Страница 3 из 22
Что ни день, то хозяйству разор да урон;
мокнут ветошь и пакля под черной соломой;
от села до села - непролазная грязь,
и в тумане плывет, все мрачней становясь,
солнца, странно разбухшего, шар невесомый.
ЗАТОПЛЕННАЯ ЗЕМЛЯ
От весеннего ветра чернеют луга,
постепенно темнеют и тают снега,
но канав не хватает: кипя и бурля,
набухает растаявшим снегом земля
и уходит под полую воду.
Дамбы хмуро застыли по горло в воде,
вся равнина блестит - лишь межа кое-где
разрезает на ломтики мутную гладь,
крест над церковью будет в закате пылать,
осеняя весеннюю воду.
Далеко друг от друга стоят хутора,
через ил продираются лодки с утра,
воздух сладок и тих, и чиста синева,
ветер гонит волну, и густая трава
прорастает сквозь мутную воду.
МАЙСКИЕ КОСТРЫ
Приходит май, и в час ночной
чисты под кряжем небеса;
но ударяют холода,
и вот - кристалликами льда
впотьмах становится роса.
Протяжно рогу вторит рог,
тревогою звучат они:
спешат на склоны сторожа,
и разгораются, дрожа,
вкруг виноградников огни.
Затем в долины дым ползет,
отходит холод в высоту;
огонь мужает, - вот уже
теплеет от межи к меже,
где дремлют дерева в цвету.
Туманя кипень лепестков
высоких, озаренных крон,
спасенье гроздьям молодым
приносит сладковатый дым,
струящийся со всех сторон.
СВЕТЛОЕ ВРЕМЯ
Повсюду стало так светло,
краснопогодью нет конца;
и в отдаленье тяжело
грохочет молот кузнеца.
Вьюнком оделась городьба;
с утра отец и старший сын
сходили глянуть на хлеба,
гумно готовят и овин.
Батрак перестелил крыльцо,
передник вздел и чинит воз;
медлительно, заподлицо
клепает ободы колес;
батрачка, выйдя за порог,
скоблит кувшин очередной;
хозяйка мастерит пирог
с перекопченной ветчиной.
Уже опростана подклеть
от вялых, сморщенных картох:
теперь бы солнышку пригреть,
чтоб клубень посевной подсох.
Весенний дух царит в дому,
и в погребе, и в кладовой,
и близок, ясно по всему,
черед работы полевой.
ЛЕТНИЕ ТУЧИ
В самый жар, в тишине разомлевшего дня,
на мгновение солнце закатится в тучи,
и мрачнеют луга и, во мгле возлежа,
долговязой крапивой трепещет межа,
и ознобом исходят окрестные кручи.
Обрывается в роще долбежка желны,
колокольцы отары молчат виновато,
лишь ракитовый куст зашумит невзначай,
да протянется к небу сухой молочай,
увязающий комлем в земле кисловатой.
Выступает тягучими каплями сок
на репейниках в каждой забытой ложбине;
все дряблее межа, бузина все мертвей,
как чешуйки, жучки опадают с ветвей
и, запутавшись, мухи жужжат в паутине.
Даже осенью почва куда как жива
по сравнению с этой минутой в июле:
прогибаются тучи, и видно тогда,
как в забытом пруду загнивает вода,
где на ряске стрекозы от зноя уснули.
ОБЛАВА
Стерня почерствела на бедных покосах,
жухлеют и сухо шуршат ковыли,
и столб межевой, будто нищенский посох,
торчит одиноко в прибитой пыли.
Пичуги кричать начинают с рассвета,
кустарник неспешно скудеет листвой,
никак не кончается долгое лето,
все блещет в осоках густой синевой.
Еще и не пахнет осеннею стужей,
но вызрел шуршащий в коробочках мак,
но слышится лязг заряжаемых ружей,
но лают заливисто своры собак,
но ругань веселая рвется из глоток,
сужаются кругом следы сапогов,
взлетают дымки, и под грохот трещоток
топорщится шерсть обреченных лугов.
Над полем буреющим - тьмы перепелок,
к подранкам по выстрелу мчат сеттера,
и кроличий бег хоть и быстр, да недолог
для гончих в привычку такая игра;
и солнце слепит, и подходит охота
к концу - вот и выстрелы смолкли вдали,
и запахи пороха, крови и пота
смешались с туманом вечерней земли.
x x x
Вот-вот желтизной озарятся отавы,
для солнца последние сроки прошли,
цветы облетели, повыцвели травы
и ждут возвращения в лоно земли;
солома на кромке лесов изветшала,
орляк зачервивел за несколько дней,
топорщится, будто гнилое мочало,
на пахоти ворс пересохших корней.
Покривлены межи, затоптано всполье,
в стерне шебуршит полевое зверье,
угрюмо скрипит на ветру частоколье
и шершень в гнездо заползает свое;
ежи в терновище готовятся к спячке,
у рытвин покрыто испариной дно,
полевки по-тихому тащат в заначки
стручки и забытое в поле зерно.
Еще доцветают вьюнки у калиток,
но скоро и жниво, и жухнущий луг,
лишая прибежища сонных улиток,
распорет на комья безжалостный плуг;
залеплены соты, курятся лощины,
с рассвета одета в ледок борозда,
рыжеют холмы, и на выгон общинный
в недальнее время сойдут холода.
x x x
Когда на фронт мы ехали мы ехали впервые
в вагоне для рогатого скота,
нам так мешки мешали вещевые,
нас так томили вонь и духота;
в петлицах вяли пошлые цветочки,
попробуй-ка, в теплушке не сопрей,
и теребили мы поодиночке
пайковые пакеты сухарей.
Мы видели меж досок временами
то изгородь, то дом, то сеновал,
рукой подать до воли, - но за нами
надзор, понятно, не ослабевал;
хотя и был просвет обидно тонок,
но с жадностью глядели мы, юнцы,
на сказочные лакомства лавчонок
сухие крендельки и леденцы.
Лишь осознав, что избежать не можем
дороги этой, под покровом тьмы
устав и в месте облегчась отхожем,
помалу успокаивались мы.
Затем, свернувши валик плащ-палатки,
устроившись на ледяном полу,
ныряли мы, играя с жизнью в прятки,
в забвение и радостную мглу.
x x x
Угрюмо сорняком обсажен черным,
дремал в долине переложный луг,
неспешно заволакивался дерном,
и с голоду над нам орал канюк.
Дотаял снег и обнажил суглинки
все борозды, что некому полоть,
Как жалкий ворс, топорщились травинки,
а воздух все светлел, до мая вплоть,
пока не приключился день дождливый,
для сорняков настала благодать:
понаросло полыни и крапивы,
да так, что даже почвы не видать;