Укрощение королевы

А сейчас она встает, когда король опускается на стул, поставленный рядом с моим, и садится, только когда король позволительно взмахивает рукой. Она не открывает рта до тех пор, пока король не обращается к ней, и все время сидит с уважительно опущенной головой. Леди Мария никогда не будет жаловаться на то, что король флиртует с одной из ее фрейлин. Она проглотит обиду и будет держать ее внутри до тех пор, пока она ее не отравит.

Король жестом позволяет нам всем сесть, наклоняется ко мне и задушевным шепотом спрашивает, что я такое читаю. Я тут же показываю ему титульную страницу своей книги. Это всего лишь сборник французских рассказов, ничего запретного.

– Ты читаешь на французском?

– И говорю тоже. Но, разумеется, не так бегло, как Ваше Величество!

– А на других языках ты читать умеешь?

– Немного на латыни – и я хочу заняться ее изучением сейчас, когда у меня появилось больше времени, – говорю я. – Теперь, когда я живу при таком образованном дворе.

Он улыбается.

– Я был учеником всю свою жизнь. Боюсь, меня ты уже не догонишь, но ты должна научиться достаточно, чтобы читать мне вслух.

– Ваше Величество, английская поэзия не уступает литературе на латыни! – восклицает один из придворных.

– Вся поэзия звучит лучше на латыни, – обрывает его Стефан Гардинер. – Английский – это язык рыночных торговцев. А латынь – язык Библии.

Генри улыбается и отмахивается от этого утверждения, и становится видно, как искрятся камни на массивных перстнях, покрывающих его пухлые руки.

– Я напишу тебе стихотворение на латыни, а ты переведешь его на английский, – обещает он мне. – И сама решишь, какой из этих языков лучше передает слова любви. Ум женщины может стать ее лучшим украшением, и ты покажешь мне красоту своего ума, так же, как показала прелесть своего лица.

Взгляд его маленьких глазок скользит с моего лица по шее к вырезу моего платья и контурам груди, стянутой тесным корсетом. Король облизывает губы.

– Ну разве она не самая милая дама при дворе? – обращается он к герцогу Норфолкскому.

Старик натянуто улыбается в ответ, ощупывая меня темными глазами, словно я была тушей на вырезку.

– О да, она воистину нежнейший из цветков, – отвечает он, бросив взгляд на леди Марию.

Я ловлю на себе требовательный взгляд Нэн и замечаю:

– Вы выглядите немного встревоженным, Ваше Величество. Что вас обеспокоило?

Он качает головой, в то время как герцог Норфолкский подается вперед, чтобы прислушаться.

– Ничего из того, чем стоит беспокоить тебя, – он берет меня за руку и привлекает к себе. – Ты же благочестивая христианка, моя дорогая?

– Разумеется, – отвечаю я.

– Читаешь Библию и молишься святым?

– Да, Ваше Величество, каждый день.

– Тогда ты знаешь, что я дал своему народу Библию на английском языке и что я – глава англиканской церкви?

– Конечно, Ваше Величество, я сама принесла вам присягу. Я собрала всех слуг и домочадцев в замке Снейп и проследила за тем, чтобы они принесли присягу вам, как главе Церкви, а папа римский – всего лишь епископ из Рима, и никакого отношения к англиканской церкви не имеет.

– Среди моего народа есть сторонники перемен, приобщения английской церкви к лютеранским законам. Но есть и те, кто, напротив, придерживаются иных убеждений и хотели бы все повернуть вспять, отдав все бразды правления папе римскому. А ты что по этому поводу думаешь?

Я слишком хорошо понимаю, что мне не стоит выражать приверженности ни к одной из этих сторон.

– Я думаю, что во всем положусь на мудрость Вашего Величества.

Король разражается хохотом, и в зале все вынуждены к нему присоединиться.

