Плавни

Хмель вышел вперед окопов шагов на двадцать и стал, заложив руки за спину.

Всадники остановились в полусотне шагов от него. Дрофа подъехал к Хмелю.

— Я хочу разговаривать с Семенным.

— Я его помощник.

— Знаю, но мне нужен Семенной.

— Он в станице.

— Немедленно передайте ему, что генерал Алгин в последний раз спрашивает у него ответа. Мы будем ждать два часа… Лично тебе предлагаю прекратить бессмысленное сопротивление. Присоединяйся к нам, произведем тебя в офицеры.

— Что еще?

— Если же не сдадитесь, весь отряд будет уничтожен, а семьи гарнизонцев лишены казачьего звания… в общем, сам знаешь, не поздоровится…

— Добре знаю, — нахмурился Хмель.

— Слушай, Хмель, советую тебе подумать. Мы предлагаем вам почетные условия сдачи.

Хмелю стал надоедать этот разговор. И кроме того, ему казалось, что Дрофа затеял эти переговоры лишь для того, чтобы отвлечь его внимание, пока алгинцы накапливаются вон в том кукурузном поле для атаки на его левый фланг. Отбросив вежливость, грубо проговорил:

— Николи мне с тобой, бандюгой, балакать. Дрофа поднял лошадь на дыбы.

— Ну помни, сволочь!..

— Не грози, пешая конница, не дюже лякаемся! — Хмель повернулся спиной к Дрофе и не спеша направился к окопам.

…Шел седьмой день боев. Врангелевцы несколькими атаками пытались взять окопы, но всякий раз бывали отброшены пулеметным огнем и ручными гранатами. Не удалось и обходное движение, предпринятое полковником Сухенко. Первая сотня Гая, обойдя ночью окопы, подошла на рассвете к станице со стороны железнодорожной станции, но была неожиданно атакована отрядом Бабича. В этой кавалерийской схватке был зарублен гарнизонный командир сотни хорунжий Георгий Шеремет. К полудню в окопах ждали новой атаки. Алгинцы ящерицами ползли по степи и накапливались для удара в высоком бурьяне и небольшом кукурузном поле.

В окопах было тихо, но за этой тишиной скрывалось напряжение сотен людей. Пулеметчики притаились возле пулеметов, готовые каждую минуту открыть огонь.

Подошел полдень, а атаки все не было. Ожидание томило. Гарнизонцы стали нервничать. Некоторые, выражая общую мысль, высказывались за конную атаку на врага, засевшего в кукурузе и бурьяне. Семен Хмель, внешне спокойный, медленно обходил бойцов, и ласковая улыбка пряталась у него в усах, когда при нем ворчали его друзья–партизаны, требуя наступления.

— Ничего, хлопцы, нам на голову не каплет. Может, они сейчас по третьей чарке пьют. Вот оботрут усы и высыпят на початки.

Но на самом деле Семен Хмель не был так спокоен, как хотел казаться. Он чувствовал, что этот натиск будет сильнее предыдущих, что Дрофа бросит на него сегодня оба своих отряда. «Устоят ли хлопцы перед натиском? Ведь патронов осталось лишь по одной обойме, а у пулеметов — по неполной ленте, и, что хуже всего, кончились все гранаты».

Хмель решился стянуть в окопы весь свой резерв, оставив в станице лишь один караульный взвод. «Ежели не выдержим здесь, то все одно придется из станицы уходить».

Подошел и минул обеденный час. Степка Пустобрех, варивший в ближайшем саду обед на весь отряд, не вытерпел и приполз в окопы.

— Семен Матвеевич, разреши хлопцам обедать, что же обеду–то пропадать?..

Хмель и сам ничего не ел со вчерашнего дня, он хотел уже разрешить взводам идти поочередно на обед, когда со стороны станицы донеслась беспорядочная перестрелка. У Хмеля сжалось сердце. Он поднес к глазам бинокль, стараясь разглядеть, что делается на станичных улицах. Вдруг он увидел бегущую огородами женскую фигурку. Из садов загремели выстрелы: видимо, за ней гнались и, не догнав, открыли стрельбу. Хмель бросился к ближайшему пулемету и, перетащив его при помощи бойцов на другую сторону окопа, дал по садам две короткие очереди. Выстрелы смолкли, женская фигурка поднялась с земли и побежала вперед, к окопам. Хмель лишь сейчас узнал в ней Наталку и побежал к

ней навстречу. Он принес ее в окоп на руках, а она, задыхаясь от быстрого бега, не могла вымолвить ни слова и лишь тяжело дышала, смотря на брата расширенными от пережитого ужаса глазами. Хмель сорвал с себя фляжку с водой и протянул ее Наталке.

