Страница 93 из 96
«Очень скорая в своих решениях и очень целеустремленная, она добивалась своего, какой угодно ценой, — продолжала Ольга Николаевна, — и рассыпала при этом такой фейерверк взглядов, улыбок, слов, что я просто терялась… ее поведение пугало».
Макс принял в России православие, чем несказанно огорчил мать герцогиню Августу Баварскую. Женился на Марии Николаевне и вскоре оказался очень полезен в руководстве строительством железных дорог.
Зная все это, стоит внимательно вчитаться в описание романа Мери и Грушницкого. Возможно, легкомысленная царевна мимоходом и пококетничала с поэтом. Но тут же обратила внимание на другой предмет. «Признаюсь еще, чувство неприятное, но знакомое пробежало слегка в это мгновение по моему сердцу, — рассуждал Печорин, — это чувство было — зависть… и вряд ли найдется молодой человек, который, встретив хорошенькую женщину, приковавшую его праздное внимание и вдруг явно при нем отличившую другого… вряд ли, говорю, найдется такой молодой человек (разумеется, живший в большом свете и привыкший баловать свое самолюбие), который бы не был этим поражен неприятно».
А потому Грушницкий удостаивается убийственного описания личности своей избранницы, очень схожего со словами Ольги Николаевны, но сделанного обиженным человеком: «Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтобы их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно… Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобой накокетничается вдоволь, а… выйдет замуж за урода».
Бедняга Грушницкий получил все колкости, на которые был способен Печорин. Он — романтический пошляк. С «низком», не августейшим происхождением в повести соотносится юнкерство, толстая солдатская шинель, вызвавшая поначалу интерес Мери. А с переходом к более высокому статусу — пожалование первого офицерского чина. «За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий в полном сиянии армейского пехотного мундира… эполеты неимоверной величины были загнуты кверху в виде крылышек амура… Самодовольствие и вместе некоторая неуверенность изображались на лице его».
Описание его внешности — карикатура на Максимилиана. «Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой». Любопытно и кольцо Грушницкого: «Мелкими буквами имя Мери было вырезано на внутренней стороне, и рядом — число того дня, когда она подняла знаменитый стакан». Такие надписи обычно гравировались на обручальных кольцах, с указанием числа свадебной церемонии.
Убежденный в том, что интерес дам достигается колкостями, Лермонтов, возможно, дразнил Мэри выходками вроде «1-го января». Печорин описал эту тактику: «А-га! — подумал я, — вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!.. Княжна меня решительно ненавидит… хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уже два адъютанта при ней со мной очень сухо кланяются».
На фоне истории Мэри и Макса новые краски добавляются к рассказу об известной дуэли Лермонтова с Эрнестом Барантом. Герцог Лейхтенбергский — сын Богарне, и вопрос об отношении поэта к французам, из-за которого разгорелась ссора, вовсе не был посторонним для посольства, куда Лермонтова пригласили на бал. Плох ли один Дантес или все его соотечественники? Возникал намек на Богарне, ставшего членом царской семьи.
Причина дуэли очень темна. Де, молодой Барант и Лермонтов ухаживали за одной дамой — княгиней Щербатовой. Де, Баранту дурно говорила о Лермонтове немецкая писательница Тереза фон Бахерахт… Однако в обществе циркулировали слухи, что противники дрались не из-за тех дам, чьи имена называли.
В «Герое…» Лермонтов и сам показал, как имя одной женщины оказалось закрыто именем другой. А отзыв Грушницкого после неудачной попытки поймать Печорина под окном Мери: «Какова княжна? А?» — следует считать за очередной выпад.
Однако литература не была бы литературой, если бы позволяла себе полные соответствия с реальностью. В повести Мери — лишь игрушка для отвода глаз публики. Точно так же, как Леонин в тексте Соллогуба — не полная калька Лермонтова. Мимолетные отношения поэта с «княжной» заставили их расстаться «врагами». Но встреться они через пять лет, когда муж надоест, и кто знает… На это намекал Печорин.
Сколько перьев было сломано, чтобы доказать, что Печорин вырос именно из русской почвы! Пройдут годы, и придется признать: герой — часть общеевропейской литературной традиции, всерьез затронувшей и Россию, однако не ею зачатой. «Этот скучающий чудак, — писал Владимир Набоков, — продукт нескольких поколений, в том числе нерусских; очередное порождение вымысла, восходящего к целой галерее вымышленных героев, склонных к рефлексии». Далее названы имена персонажей Руссо, Гёте, Шатобриана, Констана, Байрона, Пушкина, Нодье и Бальзака. «Соотнесенность Печорина с конкретным временем и конкретным местом придает, конечно, своеобразие плоду, взращенному на другой почве, однако сомнительно, чтобы рассуждения о притеснении свободомыслия… помогли нам его распробовать»[535].
Примерно это же говорит доктор Вернер, в чьи уста Лермонтов вкладывал стороннюю характеристику персонажа: «Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания. Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе».
«Роман в новом вкусе», что это для времен Печорина? Не те ли «иностранные» тексты, которые, по словам императора, «портят нравы»? Сам герой назвал книгу, не попавшую в набоковский список. После рассказа о невинном поцелуе в щеку княжны Мери, которой сделалось дурно при переезде через горную речку, Печорин записал: «В ее движениях было что-то лихорадочное… Все заметили эту необыкновенную веселость. И княгиня внутренно радовалась, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический припадок она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира».
Вампир — герой одноименного романа Джона Полидори, врача лорда Байрона. Он был написан в 1816 году на вилле Диодати на берегу Женевского озера, где путешественники — Мери и Перси Биши Шелли, Байрон и его врач — провели две недели взаперти из-за сильного ливня. Они читали вслух готические рассказы о призраках из книги «Фантасмагория» и договорились, что каждый попытается написать собственный. Перси создал «Убийство», Байрон — наброски к «Погребению», Мери — «Франкенштейна», а Полидори — «Вампира», который позднее послужил своего рода «мостиком» к роману Брема Стокера «Дракула»[536].
Герой Полидори — романтический аристократ Рутвен соблазнял девиц и пил их кровь, поддерживая в себе жизнь «цветом чужой невинности». У Лермонтова полстраницы в рассуждениях Печорина посвящены этой теме: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки?.. Есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути, я смотрю на страдания и радости других только… как на пищу».
Роман Полидори стал очень популярен, хотя сам автор, как и подобает романтику, пустил себе пулю в лоб. Очень быстро европейская мода на вампиров проникла в Россию. Недаром Пушкин знакомит Ларину с подобной литературой:
535
Набоков В. В. Указ. соч. С. 433.
536
Кинг С. Пляска смерти. История литературы ужаса. М., 2001. С. 67.