Страница 28 из 29
Но странного посетителя, которого она приняла за Ивона Бералека, здесь уже не было.
В глубине сердца она, может быть, простила бы другу юности грубый порыв любви, которую она уже отчаялась вернуть; но… она вдруг должна была узнать, что стала добычей жалкого нахала, который мимоходом насладился ее объятиями.
У нее вырвался дикий глухой крик бешенства при мысли, что она не знает этого человека… что этот человек теперь владеет тайной ее позора, что он теперь самодовольно улыбается, восхищенный своим мошенническим триумфом.
При мысли, что этот негодяй навсегда останется ей неизвестен, безумный гнев овладел Еленой, жажда мести наполнила все ее существо. Это чувство заглушило все другие. Она обратилась к Баррасу, который шел за ней, ровно ничего не понимая.
Бешеный гнев придал лицу женщины выражение трагическое, и директор, пораженный величием и ослепительной красотой этого лица, воскликнул с изумлением:
– Елена! Как вы прекрасны!..
– Послушайте, Баррас! – ненависть металлом звенела в голосе Елены. – Только что вы валялись у моих ног, вы просили у меня, как милостыни, немного любви…
– Ну, и что же? – спросил Баррас, сердце которого затрепетало надеждой.
– Ну, и вот что: красота, душа, тело – все ваше, если вы сможете это заслужить!
Баррас почувствовал, что страсть потрясла его со всей силой. Эта жертва со стороны Елены была для него совершенно неожиданной после иронического отказа.
– Чего хотите вы? – вскричал он, пожираемый нетерпением.
Побледнев в лице и судорожно выпрямившись, она ответила ему:
– Здесь сейчас был человек, который нас подслушивал… Он не мог уйти далеко… Приведите мне его, Баррас, немедленно!.. Чтоб он стоял пред моими глазами… Чтоб я могла видеть его лицо и потом…
Невозможно описать, как ненависть исказила черты Елены в ту минуту, когда она представляла себе этого незнакомца в своих руках.
– Ну, что же потом? – спросил с беспокойством Баррас.
– И потом, – закончила Елена, – если вы это сделаете… я буду ваша.
Баррас бросился из комнаты с криками радости.
Минуту спустя все слуги во дворце бросились на поиски. Посты гвардии, охранявшей безопасность членов Директории, выслали патруль во все концы сада. За оградой его обходили дозорные, чтобы схватить беглеца, коль скоро он попытался бы перелезть через стену, окружавшую сад. Во мраке ночи засияли факелы.
В один миг весь дворец был на ногах. Всех взволновало известие о каком-то негодяе, прокравшемся в Люксембург, чтобы совершить покушение на Барраса. Говорили, что директор боролся с этим мерзавцем, и что преступник, видя свою неудачу, решился бежать через сад.
Не произнося ни слова, с мрачным лицом Елена смотрела в окно залы на суетливые поиски.
Но что же сталось с Кожолем, которого оцепили, словно вора?
Граф слышал до конца разговор между Еленой и Баррасом. Когда прозвучали слова о смерти бежавшего с бала молодого человека, волнение Елены убедило Пьера в истине, в которой он желал бы ошибаться, – он занял место Ивона.
– Ну, что же я сделал, что я сделал? – спрашивал он себя с горечью.
Он еще продолжал смотреть в замочную скважину, видел, как лицо молодой женщины судорожно менялось при мысли, что кто-нибудь другой, а не Бералек был виновником сцены в будуаре.
«Ах! – подумал Кожоль. – Кажется, мне нельзя оставаться здесь дольше».
В ту минуту, когда Елена вошла в комнату, граф Кожоль уже скрылся.
Но Пьер, в ком любопытство не уступало смелости, был неспособен к быстрому трусливому бегству. Ступив уже на маленькую лестницу в сад, он снова остановился, чтобы подслушать окончание разговора между кипящей ненавистью женщиной и директором, – разговор, происходивший уже совершенно в другом тоне.
«Тьфу, дьявольщина! Восхитительная Елена пылает бешеным желанием видеть меня воочию. Она готова купить это дорогой ценой!» – думал Кожоль. Он слышал, как Елена обещала Баррасу любовь, если он доставит ей беглеца.
Когда директор бросился из будуара, граф понял, что медлить теперь опасно.
