Укрощение королевы

– А Томас Кранмер будет расследовать деятельность всех тех людей, которые собирались арестовывать и казнить его, и если найдутся письма, свидетельствующие о ереси и заговорах, то они окажутся в Тауэре, и их самих теперь будет ждать эшафот.

– Теперь у нас свободны руки, – воркует Нэн. – И реформы будут продолжаться. Мы вернем Библии в церкви, получим разрешение читать духовные книги. Мы вернем Слово Божье людям, а вся эта свора из Рима может отправляться в ад!

Король планирует большой рождественский пир.

– На него придут все! – восторженно говорит он.

Нога беспокоит его уже меньше, рана по-прежнему сочится, но не так сильно. Мне даже кажется, что и запах от нее исходит не такой сильный. Я научилась маскировать его с помощью мешочков с благовониями, спрятанных во всех закоулках в моих комнатах, даже в кровати. Аромат розовых лепестков перекрывает удушающий смрад разложения и смерти. Лето, проведенное в поездках и путешествиях, дало королю отдых: он охотился днями напролет, и ужины у нас были не такими обильными, как в основном дворце, где их составляют из двадцати или тридцати различных блюд, и даже вина пил значительно меньше.

– Все, – говорит он, – все послы из стран христианского мира пожалуют в Хэмптон-корт. Они все хотят увидеть мою красавицу жену.

– Мне будет очень неловко, – я улыбаюсь и качаю головой. – Я всегда смущаюсь, когда на меня смотрят.

– Тебе придется это пережить. Мало того, научиться получать от этого удовольствие. Ты – величайшая женщина королевства, так насладись этим. В мире полно людей, которые с радостью поменялись бы с тобою местами.

– О, я не настолько стеснительна, чтобы уступить свое место, – заверяю его я.

– Вот и хорошо, – он ловит мою руку и целует ее. – Потому что я не расположен тебя отпускать. Никакая молоденькая красавица не сможет занять твое место, – он смеется. – Кстати, ты знала о том, что меня соблазняют папскими марионетками? Все это лето мне представляли хорошеньких дочерей с распятием на шеях, четками в руках и латинскими молитвенниками в карманах. Ты разве не заметила?

Я стараюсь вспомнить. Теперь, когда он об этом упомянул, я припоминаю, что во время наших переездов нам встречалось действительно много откровенно набожных молодых женщин. Я тихонько посмеиваюсь.

– Милорд муж мой, это…

– Смешно, – заканчивает он мою мысль. – Но они-то считают, что я стар и неспокоен. Они считают, что я настолько капризен, что готов менять жен и порядки в Церкви каждый день, если не чаще. Но ты-то знаешь, – говорит король и снова целует мою руку. – Ты лучше всех знаешь, что я верен тебе и Церкви, которую я строю.

– Вы не отступите от своих реформ, – подтверждаю я.

– Я сделаю то, что считаю правильным, – утверждает он. – Мы пригласим на Рождество твою семью. Ты же рада, что я хочу выказать им свое расположение? Я собираюсь дать твоему дядюшке титул, он станет лордом Парр, а твой брат – эрлом[7].

– Я вам так благодарна, милорд! Будьте уверены, они станут служить вам на новых местах со всем рвением и преданностью. А мне будет очень приятно видеть их при дворе. Да, дорогой муж, дозволено ли будет детям тоже приехать на рождественские праздники?

– Моим детям? – Он явно удивлен этим предложением.

– Да, милорд.

– Они обычно празднуют в своих домах, – неуверенно говорит Генрих. – Со своими близкими.

Уилл Соммерс, сидящий по другую сторону от короля, раскалывает в ладонях два грецких ореха, выбирает из них скорлупу и протягивает ядра своему повелителю.

– А кто же ближе этим детям, чем мы? – спрашивает он. – О, мой король! Видите, что может сделать добрая жена? Вы женаты на ней всего пять месяцев, а она уже дала вам троих детей! Вот уж завидная плодовитость! Посрамит даже кролика!

– Только с позволения Его Величества, – смеюсь я.

От нахлынувших чувств у Генриха задрожал подбородок. Он покраснел, его глаза наполнились слезами.

– Разумеется, я это позволю. Я этого хочу, и Уилл прав. Ты – добрая жена, и ты возвращаешь детей в мой дом. Ты делаешь нас настоящей семьей, первой семьей Англии. И все увидят нас вместе: отца и сына, который потом займет его место. И я отпраздную Рождество в окружении своих детей. У меня никогда раньше не было такого празднества.

