Страница 6 из 85
Был в их числе и мамин родной дядя — Иван Алексеевич Бараненко, начавший новую жизнь с того, что повинился перед людьми, хотя прегрешений у него не было и в селе его любили, о чем я писала в других книгах.
Тогда же вернулась женщина, бывшая пособница Махно, в летах уже, но еще с гонором. Молодой она была и глупой, когда совершала преступления: на многих людей навела разбойников и убийц, грабила вместе с ними усадьбы, много терроризировала наше население. По ее вине был убит известный землевладелец и видный общественный деятель Валериан Семенович Миргородский, истреблена его семья, а имение сожжено. Об этом снят фильм «Свадьба в Малиновке», сценарий которого написал наш земляк Леонид Аронович Юхвид. Дамочку эту встречали плохо, плевали вслед, а то и прямо в глаза, вместо «здравствуйте». Ну это, конечно, те, кто близко знал ее, кто пострадал от ее поступков. Остальным она была безразлична.
А также много вернулось других махновцев. Нередко можно было слышать такие диалоги между людьми, встретившимися на рынке или около магазинов:
— Ну что, вернулся, вражина?! Теперь глаза прячешь, рожу отворачиваешь? Ты помнишь, как грабил нас, мать мою плеткой бил?
— Прости меня, молодой я был... глупый…
— Теперь “прости”, на жалость давишь? А что же ты нас, малых, тогда не пожалел? Осиротил — ведь наша мама умерла через год после твоей плетки! Убью-у гада! — со слезами яростно кричал обличитель и от горького бессилия рвал на своей груди сорочку.
— Не бери греха на душу, — останавливал его бывший махновец, даже не пытаясь уклониться от поднятого кулака. — Я свое отсидел. За все отстрадал…
И конфликтующих людей разводили подошедшие мужики. Наблюдая это, я ощущала необыкновенную мудрость наших людей, сдержанность, желание и умение жить в согласии, если позволяют внешние условия.
Случалось, что и добрым словом встречали возвернувшихся.
Как всегда, папа, идя с работы в день получки, зашел к бабушке, своей матери, — дать ей денег. Я его там уже поджидала, чтобы вместе идти домой, поэтому побежала навстречу, схватила за руку и отвела в хату — очень хотела, чтобы бабушка рассказала, как хорошо я уже обметываю петли на платьях. Но у бабушки для родительской беседы с папой в этот день была другая тема.
— Тебе не будет неприятностей на работе, если я схожу к Григорию Пивакову? — спросила она.
Это был сосед по улице, недавно вернувшийся из лагерей. Сидел он там крепко и чудом уцелел, ибо обвинялся не просто в махновских бесчинствах, в борьбе против новой власти, но и в бандитских наскоках на население. После таких наскоков намеченные в жертву семьи обычно оказывалась вырезанными или расстрелянными, а дом сожженным. Еще раз подчернку, что это очень правдиво отображено в фильме «Свадьба в Малиновке».
— Ничего не будет, — пожав плечами, ответил папа. — Его же законно отпустили. Да и сын его, Александр Григорьевич, в школе учительствует, доверили ему детей воспитывать. Сходи, конечно.
Папа ни о чем не спрашивал, зато меня разбирало любопытство.
— А зачем? — спросила я, намекая, чтобы бабушка и меня взяла с собой.
И тут бабушка рассказала, что этот человек однажды спас ей и моему папе жизнь.
Дело было в сентябре 1919 года, когда моему папе едва исполнился месяц от роду. Махно, хозяйничающий в нашем регионе, готовил очередное пополнение своей казны за счет местных жителей, присматривая в ближайших от Гуляй-Поля пределах зажиточных людей, не успевших бежать за границу или вывезти туда свое имущество. Он произвел сбор информации, и решил, что можно пограбить моего деда Павла Дилякова из Славгорода, который занимался торговлей. Дескать, недавно этот ассириец (Халдей — так моего деда называли славгородцы за экзотическую национальность; потом это прозвище перешло по наследству к папе) вернулся из Багдада с мешками продовольствия, в том числе особенно дорогих пряностей и сахара. По дороге он часть экзотического товара уже продал, выручив большие деньги. Слух был перепроверен и оказался верным. Тогда Нестор Иванович, дабы не опоздать, спешно назначил день грабежа, вернее ночь, ибо бандиты действовали в темное время суток.