Он осторожно спустился с лестницы, по которой обыкновенно ходила прислуга, и очутился перед цветником.
«Ну, – подумал он, – надо быть благоразумным. Если держаться открытых мест, меня тотчас же заметят из окна, и сэр Баррас меня неминуемо поймает». Если бы удалось добраться до густых садовых аллей, Кожоль смог бы скрыться под их непроницаемой тенью и спастись.
План созрел быстро.
– У меня не остается другого средства, как следовать под стенами дворцовых построек до самой ограды, – решил он. – Достигнув ее, я скроюсь в тени каменного вала, затем легко дойду до решетчатой калитки. На ее засовы можно будет опереться, чтобы перелезть на другую сторону. Итак, в путь! Правда, это путь длинный, но зато безопасный.
Продумав детали плана, молодой человек пустился в путь, держась в тени стен дворца.
По дороге он думал: «Ну, хотел бы я знать, какие уловки выдумает Баррас, чтобы остановить меня».
В тот момент, когда он достиг ограды, внезапно мелькнувший вблизи свет заставил его обернуться.
Это была дворцовая прислуга, которая с зажженными факелами в руках ходила по саду.
«Ага! – мелькнуло в голове Кожоля. – Волокита-директор устроил своей возлюбленной эффектную охоту с факелами… Я – олень, на которого устроена эта облава!..»
И он смерил взглядом расстояние, отделявшее его от прислуги, занятой поисками.
– Ну, я, однако ж, доберусь до калитки прежде этих тугодумов! – решил он.
Под тенью дерев Пьер быстрым шагом направился по аллее, идущей справа от решетки, держась вдоль стены сада. Однако через несколько метров принужден был вдруг остановиться.
Он услыхал по другую сторону стены голос, очевидно, доносившийся с улицы:
– Когда этот разбойник взберется на стену, не стреляйте по нему. Нужно схватить его живым.
– Ага! – пробормотал Кожоль. – По улице ходит дозор. Я попал в настоящий капкан.
И, поразмыслив немного, он решил:
– На самом деле я бы выкрутился, даже если б украл серебряные ложки Директории… Но мое дело, кажется, не достойно сурового наказания… Если меня схватят, я должен буду сказать всю правду… что я пришел на свидание как влюбленный.
Но граф тотчас покачал головой.
– Нет, нет, – продолжал он, – ты не можешь говорить этого, мой любезный Пьер. Это старое французское волокитство – ты должен выкинуть из головы всякую мысль о нем. Ведь совершенно бесполезно компрометировать даму, которая…
Легкая улыбка пробежала по его губам в эту минуту, и он окончил свою фразу с некоторым тщеславием.
– Бесполезно, – продолжал он говорить сам с собой, – компрометировать даму, которую, в конце концов, ты, Кожоль, жестоко компрометировал. Она питает к тебе сильную ненависть, мой бедняжка Кожоль, и я тебя уверяю, что она не слишком заблуждается!
Упрекая сам себя, молодой человек, однако, держал ухо востро.
По ту сторону стены голоса отдавали команды.
– Не стрелять! Нужно схватить его живым, если хотите получить обещанную награду в двадцать луидоров – награду за поимку гнусного злодея, покусившегося на жизнь директора Барраса!..
При этих словах Кожоль вздрогнул.
– Черт побери! Я не знаю, постоянно ли лжет Баррас, но он далеко пойдет, если будет так лгать, как сейчас. Ах! Я не хочу компрометировать Елену. Но как же мне отделаться из такого обвинения? Убийца!.. Положение мое скверное… Баррасу поверят!!. Поверят тем более, что господа республиканцы не возмущаются, когда видят, что какого-нибудь шуана выдают за чудовище!..
Пьер снова обернулся, ища глазами факелы слуг, бродивших по саду.
Преследователи мало-помалу приближались. Если Кожоль продолжит стоять на одном месте, его совсем скоро окружат. Понимая, что ему нужно во что бы то ни стало выскользнуть из Люксембургского сада, он снова пустился в путь, взяв вправо от ворот, выходивших на улицу Богоматери, там, где к ней примыкала улица Ада. Он рассчитывал, что сад не был со всех сторон окружен дозором и что с этой стороны удастся незаметно перелезть через стену.