Пути-дороги

Он с силой дернул за край одеяла и от неожиданности застыл на месте: под одеялом лежала свернутая трубкой мужская шуба на лисьем меху. Старуха обеспокоенно забормотала:

— Это я, батюшка, на всякий случай спрятала, чтобы они не унесли с собой. Мужа, покойника, шуба–то.

Поняв, что Андрей не собирается забирать ее добро, она несколько ободрилась и с любопытством стала его разглядывать.

— А ты, батюшка, кто же будешь? Уж не красный ли?

— Красный, бабушка.

Подойдя к окну и отодвинув белую занавеску, Андрей глянул на улицу. Мимо штаба с песнями ехали казаки.

— Что же, значит, не помирились с ихними–то? — спросила она.

— Это с кем, бабушка, с кадетами, что ли?

— Ну да, с ними! — утвердительно закивала головой старушка. — Когда ваш главный генерал приезжал, так говорил, что всех казаков с собой приведет.

— Это каких казаков? Ты что путаешь, бабушка? Какой генерал? У нас нет генералов.

Старушка обиделась.

— Как это нету? Сам ты, батюшка, путаешь. Самый наиглавнейший генерал от вас приезжал. Вот беда, фамилию я его запамятовала.

Андрей изумленно, смотрел на задумавшуюся старушку.

— Птичья фамилия ему, батюшка, только сказать не могу.

Андрей, задыхаясь от волнения, спросил:

— Сорокин, может быть?

— Вот, вот, батюшка, Сорокин и есть. Я же говорю, фамилия птичья.

Она горестно всплеснула руками:

— И чего тут только, батюшка, было! Одного вина бутылок сто вылакали, а потом песни пели и обнимались. Ихний главный генерал, Аника, что ли, фамилия, с вашим генералом обнимались, а офицеры «ура» кричали, стаканы били и в окна из пистолетов стреляли. А что у вас генералы есть — и не спорь, батюшка, я это доподлинно знаю. — Она строго посмотрела на Андрея. — Потому вашего генерала ихние офицеры превосходительством звали.

— Какой же он с виду, наш–то генерал?

Андрей хотел спрятать маузер, но никак не мог открыть дрожавшими от волнения пальцами крышку коробки.

— Да какой, батюшка, ростом пониже тебя будет, чернявый такой, бекеша на нем коричневая, без погон, а оружие на нем… так и горит, так и горит, все золотом и серебром разукрашено… На завтра и встречу назначили, чтобы с музыкой и красными знаменами встречать за городом, а потом слышу — стрельба поднялась, и все разбежались. А чего наделали–то, господи боже мой… теперь за неделю не уберешь!

Андрей поднялся и, попрощавшись со старухой, вышел.

Когда помещение школы было прибрано и туда переехал штаб армии, Андрей отозвал в сторону Батурина:

— Сорокин здесь, у Деникина, два раза был.

Батурин, вздрогнув, прислонился к оконному косяку.

— Что ты говоришь?!

— А что от него, гада, лучшего ждать было! На завтра свой конный корпус к ним обещал привесть, а чтобы казаки не догадались, деникинцы им встречу с красными знаменами должны были устроить.

Батурин, опустив голову, глухо проговорил:

— Идем к командующему… Этой авантюре пора положить конец.

… В этот же день были арестованы все приближенные Сорокина, знавшие о готовящейся измене и участвовавшие в аресте и расстреле членов ЦИК. Вскоре был арестован и сам Сорокин…

Много часов Андрей провел в поисках лазарета, в котором работала Марина. Он объездил весь город и наконец к ночи отыскал лазарет на окраине, в большом деревянном доме с огромным двором, сплошь заставленным повозками и двуколками. Въехав во двор, Андрей слез с седла, привязал жеребца к одной из повозок и огляделся. На крыльце дома, облокотясь на перила, боком к нему стоял какой–то красноармеец.

«Санитар, должно, — подумал Андрей. — Вот мы у него сейчас и узнаем». — Он ласково потрепал жеребца по холке и решительно зашагал к дому. Еще не доходя до крыльца, Андрей узнал в стоявшем санитаре Марину. Сердце его учащенно забилось. Он остановился и, передохнув немного, стал осторожно подниматься по ступенькам. Марина о чем–то задумалась.

