Плавни

— На, Семен. Сегодня же произведи самое тщательное расследование и найди убийц. Аресты можешь сделать как в своем гарнизоне, так и в бригаде.

У Сухенко дернулась верхняя губа.

— Я не позволю производить аресты в моей бригаде!

— Тогда мы вряд ли сможем найти убийц. Запомни: если расследованием будет установлена виновность некоторых твоих командиров, я арестую их и отправлю в Ростовскую ЧК.

— А, ты так?!

— Не грози, Сухенко. Ты ведь меня не первый день знаешь.

— Ты тоже не грози, Семенной. С огнем шутишь!

Хмель запальчиво бросил:

— Мало тебе под Новороссийском бока помяли, еще хочешь? И… вот что, Сухенко, получил приказ, выполняй: чтоб в два дня очистил район от своего полка.

— Что, мешаю тебе грабить хуторян?!

Все встали, Сухенко с перекошенным от злобы лицом схватился было за рукоятку маузера, но овладел собой и быстро вышел из кухни, хлопнув дверью. Хмель бросился к полевому телефону, проведенному от гарнизона, но Андрей крикнул:

— Не дури, Семен!

— Вот собака! — удивленно протянул Бабич, кивнув на дверь.

— Не собака, хлопцы, а волк! — поправил Андрей.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Днем вместе с ветром налетела гроза. Прошумела в листве ураганом капель, смыла дорожную пыль, с грохотом и огненными вспышками умчалась к морю. Ветер стих. Выглянуло солнце. Низко над землею помчались стрижи, а в синеве неба огромною дугою расцветилась радуга.

Андрей, только что отпустивший начальника продотряда, посмотрел на часы. Было четверть пятого. В шесть — собрание всех коммунистов станицы. «Надо пообедать», — подумал Андрей, но вспомнил, что обещал Наталке заехать сегодня к учительнице. Он позвонил и приказал подать тачанку.

Зинаида Дмитриевна, единственная преподавательница двухклассной школы, построенной во время войны для детей иногородних, жила в небольшой комнатке при школе — одноэтажном кирпичном здании с большим садом.

Молодая, худощавая, с подвижным лицом и вьющимися светло–каштановыми волосами, она была бы красивой, если б не нижняя, немного тяжелая челюсть. Большие серые глаза Зинаиды Дмитриевны смотрели на людей смело и вызывающе, если с ней спорили или ссорились. Но когда ее за что–нибудь хвалили, серые глаза смотрели растерянно, а на губах появлялась детски застенчивая улыбка.

В ее комнате, обставленной скромно и скупо, очень много места занимали книги. Они загромождали этажерки, лежали на полках, установленных в стенной нише, и на подоконниках двух окон.

Андрей с минуту осматривался и лишь после вторичного приглашения хозяйки сел на стул. Зинаида Дмитриевна, видя, что гость не знает, с чего начать разговор, заговорила первая.

— С вашей стороны очень любезно, Андрей Григорьевич, что вы навестили меня.

Андрей взглянул ей в лицо и почувствовал, что его неловкость исчезла.

Ему показалось, что он уже давно знаком с этой девушкой со смелыми глазами и милой застенчивой улыбкой.

— Я приехал к вам, Зинаида Дмитриевна, по просьбе Наталки. Вы хотели меня видеть?

— Очень. Я так много о вас слышала.

— От кого?

— От Наталки и от станичников. Ведь вас знают даже ребятишки.

— Я вам не помешал?

— Нисколько. Мне немного нездоровится, лежать надоело, читать тоже.

— У вас целая библиотека.

— Вы любите книги?

— Читать–то я люблю, да мало приходилось…

— Заходите ко мне, я вам буду давать книги.

— Спасибо.

— Что вас интересует?

— Выберите сами, Зинаида Дмитриевна, я ведь почти ничего не читал.

— Вы не притворяйтесь таким неуком, Андрей Григорьевич, я слышала вашу речь на площади. Замечательная речь!

Андрей посмотрел на нее недоверчиво: он не знал, шутит она или говорит серьезно.

— Какая уж там речь… — он стал рассматривать корешки книг на этажерке.

— Я вам дам пока «Войну и мир» Толстого, хорошо?

— Я читал, Зинаида Дмитриевна, когда курсантом был, «Войну и мир», «Анну Каренину» и «Воскресение».

— А говорите — ничего не читали. Ну, тогда я дам вам «Тараса Бульбу».

