Рождение Королевы

– Очень приятно! – отозвалась Княгиня, радушно протягивая Елене ухоженную руку, и приветливо пригласила: – Проходите, пожалуйста – надо же нам с вами познакомиться.

– Мне тоже очень приятно, – с трудом выдавила из себя, входя в дом, Елена, понимая, что невозможно не ответить на рукопожатие, и одновременно испытывая жгучий стыд за свои собственные огрубевшие руки, давно забывшие, что такое крем. – Но я, в общем-то, на минутку, Маргарита Георгиевна, только познакомиться и узнать, чем я могу быть вам полезна, – ошеломленно лепетала она.

– Ах, Елена, если бы вы знали, как я не люблю обсуждать что-то в коридоре! Но вы, наверное, торопитесь? – полу-утвердительно спросила Князева.

– Да-да! – обрадовавшись этой неожиданной подсказке, подтвердила Елена. – Сегодня, вообще, был очень нелегкий день.

– Ну, хорошо! – улыбнулась Маргарита Георгиевна. – Но в следующий раз мы с вами обязательно поболтаем. Сколько там у вас по правилам отводится на одну старушку? Тридцать минут, кажется?

– Так это на старушку, – не могла не улыбнуться ей в ответ Елена. – А вы и не старушка вовсе. Вы очень симпатичная и энергичная дама средних лет.

– Да? – тонкие, соболиные брови Князевой иронично приподнялись. – Кажется, именно в таких случая Фаина Раневская говорила о себе, что она симулирует здоровье. Выходит, у меня это тоже неплохо получается, – с этими словами она достала из лежавшей на тумбочке сумочки банкноту в пять тысяч рублей и блокнот, на листке которого что-то быстро написала и, протянув его вместе с деньгами Елене, сказала: – Купите мне, пожалуйста, все вот по этому списку в супермаркете «Гурман». Там очень простая система: вы заходите, отдаете список какой-нибудь девушке, она все собирает в пакет и приносит на кассу, а вы тем временем можете попить кофе в баре. Кстати, кофе бесплатный. И пяти тысяч рублей вам должно хватить. Вот вам моя визитка с телефонами – ведь по правилам это вы мне должны звонить и интересоваться, что мне надо. Не так ли?

– Да-да! Так! – кивнула Елена, убирая визитную карточку в сумку.

– Замечательно! Значит, с этим все. И вот еще что, Елена. Было бы лучше, если бы вы приходили ко мне в конце вашего рабочего дня, когда вам не нужно будет никуда больше спешить. Не волнуйтесь! – добавила она, видя удивление Елены. – Я не собираюсь вас долго задерживать, но и вам, и мне будет неприятно, если вы будете сидеть, как на иголках, и украдкой посматривать на часы, а я буду делать вид, что этого не замечаю. Договорились?

– Да, конечно… Если вам так удобно… – только и смогла произнести Елена.

– Вот и славно! И не надо меня так откровенно бояться! Поверьте, я не кусаюсь! – и, словно в подтверждение этого, Князева широко улыбнулась, демонстрируя великолепные белоснежные зубы. – До завтра, Елена!

– До свиданья, – пятясь в сторону двери, сказала та и испытала несказанное облегчение, когда эта самая дверь за ней закрылась.

Она постояла немного на крыльце, ожидая, пока прохладный, пахнущий рекой воздух охладит ее разгоряченное лицо и, придя, наконец, в себя, пробормотала:

– Да уж! Действительно Княгиня!

Тут она услышала сдавленный смешок из-за двери и с тщетной надеждой, что это ей только показалось, заторопилась домой. Но, войдя во двор и взглянув на темные окна своей квартиры, Елена в очередной раз испытала страшную боль от того, что в них не было света. Она никак не могла смириться с мыслью, что мама там ее уже не ждет, что ей некого покормить обедом, что нет больше того самого любимого, самого родного, единственного на свете человека, которому было по-настоящему интересно все, что с ней происходило, который переживал ее беды еще горше, чем она, и радовался ее счастью большее ее самой. Эта боль, несколько притуплявшаяся заботами дня, наваливалась на нее одинокими пустыми вечерами и изводила до стона, до крика, до горьких отчаянных рыданий, в которых ее некому было больше утешить. Уже никогда мама не подойдет к ней, не погладит по голове, не скажет: «Ну, ничего, доченька! Не плачь! Все образуется! Все будет хорошо!». Потому что уже ничего и никогда не будет у нее в жизни хорошо.