Кто знает, чем руководствовался Григорий Пиваков, сподвижник бандита… Возможно, хотел спасти неплохого человека, женатого на его соседке. А может, наоборот, испугался ответственности, что его обвинят в наводке и на него повесят это злодеяние. Короче, вечером он нашел возможность шепнуть моему деду, что этой ночью его будет грабить вооруженный отряд махновцев.
Времени на побег у деда, отягощенного женой с грудным младенцем и девочкой четырех лет, уже не оставалось. Оставалось одно — защищаться. На этот случай Григорий и оружие деду дал. Дед оказался молодцом — забаррикадировался в доме мешками с сахаром и под натиском вооруженных бандитов продержался до зари. А на рассвете стрельбу услышал конный отряд белых, в разведывательных целях оказавшийся на железнодорожном вокзале. И хотя от вокзала до места событий было расстояние в три километра, они прискакали и отогнали бандитов. Заодно забрали с собой моих родных. Кое-как собравшись, чтобы не пропасть в дороге, папины родители отправились на дедушкину родину и вскоре оказались в Багдаде. Больше дедушка в Славгород не приезжал, а бабушка возвратилась в родные края в начале 30-х годов. Спасший их сосед тогда уж был в лагерях.
Но вот от тех событий прошло уже почти сорок лет.
Мы с бабушкой вошли в дом к Пиваковым и остановились на пороге слабо освещенной комнаты. Бабушка молчала, ища глазами хозяина. После паузы, показавшейся мне очень долгой, нам навстречу поднялся со стула, стоящего в притемненном углу, весьма тщедушный старичок, весь седой, сухонький. И тут же остановился, как-то странно раскинув руки, — то ли приветствовал нас; то ли защищался от возможного нападения, потому что бабушка славилась тем, что шла в рукопашную на негодяев; то ли просто выражал растерянность.
— Вот ведь как… — нескоро проронил он. — Довелось свидеться, Сергеевна.
— Спасибо, — сдавленно произнесла бабушка, после чего из ее груди вырвались страшные, раздирающие душу рыдания, мешающие говорить. Подавляя их, она с трудом продолжила: — что спас…
— Не очень я верил в ваше спасение, но что мог — сделал.
Отец моего будущего классного руководителя уже без боязни шагнул к нам, и бабушка воткнулась в его грудь лицом, обхватила руками. Навзрыд расплакалась, не сдерживаясь.
— Как же ты сам-то уцелел после всего? — спросила она, видимо, не желая больше говорить о себе.
— Ничего, ничего, — говорил дед Григорий, похлопывая мою бабушку по плечу. — Уцелел вот. Потому что крови на моих руках не было. Люди, которых вызывали в суд, подтвердили.
— И я бы подтвердила…
— Другие за вас расстарались, спасибо им, так что своим бегством вы тоже меня спасли. Не дай бы бог вы погибли… — он махнул рукой.
Что я тогда понимала, девчонка? Это сейчас, когда пишу об этом, — плачу над этими ужасающими судьбами…
***
И все же этот неоднозначный Хрущев вышел-таки из недр здорового народа, и с детства ему привилось что-то хорошее, что проявлялось вперемежку с дурным, печальным и смешным.
Соревнование с Америкой
Послевоенный голод помнился долго. Хоть и шел уже 1957-й год, но некоторые люди на всю жизнь приобрели привычки, казавшиеся чудными в условиях достатка. Например, меня научили не оставлять кусочки отрезанного от буханки хлеба, а съедать их, подбирая даже крошки. Сколько я знала маму, она после любой трапезы съедала отдельный кусочек хлеба — без ничего. Это было как ритуал, словно в память о чем-то... Или может, просто-напросто отдельно лакомилась им как воздухом, солнечным светом и одухотворенным словом. И все же — узнав ему цену в голод.
Отношение к хлебу, как к символу вселенской щедрости, дарящей живот, было святым — он являлся результатом изнурительного труда людей, воплощением их сил и отпущенного на жизнь времени. Хлеб следовало беречь, как овеществленное дыхание творца. Человек труда был высшей ценностью общества. Никто не выжил бы без хлебопашества, следовательно, земледельцы — и есть соль земли.