Страница 33 из 87
Граф Эттери, отправлявший должность энграмского посла при дворе Венцеслава, оказался энергичным седоватым мужчиной с выправкой старого служаки, брюшко которого, впрочем, уже изрядно округлилось: нынешний белозерский царь славился своим обжорством и пристрастием к регулярным попойкам, на которые обычно приглашалась тьма народу – включая, естественно, и посланников сопредельных держав. Попервоначалу графа изрядно встревожило появление нежданного гостя из Вильдора, тем более, с доверительной грамотой лично от его монаршего высочества. Но как только посол уяснил, что лично ему появление барона Зборовского, пусть даже и успевшего уже оказаться на короткой ноге с могущественным Всесвятом, не грозит абсолютно ничем… После этого граф немедленно впал в благодушное настроение и даже не особенно переживал по поводу той немалой суммы в золоте, которую испросил господин барон для себя и своего спутника (о Юрае Зборовский предпочел не распространяться, упомянув только, что путешествует в сопровождении духовного лица, которому в данный момент несколько нездоровится). Так что его сиятельство сразу же расслабился, отдал распоряжение о выдаче денег, рассказал пару свежих сплетен о беспутстве цесаревича и, в свою очередь, вяло поинтересовался последними событиями в Великом Герцогстве. После чего, лично проводив барона к посольскому магу и небрежно похлопав на прощание ладонью по плечу, благополучно забыл о его существовании.
А с посольским магом Зборовскому просто повезло. Мало того, что фон Штреффель тоже носил баронский титул. Они с Владом к тому же случились практически ровесниками, да и вообще до невозможности похожими друг на друга. Не внешне похожими, но по духу, склонностям и понятиям – и это угадывалось с первого же взгляда. Столь схожими бывают выпускники одного и того же университета или одной семинарии, два сослуживца по ополчению, два порученца при одном военачальнике… Словом, птенцы одного гнезда, даром что посольский маг носил короткие русые волосы и не имел иных обликов, кроме людского (уж это барон, сам будучи вампиром, определял мгновенно).
Удачным оказалось и расположение звезд: покровительствовавший Зборовскому красноватый Маарт в эти дни располагался в созвездии Голубя, что благоприятствовало передаче сообщений на расстояние. Ещё в Змийгороде Юрай успел объяснить любопытствующему барону, что для передачи видений и образов требуется гораздо меньше энергии, чем для телепортации людей, бессловесных тварей, предметов и вообще всего, что обладает хоть каким‑нибудь весом. Проблема была только в потоках стихий, и прежде всего – тонкого эфира, чье струение требовалось направить в нужную сторону. А это порой бывало посложнее, чем указать в беззвездную ночь нужное направление кораблю, плывущему по штормовому морю!
Но дружище Штреффель оказался на высоте, и после череды манипуляций и наговоров в большом медном зеркале, висевшем на стене магического зала посольства и сейчас специально расшторенном для барона, начало проявляться знакомое и милое лицо Энцилии. Лишь только сейчас Зборовский понял, насколько соскучился он по своей напарнице. Именно это Влад и постарался в первую очередь донести до Энси, когда, следуя наставлениям посольского мага, мысленно представлял себе в мельчайших подробностях перипетии их с Юраем странствований. "Главное, барон, – объяснял Штреффель, – не пытайтесь сами отсылать ваши мысли в Вильдор. Просто думайте. Но при этом не удерживайте свои думы при себе, а отпускайте их на волю. Отдавайте их эфирному потоку, и всё!" И сейчас Зборовский уже почти физически ощущал тот невесомо‑легкий ветерок, голубоватый и чуть приторный по запаху, что струился от его головы в направлении магического зеркала.
Разумеется, нежности Зборовского были Энцилии приятны даже и на расстоянии. Но она сразу же забыла обо всем остальном, едва впитала всю картинку целиком и поняла, что именно случилось на дороге за Змийгородом. И в каком состоянии пребывает сейчас Юрай. К этому времени эфирный поток уже почти иссяк, и ответное мыслесловие леди д'Эрве: "Держись, Влад, и удачи вам обоим! А я постараюсь немного поддерживать вас отсюда, благо знаю теперь, куда вы пропали" – становилось почти неразличимым. Впрочем, все неотложные дела были уже сделаны, и теперь можно было наконец предаться заслуженному отдыху.
– Ну, подруга, где тут у вас самый шикарный кабак? Веди! – тяжесть новообретенного кошеля с золотом странным образом придавала настроению Влада легкости и игривости.
– Не торопитесь, барон. Мне, помнится, кто‑то что‑то обещал. Три желания, или я что‑то путаю?!
