Страница 66 из 85
— Да, это так. Зато тут воздух хороший, — он засмеялся. — На самом деле не из-за воздуха, конечно, ничего не выращивают. Тут земля плохая, что-либо садить бесполезно.
— Хоть бы заборы поставили, непривычно как-то.
— А зачем заборы? Их ведь перепрыгнуть легко.
Я не стала спорить, но вспомнила папу. Тогда мы с ним посадили три черешни вдоль торцевой части дома, выходящей в палисадник. А на следующий день отец взялся приподнимать — причем не намного, всего сантиметров на двадцать — забор, символически отделяющий палисадник от улицы.
— Зачем ты возишься? — сказала я, полагая, что папа просто ремонтирует забор. — Он еще крепкий, пару-тройку лет спокойно простоит.
— Приподниму, чтобы перепрыгнуть нельзя было. А то появятся ягоды и начнут привлекать хулиганов.
Я засмеялась:
— Кто захочет, все равно проберется.
И тут я услышала то, что стало для меня откровением. Мой настрадавшийся папа, прошедший войну, видевший врага и на своей земле, и в своем доме, знал повадки настоящего зла. Он сказал:
— Конечно, если что задумать, то все можно совершить. Но заборами огораживаются не от вора, а от озорника. Ими люди не защищаются, а сдерживают любителей подурачиться.
Действительно, с удивлением подумала я о столь элементарной истине, которая редко кому приходит в голову с такой поражающей ясностью, — обычно распоясываются там, где есть соблазн и условия для произвола. Но при малейшем препятствии глупые побуждения улетучиваются. Не себя защитить, а сдержать другого от необдуманного шага — вот основной критерий согласия и мира между людьми! Как прекрасно просто и как мудро!
— Но эти дома никогда не остаются без надзора, — вывел меня из задумчивости Ильмар Романович, словно читал мои мысли. — Безопасностью никто не пренебрегает. А сейчас мы объедем Таллин по восточной окраине и поедем на юг. Там вы увидите совсем другую картину.
И тут я ему рассказала, о чем вспоминала, о случае с забором и тремя черешнями.
— О да, это так! — воскликнул он. — Препятствие — помеха, да-да.
Экскурсия продолжалась с подробными комментариями к видам за окном. И касались они не только дня текущего, но и истории, прошагавшей этими краями.
— С этой стороны шли финны и древние угры, пустынными местами пробирались к морю. Потом осели и стала Эстония. Так назвали, а кто — неизвестно. Зато Таллин это так было: таани — датский, линн — город. Вместе датский город, Таллин.
— Но он еще назывался Колывань, Ревель, да?
— Конечно, — Клейс кротко взглянул в мою сторону и одобрительно кивнул с улыбкой. — Только Колывань — есть арабское название.
— Правда? А так на славянское слово похоже.
— Да, араба тут было иногда! Она же ехать торговать. И еще в ХХII веке тут приехаль.
От долгого разговора на русском языке у Ильмара Романовича ухудшалось произношение и все путанее формировались мысли. Он пытался рассказать и о Ливонской войне и о Северной, но после нескольких фраз только вздохнул:
— Так много война всегда! — и, кивнув на ветровое стекло, подвел итог: — Европа пошла римляне и начала воевать. Рим нет, — он показал рукой, что это что-то неприемлемое, предосудительное. И я поняла, что он связывает европейские войны с рассеянными по странам римлянами, которые после падения Рима проникали там во власть и поднимали эти страны на битвы за потерянные территории.
Но вот снова показались жилые постройки, усадьбы вокруг частных домов. Как ни странно, — с заборами, ибо тут были разбиты сады с низкорослыми фруктовыми деревьями. Их ветки, прогибающиеся к земле от плодов, стояли подпертые жердями. Везде чувствовалась хозяйская рука, нигде глаз не находил ни соринки, ни мусоринки.
— Это Нымме, такой место, где есть забора, — Ильмар Романович улыбнулся: — Да?
— Да, — засмеявшись, согласилась я, — как и у нас: где есть сады, там есть и заборы. Я вижу.