Дворец Хэмптон-корт

Рождество 1543 года

Весла королевского баркаса с плеском опускаются в окутанную холодной дымкой воду. С каждым гребком баркас продвигается вперед – и замирает, пока весла снова не опустятся в воду. Лысухи и камышницы разлетаются в разные стороны на пути баркаса, взметая в воздух брызги со своих лап. Взмахнув длинными крыльями, из прибрежных зарослей камышей поднимается цапля. Над головой с пронзительными криками кружат чайки. Когда приближаешься к Хэмптон-корту по реке, в сияющем холодном зимнем свете, то видишь, как дворец, словно по волшебству, поднимается навстречу из воды.

Я кутаюсь в роскошный мех. Мне доставили блестящих черных соболей из моего лондонского гардероба. Я знала, что они принадлежали Екатерине Говард, даже не спрашивая об этом. Я запомнила ее яркий, хорошо различимый мускусный аромат. Должно быть, она все свои вещи буквально вымачивала в нем. Как только мне приносят новое платье, я сразу улавливаю ее запах, словно она преследует меня им. Иногда мне приходит в голову мысль, что с помощью этих благовоний она пыталась заглушить жуткий запах, исходящий от гниющей ноги короля, как я делаю это с помощью розового масла.

Я обнаружила, что могу не носить ее обувь. Мне как-то принесли пару с золочеными каблуками и бархатной лодочкой, но размером она была впору ребенку, не больше. Должно быть, Говард выглядела миниатюрной девочкой рядом с моим мужем, крупным мужчиной, старше ее более чем на тридцать лет. А когда танцевала с молодыми придворными, присматривая себе любовника помоложе, то могла легко сойти за его внучку. Я ношу ее платья, столь ладно сшитые и богато украшенные, но не стану носить ее обувь. Я заказала себе дюжины, сотни новых пар обуви и молюсь, чтобы она не приходила в мои сны, – ведь я хожу там, где ходила она, ношу ее вещи… Я плаваю на баркасе Екатерины Арагонской, а кутаясь в соболя Екатерины Говард, уповаю на то, что холодные ветра, дующие вдоль реки, увлекут за собой и ее незримое присутствие, и постепенно ее чудесные мягкие меха станут моими, а постоянное их прикосновение к моей шее и плечам насытит их моим запахом – ароматом цветков апельсина и розы…

– Правда, красиво? – говорит Нэн, глядя вперед, на сияющий в утреннем ветре дворец. – Разве он не самый красивый дворец из них всех?

Все дворцы Генриха достойны восторга и восхищения. Этот дворец король забрал у кардинала Томаса Уолси, который построил его из ярко-красного кирпича, с богато украшенными дымоходами, широкими подворьями и замечательно спланированными садами. Все те изменения в расположении комнат, которые мне обещал Генрих, были сделаны, и теперь новые покои королевы выходят окнами на сады и расположены вдали от кухни. Эти покои станут только моими, и по новым вощеным полам не будут скользить тени призраков.

Берег реки облачен в широкую каменную набережную, и, когда наш баркас и суда нашего сопровождения подходят ближе, на флагштоках раскрываются все флаги и звучит грохот артиллерийских залпов, приветствующих возвращение короля.

Я вздрагиваю от неожиданности, и Нэн смеется.

– Ты бы слышала их в день, когда в Лондон прибыла Анна Клевская! На реке стояли суда с пушками, которые давали залпы по сигналу, и от фейерверков небо сверкало, как во время грозы.

Баркас мягко пристает к причалу, и гребцы сушат весла. Слышится еще одна команда, и спускаются сходни. Офицеры королевской гвардии в бело-зеленых мундирах печатают шаг по каменной мостовой набережной, выстраиваясь в почетный караул. Трубачи выдают торжественную трель, и из дверей королевского дворца выходят слуги, чтобы встать в шеренгу и застыть там, с развевающимися от зимнего ветра волосами на непокрытых головах. Король, до этого сидевший, удобно устроив ногу под навесом на корме баркаса, поднимается и сходит с судна первым. С обеих сторон его поддерживают помощники, чтобы Его Величество не оступился на покачивающейся палубе. Я следую за ним, и, как только Генрих встает на твердый камень набережной, он оборачивается и берет меня за руку. Трубачи играют процессиональный гимн, слуги кланяются, а люди, вход которым на набережную закрыт, издали приветствуют нас и кричат имя Генриха и мое. И я понимаю, что наш брак становится популярным не только среди придворных, но и здесь, среди простых людей. Кто бы мог поверить, что король снова женится? Женится на красивой вдове, чтобы дать ей состояние и сделать счастливой? Кто бы мог подумать, что он возьмет в жены англичанку, уроженку сельских земель из презираемого и страшащего всех севера Англии и поместит ее в самое сердце небольшого южного двора, где она затмит всех? Они приветствуют нас и кричат мое имя, размахивают бумагами, которые они хотят мне показать, и прошениями. Я улыбаюсь и машу им в ответ. Мой секретарь проходит и собирает их прошения, чтобы я могла прочитать их позже.

7

Титул английской высшей знати, эквивалентный титулу графа, принятому в континентальной Европе.