Кажется, обещал это барон не охотнице Таньке, а вовсе даже даме Теннеке… Да впрочем, кто эту валькирию разберет, если она едина в трёх лицах, не считая еще и одной наглой лисьей морды впридачу?!
– К вашим услугам, дорогая. Чего желать изволите?
По Танькиному лицу пробежала хитроватая улыбка.
– Я у нас девушка простая, а здесь – так вообще отдыхаю. Потому и желания мои тоже будут простыми. Что называется, оттянуться! Стало быть, во‑первых, – запеченного кабана. Во‑вторых, бочку пива. Ну а в третьих, дорогуша – три дня с тобой, не вылезая из койки. Как раз к концу недели вернуться во Всесвятский Посад и успеем. Замётано?!
"Хэ! Всегда бы так расплачиваться за помощь – и горя не знал бы!", – мысленно крякнул Збровский.
– Дык замётано!
…
Название на вывеске того кабака, в который Танька привела своего должника, барону пришлось перечитать трижды, прежде чем он окончательно поверил своим глазам. Это ж надо такое придумать: "Рай зеленых желудей"? Но по словам валькирии, именно здесь готовили самых вкусных поросят во всей столице – на что и намекал нарисованный на вывеске розовый кабанчик с крылышками, весело барахтавшийся на облачке, в ярко‑зеленой желудевой куче.
В виде желудей были выделаны и светильники внутри кабака, а стены его, под стать названию – выкрашены в болотно‑зеленый цвет. Хозяин заведения, выйдя из‑за стойки, радостно приветствовал гостей:
– О, ты посмотри, Танюха пришла! Да еще и с хахелем!
– Так ото ж, Филипыч. Ну, веди к столу! Сегодня ширòко гулять будем.
Пока Танька придирчиво уточняла с Филипычем размеры кабанчика и приправы, с которым он должен быть запечен, барон неторопливо оглядывался по сторонам. Выбранная валькирией харчевня оказался заведением средней руки – не дешевой забегаловкой для смердов, но и не разукрашенной сверх меры трапезной, в каких понтуются молодые барчуки. Нет, здесь, в "желудёвом раю", собиралась разночинная публика из разряда "ни пан, ни холоп": подъячие, стряпчие, судейские писари, бурсаки… Знакомы с Танькой оказались не только хозяин, но едва ли не половина зала. Так что к ним со Зборовским постоянно подходили всё новые и новые приятели, особенно после того, как два дюжих кухонных мужика торжественно водрузили на середину крепкого дубового стола двадцативедерную бочку с пивом. Всех явно интересовала не только возможность дармовой выпивки, но и личность Влада. А уж когда выяснилось, что это настоящий иностранец из Энграма, да еще и целый барон впридачу – шуточки и подколки полупьяной публики посыпались как из ведра.
За окном тем временем быстро темнело, а народу в кабаке прибавлялось. Наконец, к столу подошел довольный Филипыч. Первым делом он шуганул любопытствующих:
– А ну, гольцы, кыш по своим местам! Вас тут еще не хватало! Василь, Деревянко, освобождай место, растудыть!
Последняя команда относилась уже к кухонным мужикам, которые, покряхтывая, передвинули изрядно опустевшую пивную бочку ближе к краю стола.
– Мелешка, заноси!
По этому приказу две румяные дородные бабы в бело‑зеленых передниках торжественнно водрузили на освободившуюся середину стола громадный поднос, на котором утопал в подливе запеченный кабанчик.
И гулянка пошла по новому кругу, теперь уже с закуской. Кабанчик действительно оказался отменным – с коричневой хрустящей корочкой, с вырезанной из редьки шутовской короной над ушами и зажатым меж клыков здоровенным яблоком. Нежная свинина с привкусом душистых травок сама собой таяла во рту, а каждая новая кружка пива только прибавляла удовольствия. Но барон старался на жратву особо не налегать: впереди его ожидали еще и другие развлечения, а отправляться в постель с набитым животом означало заранее испортить себе всё удовольствие. Поэтому он уделял больше внимания оживленной болтовне с Танькиными приятелями, с удовольствием рассказывая им об Энграмском княжестве. О сражениях, в которых ему доводилось участвовать, о своих победах в поединках. И о тамошних бабах и девках, ну как же без этого! О знаменитых амедонских упырях. О том волшебстве, которое способны творить энгрские колдуны, и о том, слабо ли им против чародеев местных, белозерских. ("Признаю, братцы, признаю – супротив светлейшего Всесвята наши‑то маги чуток пожиже будут!") Да и длинные волосы Зборовского тоже вызывали у народа оживленный интерес – сами алатырьгородцы в большинстве своем были стрижены под горшок.