На лестнице, как всегда, пахло кошками и дешевым, вонючим табаком, по углам блестели лужи органического происхождения, и свет слабенькой синей (чтобы никто не позарился) лампочки под потолком едва позволял попасть ключом в замок. Квартира встретила ее темнотой и тишиной. Этот миг, когда она входила в ставшую теперь словно чужой для нее квартиру, пугал Елену больше всего, и она тут же зажигала свет во всех комнатах, хотя это тоже было больно – ведь он показывал ей, что она в доме одна. Совсем одна. Елена сразу же, как было всегда, прошла к креслу, в котором мама проводила все свои дни, опустилась перед ним на колени, уткнулась лицом в лежавший на сидении плед, еще хранивший мамин запах, и глубоко его вдохнула, чувствуя, как подступают к горлу рыдания. Чтобы заглушить их, она заговорила, как всегда, рассказывая маме все, что с ней произошло днем – других собеседников у нее давно уже не было:

– Ты знаешь, а мне новую подопечную дали! Ее у нас Княгиней зовут, и я с ней сегодня познакомилась. Это совершенно необыкновенная женщина. Ей почти восемьдесят, а выглядит не больше, чем на пятьдесят! Мамочка, я знаю, что ты мне сказала бы! Что я должна быть осторожна с новым человеком, от которого неизвестно чего можно ожидать, и я обещаю тебе, что я буду очень осторожна. Ты уж не волнуйся за меня там, хорошо? Не переживай! Я тут пока что справляюсь… Вроде неплохо…

Быстро поднявшись с колен, Елена бросилась в кухню и только там уже разрыдалась. Словно снова пряча от мамы свои слезы, словно мама могла их увидеть и расстроиться из-за того, что ее дочка так горько, так безутешно плачет.

Есть совершенно не хотелось, и она сделала себе кофе (самый дешевый из растворимых, что только был в продаже), чтобы выкурить с ним свои две сигареты в день, только две. И не потому, что так заботилась о своем здоровье, до которого теперь никому на свете, в том числе и ей самой, не было никакого дела, а потому, что по деньгам больше не могла себе позволить. А на кухне… Наверное, куря на кухне, она пыталась обмануть саму себя, вернуться в то время, когда могла курись только там, чтобы не беспокоить маму табачным дымом. Вот ей и казалось, что, если она будет сидеть, как раньше, на кухне, это будет значить, что мама по-прежнему здесь… Дома…

А завтра она снова будет ходить по домам старушек, добрых и злых, умных и уже выживших из ума, а, главное, одиноких. Будет ходить, смотреть на них, и видеть в них саму себя, свою собственную одинокую, ничем и никем не согретую старость и понимать, что и к ней когда-нибудь будет приходить такая же, как она сама, социальная работница (если они к тому времени, конечно, еще будут существовать). Она будет приносить ей продукты, оформлять документы и, занятая своими собственными проблемами, торопиться поскорее уйти, не испытывая никакого желания поговорить. Кому же интересны одинокие старики?

«А все-таки странно, – думала, уже засыпая, Елена, – зачем Князевой социальный работник?».

Подойдя на следующий день к супермаркету «Гурман», Елена невольно замедлила шаги – ей еще никогда не приходилось бывать в таких дорогих магазинах, потому что у нее не было денег на покупки там, а заходить просто из любопытства, как на экскурсию, ей казалось неприличным. Но, поскольку сегодня она шла туда по делу, да к тому же с деньгами, которые весь день ужасно боялась потерять, Елена собралась с духом и вошла, словно в холодную воду нырнула. И тут же застыла, ошеломленная всем этим великолепием: многочисленными стойками с разнообразными разноцветными коробками и коробочками, пакетами, банками и бутылками, снующими по залу молоденькими продавщицами в практически прозрачных халатиках, под которыми даже издалека были видны тоненькие полоски черного нижнего белья. Заметив ее, к ней тут же подскочила, приветливо улыбаясь, симпатичная блондиночка со словами:

– Я могу вам чем-то помочь?