Подойдя к ней вплотную, Андрей тихо кашлянул. Марина, повернув голову, вскрикнула:

— Андрей! Ты? — Ее взгляд на мгновение задержался на алой ленточке, пришитой к его папахе. Она хотела что–то сказать и, чувствуя, что теряет сознание, прижалась к его груди. Серая солдатская папаха упала на пол, и ее каштановые волосы рассыпались по плечам.

… Брезжил серый рассвет. По грязным улицам шагом проезжали конные патрули. Где–то совсем близко слышалась орудийная стрельба.

Андрей, придерживая шашку, вбежал по ступенькам широкой лестницы и очутился в длинном коридоре женской гимназии, — занятой под штаб. Прямо на грязном полу коридора, укрывшись шинелями, спали десятка два красноармейцев. В кабинете начальника штаба горел свет. Андрей уже взялся за ручку двери, когда сзади кто–то хлопнул его по плечу. Андрей обернулся и увидел перед собой Владимира Кравченко.

Кравченко, улыбаясь, протянул руку, но Андрей, не замечая ее, крепко стиснул Кравченко в объятиях.

— Молодец! Чтоб мне кадеты голову срубали, молодец, Владимир Сергеевич!

— Пусти… пусти, медведь, задавишь! — Кравченко с трудом освободился от объятий Андрея. Взяв Андрея под руку, он отвел его к окну.

— Что, брат, не ожидал встретиться здесь? — Кравченко достал из кармана черкески бумажку и протянул ее Андрею.

— На, читай приказ… командиром конного полка назначен.

— Да мне Марина говорила вчера…

— Марина? Ты ее знаешь?

Андрей улыбнулся:

— Немножко знаю.

Кравченко восторженно проговорил:

— Замечательная женщина! Если б не она, я бы не выжил. — И, меняя тон, спросил: — Ты на совещание? Идем, а то без нас кончат.

Остатки 11‑й армии, соединившиеся осенью восемнадцатого года под Курганной с таманцами, с боем брали Армавир, Невинку, Ставрополь. То был путь ожесточенных боев, тяжелых лишений и многочисленных потерь людьми.

Начиналась зима, а с нею пришел и тиф. Но армия упорно пробивалась вперед, сметая — подчас одними штыками — деникинские заслоны из лучших офицерских полков…

Деникин, выброшенный из Ставрополя, снова подтянул свои войска к городу, готовя разгром Красной Армии.

Конница Кочубея и Балахонова после второй атаки рассеяла вражьи полки, и армия двинулась дальше, держа путь на Кизляр.

В свободные от разъездов и боев часы Андрей часто сворачивал к балахоновской колонне, в которой шел полк Кравченко. К тому же за последнее время его занимал один боевой план, разработанный им до мельчайших подробностей. Но выполнить этот план нельзя было с сильно поредевшими в последних боях сотнями. И Андрей после раздумья решил привлечь к выполнению этого плана Владимира.

Владимир ехал впереди своего полка в тачанке; кутаясь в бурку, он, казалось, дремал.

Андрей поравнялся с тачанкой и тронул Владимира рукояткой плети. Тот, вздрогнув, испуганно открыл глаза, но, увидев Андрея, приветливо улыбнулся:

— А, это ты, Андрей! Садись ко мне.

Андрей забрался в тачанку и, усаживаясь рядом с Кравченко, искоса посмотрел на его исхудалое после ранения лицо.

Кравченко зябко повел плечами и плотнее закутался в бурку. Его, видимо, лихорадило.

«Опять заболел! Видно, Марине снова его от смерти спасать придется», — подумал Андрей, а вслух сказал:

— Тебе бы самогончика выпить; замерз, должно?

Кравченко хмуро проговорил:

— Не поможет… тиф начинается… — И, помолчав немного, спросил: — Скоро ли в Кизляре будем?

Андрей тихо, чтобы не слышал красноармеец, сказал:

— В Кизляре–то скоро будем, а потом что? Говорят, от Кизляра до Астрахани триста верст песками идти надо.

Кравченко вздохнул:

— Пропадет армия в песках! Это, Семенной, пустыня, безводная пустыня, которая станет нашей могилой.

— Ну что ты, Владимир Сергеевич, каркаешь! — с обидой отозвался Андрей. — Не может того быть. Какая бы там ни была пустыня, а мы ее пройдем и соединимся с нашими в Астрахани — и конец всем нашим мукам.

Кравченко промолчал. Смолк и Андрей.

Стало смеркаться. Налетел ветер, бросая в лицо крупные хлопья снега.