— На, пей…

Но Наталка отвела его руку.

— Семен… род… родной… там… там… ваших… коней… заби… ирают… восстание… скор…

Она не договорила. Из кукурузы начали бить по окопам три тяжелых пулемета. Хмель вовремя схватил Наталку за плечо и заставил присесть на дно окопа. «Неужели конец?» — подумал он и посмотрел на Бабича. Тот стоял за спиной Семена и слышал, что сказала Наталка. Да и не он один. По цепи стоящих в окопах бойцов полетела страшная молва: «Позади белые коноводов наших забрали»; следом другая весть, уже ни от кого не слышанная, но еще более грозная: «Семьи гарнизонцев вырезывают… вот–вот хаты запалят».

— Павло! Снимай свою сотню и паняй в станицу.

— А вы тут как?..

— Не разговаривай… Быстрей!..

Сильная стрельба продолжалась несколько минут, затем она разом смолкла, и из кукурузы с диким воем высыпали густые цепи врангелевцев. По их крикам Хмель понял, что они опять пьяны.

Наталка, закусив губу, старалась различить среди бегущих Тимку. Она видела, как брат махнул рукой и по наступающим хлестнули первые пулеметные очереди. Но цепи не отхлынули, не залегли, продолжали бежать вперед. Вот к пулеметам присоединились винтовки всего отряда. Цепи стали заметно редеть. Пулеметный огонь усилился. Толпы врангелевцев заколебались, еще миг — и они остановились бы и затем побежали бы назад, но из кукурузного поля выбежал какой–то высокий офицер и, что–то крича, устремился к окопам. Врангелевцы ответили дикими выкриками и громовым «ура» на брошенные на ходу слова своего командира. На правом фланге первая цепь уже добежала до окопов, завязался штыковой бой.

Наталка закрыла лицо ладонями.

Неожиданно ей в уши ворвался расхлестнувшийся могучей волной крик. Так кричат только казачьи конные лавы, идя в бой.

…Андрей высадил привезенные им сотни Каневского гарнизона в нескольких верстах от станицы Староминской и сразу же, на рысях, двинулся к станице. Стрельба слышалась уже на улицах, и Андрей, обеспокоенный судьбой Староминского гарнизона, перешел с рыси на галоп.

У станицы он разделил свой отряд на две части. Одна из них ворвалась в станицу, другая, под командой Андрея, помчалась, огибая ее стороной.

…Когда есаул Гай в сопровождении своих ординарцев влетел в хуторской двор, Тимка сидел на крылечке амбара, кутаясь в бурку. Генерал только что уснул, и Тимка вышел во двор погреться на солнце. Несмотря на летнюю жару, Тимке, истомленному малярией, было холодно.

Увидав Гая, он встал и пошел ему навстречу.

— Господин есаул, генерал спит. Не будили бы его… Гай слез с коня, бросил поводья ординарцу и, не глядя на Тимку, сказал:

— Отступили… Твою сотню больше всех потрепали. У Тимки дрогнули губы, и он не сразу смог выговорить:

— Ерка… живой?

Гай с грубоватой нежностью привлек его к себе.

— Мальчик ты мой! Нет у тебя больше брата. Срубали Георгия, сволочи… Да разве его одного? За шесть дней половина отряда погибла. По бойцу… собирал…

Он, пошатываясь, пошел к дому, а Тимка присел на землю, под ноги лошадям, и горько заплакал.

Ночью пришел на хутор Тимкин отец. Как всегда суровый, неразговорчивый, сидел он в кухне, не находя слов утешения и не прося их сам. Его обветренное, загорелое лицо с всклокоченной бородой смутно виднелось при слабом свете каганца.

Тимке было немного страшно. Ему все казалось, что дверь на кухню вот–вот откроется и на пороге вырастет высокая фигура брата.

Отец облокотился на шаткий стол всей своей грузной фигурой, продолжал молчать.

Хотя вахмистр Шеремет частенько отзывался с иронией о своем старшем — «ученом» сыне–офицере, но в душе очень любил его. Весть о его смерти тяжело поразила старого вахмистра.

Он провел заскорузлой ладонью по лицу и посмотрел на Тимку.

— Знаю я, кто… Ерку рубал. Передали. Трое на него навалились. Одного он с коня сбил… Тогда Васька Моргун его по голове… А Степка Чапля его, уже срубленного, с плеча… Не было с ним Галушко да Щуря… Те бы не дали…