Тайны французской революции

– Да, жестокая!.. – повторил Баррас. – Жестокая! Потому что несколько минут заставила меня беспокоиться… пока я вас искал. Ну, где же вы тогда спрятались, Елена?

– Елена!.. Прекрасное имя, – пробормотал Пьер.

– Я же вам повторяю, виконт Баррас, что с наступлением ночи я хотела немножко освежиться в комнатах, выходящих в сад. Скучное ожидание слишком тяготило меня. В соседней комнате я невольно задремала. Когда я вас встретила, мне и в голову не пришло, что я так долго спала.

– И вы шли встречать меня, Елена? – спросил Баррас взволнованным голосом.

– Куда же я могла идти в этом дворце, где я, кроме вас, никого не знаю, где никто не интересуется мной, кроме вас?

– Ну, вы сами же сознаетесь, что вами интересуется только один – и эта правда не может вдохнуть в вас никакой признательности! Когда ж, Елена, вы полюбите меня?

– Да неужели вы не уверены в моей дружбе?

– Ах! Что мне из этой дружбы, которую… вы всегда выставляете напоказ, когда вздумаете притвориться, что не понимаете меня. Не дружбы я хочу, а вашей любви… вот…

И Баррас упал к ногам Елены, закончив свою речь страстной мольбой:

– Елена! Я желаю владеть тобой!.. Бесценная, обожаемая Елена!

В эту секунду Кожоль быстро отвернулся от замочной скважины.

«Да! – подумал он, – я разыгрываю дурака, выслушивая это объяснение. Мне нет здесь места, черт побери! Нужно скорее бежать!»

И молодой человек сделал уже шаг прочь от двери, но он рассчитывал… Им овладела непреодолимая зависть. Уже забыв о неловкости и чувстве вины, которое щемило его сердце, он хотел снова побыть с глазу на глаз с Еленой, хотел получить прощение за свою ошибку от той, которую он находил столь прекрасной.

Кожоль еще не верил, что влюбился, но, однако ж, в голосе его уже звучала ревность, когда он пробормотал:

– И она позволяет… снисходит до этого проклятого Барраса?..

И, против собственной воли, граф снова занял пост наблюдателя у замочной скважины.

Директор, сложа руки, все еще стоял на коленях и не переставал умолять Елену.

– А! Хорошо!.. Дела директора идут не лучше прежнего, – тихо произнес Пьер с невольной радостью.

Елена смотрела на Барраса большими черными спокойными глазами – а он трепещущим от глубокой страсти голосом продолжал говорить ей о своей любови.

– Елена! – повторял Баррас. – Сжалься надо мной!

На мольбы о жалости Елена залилась громким смехом и поднялась с места, оставив коленопреклоненного директора вздыхать в одиночестве.

– Ну, довольно! Идемте, гражданин директор! Вы забываете условия, – сказала она ему сухо.

Баррас медленно выпрямился.

Развратник-директор был укрощен этим истинным чувством, так забавлявшим тех, кто знал легкость его прежних любовных побед. Равнодушие Елены, с которым он должен был считаться, вместо того чтобы раздражать, делало его слабым и покорным.

– Зачем вы так безжалостно отказываете мне? – спрашивал он, едва сдерживая слезы.

– Да я не отказываюсь любить вас… обожать вас или даже потерять голову от любви к вам… – поспешно возразила молодая женщина насмешливо-веселым тоном.

– Елена! Ради всего святого! Оставьте этот тон! Он заставляет меня ужасно страдать. Всякий раз, когда я говорю с вами о роковой страсти, которую вы вдохнули в меня, – вы отвечаете мне смехом или колкостью!

– Что же мне, плакать, чтоб вам угодно было полюбить меня? – произнесла она с беззаботным смехом.

Баррас был болезненно потрясен ироничным и невозмутимым тоном Елены; ее манера доказала влюбленному, что он не возбуждает в прелестнице даже сожаления.

– Значит, вы ненавидите меня! – вскричал он.