— Тоже читал. Очень понравилось. Дайте мне, если есть у вас, «Мертвые души» — начал читать, да не кончил, досрочный выпуск помешал…

— А Пушкина и Лермонтова читали?

— Читал… В лазарете, в Орле… врач один давал. Люблю читать, когда время есть, а вот писать почти не умею: что ни слово, то и ошибка.

— Хотите, я вам помогу? Я с Наталкой занимаюсь и с вами буду.

— Наталка учится?

— О, она у меня прилежная. Книги запоем читает.

— Вот она какая, а мне не сознается. То–то она меня все к вам отсылает.

— Это я ее просила прислать. У меня к вам один вопрос есть.

— Говорите.

— Скажите, Андрей Григорьевич, вы Сухенко хорошо знаете? Он как–то мне говорил, что вы с ним друзья.

— Волки в степи с ним друзья, а не я, — вырвалось горячо у Андрея. Зинаида Дмитриевна вздрогнула и побледнела.

— За что, за что вы его так?..

Андрей увидел слезы на ее глазах,

— Простите, Зинаида Дмитриевна, за грубость. Вы его… вы дружите с ним?..

— Может быть. Вы что–то плохое про него знаете, да?

— Почти ничего.

Андрею стало жаль учительницу. Он не выдержал ее молящего взора и встал. «Надо же было ей с таким негодяем встретиться!» — подумал Андрей. Он не знал, что ему теперь делать, и стоял перед учительницей молча и смущенно.

— Простите, Зинаида Дмитриевна, но я не знал, что вы его друг, иначе я не сказал бы вам этого. Рассказать же больше я не могу… да и нечего.

Она тоже встала.

— Вот видите, вы сами говорите что нечего. Вы его,

очевидно, не любите потому, что он был офицером?

— Может быть… Прощайте.

Андрей протянул учительнице руку. Она грустно улыбнулась.

— До свидания. Пришел, расстроил и уходит… Заходите, будем заниматься.

Андрей вышел на улицу и вытер рукавом черкески лоб.

— Фу, как в баке побывал!..

Он вспомнил, что не взял книгу, но лишь махнул рукой и, сев в тачанку, поехал в ревком.

2

В ревкоме Андрея ожидал фельдъегерь из Ейска с секретным пакетом.

Андрей принял пакет, сел к столу и стал читать. По мере чтения лицо его все больше бледнело, а под левым глазом судорожно забилась синяя жилка. Дочитав бумагу до конца и перечитав внимательно вновь, он с отвращением отшвырнул от себя. Потом бросился к телефону.

— Гарнизон! Да, да, дайте гарнизон! Позовите сейчас же Хмеля. Это ты, Семен? Немедленно приходи в ревком. Скорей! Сейчас же!..

Через несколько минут в кабинет вбежал Хмель. Позади него встали четверо казаков с винтовками. С улицы и со стороны двора доносились стук копыт и звуки отрывистой команды.

Хмель бросился к Андрею.

— В чем дело? Что с тобой? Я думал, что у тебя Сухенко, случилось что–нибудь… Я дежурную сотню в ружье поднял… Фу… и напугал же ты меня!

Хмель движением руки отпустил бойцов. Потом подошел к Андрею.

— Э-э, брат, да на тебе лица нет!

Андрей взял со стола полученную бумагу и протянул ее Хмелю.

— Читай.

Хмель читал медленно, шевеля губами. Время от времени он вздыхал и ругался. Дочитав до конца, повернулся к Андрею и хриплым голосом, но внешне спокойно проговорил:

— Стало быть, меня обвиняют в бандитизме, а тебя — в формировании банд, — под видом гарнизона, — и в сочувствии генералу Врангелю. А цена нам, выходит, одна… обоих к стенке… Не иначе, как этот Сухенко зробил?

— Сухенко или кто другой, а ехать надо.

— Обоим?

— Нет, один поеду.

— Почему — один? Ведь мы оба сняты с работы и

отзываемся в Ейск. Мне приказано сдать дела начальнику сухенковской конвойной сотни, а тебе — просто явиться в Ейск. А там нас, наверно, арестуют.

— Ну, знаешь, я не Ейском на работу прислан. Примешь от меня ревком и смотри… дел без меня никому не сдавай, слышишь?

— Слышу.

— Собрание коммунистов проведешь сам. Роту организуйте немедленно. После собрания собери бюро ячейки и объясни там все. Если я через двое суток не вернусь, шли верного человека в Ростов с письмом к председателю Бюро ЦК… Письмо я сейчас напишу, — Андрей подошел к столу и, наклонившись, начал писать.