Таллин для меня был прекрасен в любой своей части, с садами и с соснами или без оных. Тут было так много истории, так много возможности прикоснуться к реальным делам древних людей, что это завораживало ворожбой времен, чудностью того, что люди смогли преодолеть проклятие смерти и через ее злокозненные препятствия протянуть руку своим потомкам. А еще, конечно, нравилась повсеместная опрятность: в условиях ограниченного пространства здесь дорожили каждой кочкой.
В зимнее время экскурсий не было, зато мне показывали таллинские квартиры, рассказывали об эстонских обычаях, старых и новых, о модных ремонтах, о развлечениях, пристрастиях. В первые посещения я видела лишь гостиную и кабинет Клейса с библиотекой, не в полной мере оценив их. Хозяева это заметили, но сразу примолчали. Зато позже деликатно обратили мое внимание на свой ремонт, подчеркнув, что он выполнен по проекту известного в Таллине дизайнера, и особенно гордясь прихожей. Да, я всегда проскальзывала в гостиную и не замечала, что, во-первых, стены прихожей выполнены в темных тонах, чего у нас не допускалось, и, во-вторых, обиты материалом, похожим на войлок — для защиты от вредоносного влияния бетона, тоже новинка.
— Это проба, — сказала Хэля, — посмотрим, как этот материал защищает от сырости и держит тепло. Если все будет хорошо, то мы обобьем им и стены жилых комнат. Давно уже пора их обновить.
Но в последующий зимний приезд гвоздем программы стал не ремонт других комнат, к которому супруги Клейс готовились и о котором говорили, а спальня сына. Их Раймонду, единственному ребенку, исполнилось 16 лет — возраст получения паспорта, приравненный ими по значению к совершеннолетию. И они сделали ему подарок — спальню из карельской березы. Именно всю спальню.
Я зашла в нее и ахнула от неописуемости увиденного — оконные рамы, двери, полы и вся мебель были выполнены из одного материала, прекрасного природным кремовым цветом, своим рисунком, напоминающим мрамор, и отполированными до шелковистого блеска поверхностями. Кстати, это не преувеличение, не художественный прием в описании и не нечто мне показавшееся — позже я узнала, что эта древесина действительно хорошо полируется из-за редкой твердости и вязкости. И она чрезвычайно дорогая — настолько, что в международной торговле измеряется не кубометрами, как любая другая, а килограммами. К сожалению, истинная ценность карельской березы, а следовательно и цена за килограмм, выясняется только после спиливания дерева, ибо зависит от текстуры, естественного рисунка.
Нечего и сравнивать — на наших деревенских застройках я много видела распилов дерева по разным направлениям, но в основном это была сосна, самая дешевая древесина. А тут — плоть дерева, по ценности сравнимого с самыми дорогими представителями тропического происхождения, древесина, идущая на поделки, такие как шкатулки, портсигары, гребешки, украшения. Если же говорить о производстве мебели, то там используется только ее шпон, само собой — из-за острого дефицита. Карельская береза во всем мире является столь большой редкостью, что на протяжении сотен лет постоянно растет в цене. Забегая наперед, скажу: за последние двадцать лет она выросла в несколько десятков раз. Ведь деревцо, называемое карельской березой, уникально. К тому же оно селится вблизи поселков и вообще там, где ощущается влияние человеческой деятельности. Согласно финским и эстонским народным приметам, карельская береза растет не дальше мест, куда доносится звон церковного колокола.
А тут была натуральная карельская береза, да еще так много, вся комната — ручной работы! Настоящее бесценное произведение искусства!
Я все понимала — Клейс поздно обзавелся семьей, и очень любил ее, ничего для нее не жалел. Он, человек простого происхождения, женился на своей студентке, девушке из богатой семьи, знатной революционными заслугами предков и имеющей сильные связи в необходимых отраслях жизни, и придавал этому большое значение. Далеко не привлекательная, ему она казалась красавицей. Причина, скорее всего, заключалась в возрасте, она была десятью годами моложе. Тем не менее он смущался демонстрировать столь молодые заботы. Зато Хэля светилась непосредственностью и радостью избалованного человека, живущего в довольстве и никогда не знавшего трудностей. Она, далекая от высших духовных запросов, с упоением говорила, что в традициях эстонских семей — дарить детям к их совершеннолетию мебель, а к свадьбе — квартиру. Показывала, что им с мужем подарили родители к свадьбе, и раскрывала тайные мечты о будущих подарках для своего Раймонда.