– Ты права, как никогда, – произносит он, беря меня за подбородок. – Как подданная и как возлюбленная тоже. Вот что я тебе скажу: я собираюсь издать свое волеизъявление касательно этого вопроса и назову его «Книгой короля», и люди будут знать, что им думать. Я сам им скажу. И я нашел золотую середину между учениями присутствующего здесь Стефана Гардинера, который желал бы восстановить все обряды и полномочия Церкви, и моего друга, Томаса Кранмера, которого здесь нет. Вот он как раз хотел вернуть все к тому, что было описано в самой Библии. У Кранмера не было бы никаких монастырей, аббатств, часовен и пожертвований, даже самих священников. Только проповедники и Слово Божье!

– Но почему же здесь нет вашего друга, Томаса Кранмера? – нервно спрашиваю я. Я пообещала спасти человека, но не имела ни малейшего понятия о том, как это можно было сделать. Я просто не знала, как побудить короля к проявлению милости.

Маленькие глаза Генриха блеснули в ответ.

– Полагаю, он со страхом ожидает обвинений в ереси и предательстве, – со смешком объявляет король. – Думаю, ждет топота сапог его конвоя, который отведет его в Тауэр.

– Но он же ваш друг?

– Ну, тогда к его ужасу примешивается надежда на мою милость.

– Ваше Величество так великодушны, вы же его помилуете? – пробую я.

Тогда Гардинер делает шаг ко мне и поднимает руку так, словно собирается заставить меня замолчать.

– Прощение – это дело Бога, – объявляет король. – Дело же короля – вершить справедливый суд.

Генри не дает мне даже недели на осознание величины моей нечаянной радости. Он снова заговаривает со мною всего два дня спустя, воскресным вечером, сразу после вечерни. Я удивляюсь тому, как легко он сочетает благочестие с деловитостью, но, коль скоро его воля – это воля Всевышнего, субботы в равной степени подходят как для посвящения их Господу, так и для решения угодных Ему дел. Придворные следуют из часовни в обеденный зал, через высокие окна которого лились лучи вечернего солнца, когда король внезапно останавливает всех и кивком велит мне приблизиться, переместиться из группы фрейлин в самое начало процессии. Бархатный берет надвинут так глубоко на его лоб, прикрывая редеющие волосы, что мне кажется, будто жемчужины из украшающей его край вышивки смотрят прямо на меня и недобро подмигивают. Король улыбается, и улыбка его должна обозначать радость, но его глаза так же пусты и безжизненны, как и его жемчуг.

Он приветственно берет меня за руку и укладывает ее на сгиб своего локтя.

– Вы готовы ответить мне, леди Латимер?

– Готова, Ваше Величество, – отвечаю я. Теперь, когда я понимаю, что другого выхода у меня нет, мой голос громок и спокоен, а рука, зажатая между его животом, туго обтянутым тканью, и жесткой вышивкой на рукаве, больше не дрожит. Я больше не маленькая девочка, страшащаяся неизведанного, а взрослая женщина, способная встретить лицом свой страх и пойти ему навстречу. – Я молила Всевышнего о том, чтобы он направил меня на путь истинный, и я точно знаю ответ. – Я окидываю взглядом придворных. – Мне объявить его здесь и сейчас?

Он кивает. Ему чуждо понятие уединенности, потому что ему прислуживают каждое мгновение его жизни. Даже когда он тужится в стараниях опорожниться, за его спиной стоят слуги, готовые подать ему полотенце и воду для совершения туалета, или протягивая руку, в которую можно вцепиться, если боль слишком велика, чтобы терпеть ее одному. Когда он спит, в его ногах дремлет паж; он мочится в окружении своих фаворитов; а когда ему приспичит поблевать, кто-то всегда находится рядом, чтобы подставить ему чашу. С чего бы ему стесняться говорить о заключении брака здесь, где все изо всех сил стараются услышать и увидеть как можно больше? Ему нет причин бояться унижения, потому что не найдется той, которая бы ему отказала.

– Я знаю, что обласкана милостью и возвышена среди всех женщин, – я опускаюсь в глубочайший из поклонов. – И сочту величайшей честью, если Ваше Величество возьмет меня в жены.

Король снова берет мою руку и подносит ее к губам. Разумеется, он не сомневался в моем ответе, но ему понравилось, что я вслух сочла себя одаренной милостью.

– За столом будешь сидеть рядом со мной, – объявляет он. – А глашатай сделает объявление.