– О! Гражданин директор! Вы переходите от одной крайности к другой. Из того, что я не люблю вас, вы заключаете, что я должна вас ненавидеть. Нет, я вас ненавижу точно так же, как и не люблю. Разве напоминать вам о нашем уговоре – значит ненавидеть вас? Однажды вам угодно было развлечь меня патриотическим праздником… я не помню, каким. Вы, избалованный счастьем и удачей, вздумали преследовать меня и действовали тем настойчивее, чем холоднее была я. Вы сказали мне: «Позвольте мне любить вас, может быть, настанет время, когда и вы меня полюбите, я терпеливо буду ждать этого мгновения». Вот что вы сказали мне тогда, мой милый. Ну, и мне стало любопытно узнать, действительно ли способен сластолюбивый Баррас полюбить искренно…

– Теперь вы должны это знать! – произнес со вздохом Баррас.

– Да, вот страсть искренняя – я это признаю.

– Так почему же отталкиваете меня?! – невнятно пробормотал бедный влюбленный.

Елена засмеялась.

– Ах! Это потому, что не пришел еще день, тот знаменательный день, в который, как вы предсказали, я полюблю вас. Да этот день и не придет скоро, если вместо обещанного вами терпеливого ожидания вы будете устраивать мне глупые страстные сцены.

Это было сказано таким безжалостным, неумолимо холодным тоном, что Баррас невольно очнулся от своего страстного опьянения.

Молния гнева сверкнула в его глазах. Он схватил Елену за руку.

– Да кто же вы, наконец, – вы, которую какая-то, должно быть, мистическая сила поставила на моем пути… вы, которая, по-видимому, повинуетесь чьим-то приказаниям мучить меня? Вы пришли сюда исполнить какую-то миссию.

– Хотите вы, чтобы я навсегда оставила дворец? – холодно спросила Елена, освобождая свою руку.

– Да, проклятая! Беги! Потому что я более не отвечаю за себя.

Она медленно направилась в двери, напротив той, за которой стоял Кожоль, отворила ее и произнесла, обернувшись:

– Прощайте, Баррас!

Но страсть снова взяла верх над разумом. Мужество покинуло развратного директора при мысли, что он теряет эту женщину. Он стремительно бросился к ней, упал к ее ногам, судорожно обнял ее стан трепещущими руками и проговорил, задыхаясь от рыданий, полным страшной муки голосом:

– Останьтесь, Елена, останьтесь!.. Умоляю вас. По крайней мере я буду наслаждаться счастьем видеть вас… если вы не можете отвечать мне любовью.

– Конечно, когда-нибудь придет время, – сказала Елена, немного смягченная этим неподдельным страданием.

– Нет, Елена, это время не придет… не придет. Я теперь это понимаю. Если вы мне отказываете в своей любви, так это потому, что любите другого.

Елена вздрогнула.

– Я люблю? Кого же? – произнесла она.

– Откуда мне знать! Может быть, того молодого человека, один вид которого заставил вас упасть в обморок на прошлом балу… когда он передавал вам ту игрушку… вы тогда даже не успели взять эту безделушку в руки.

– Мой обморок произошел от нервного возбуждения, а нервное возбуждение произошло от излишнего любопытства ваших гостей. Что касается молодого человека, то я никогда не видала его прежде.

Елена произнесла эти слова до того непринужденно и естественно, что Баррас с наивностью воскликнул:

– Тем лучше, если вы не любите этого несчастного щеголя!

– Почему же «несчастного»? – произнесла Елена с трепетом в голосе, которого, однако ж, Баррас не заметил.

– Потому что я узнал из полицейских известий, что он был убит вскоре как покинул бал.

Женщина, кажется, преодолела жестокое волнение, когда почти равнодушно спросила Барраса:

– А есть ли доказательства, что этот убитый – именно он?

– Моя печать от часов, которую я вручил ему. Ее нашли на месте убийства.

Елена, услышав эти слова, судорожно поднялась. Сдавленный крик вылетел из ее волнующейся груди. Минуту женщина оставалась неподвижной, потом обратила свой взгляд к двери, ведущей в маленький зал; ее лицо исказилось и смертельно побледнело. Она как будто хотела прочитать на этой двери ответ на тяготивший ее вопрос. И вопрос этот был: «Кто же несколько минут тому назад держал меня в своих объятиях?»

Баррас даже не успел узнать, отчего его возлюбленная так взволнована. Она схватила зажженный канделябр, стоявший на камине, и бросилась в маленький зал.

Зал был пуст.

Глаза Елены быстро окинули всю комнату, осмотрели внимательно все углы.