Пока бьется сердце

Ранней весной, когда лужайка около дома была покрыта тонким льдом, можно было лихо промчаться по прогибающемуся со звонким треском льду как можно дальше и не провалиться в воду. Там было неглубоко, не выше колена. Но домой переодеваться мы не шли, чтобы лишний раз не получать замечания от взрослых. Мы собирались все на заднем дворе и под ласковыми весенними лучами солнца сушили одежду и отогревали свои конечности.

Обычно на каникулы к нам приезжали двоюродные братья и сестра: Боря Михалев, Геня и Виктор Гирш, Татьяна Стрельцова. На террасе мы устраивали театральные представления. Взрослые с удовольствием принимали участие в наших играх и затеях. Любили играть в лапту круговую и простую. Собиралось от 12 до 16 игроков. Делились на 2 команды. Лапта и мяч, наши быстрые ноги и строгие болельщики. Игра очень веселая, подвижная, шустрая, развивает чувство взаимной выручки, учит честной оценке ситуации. Так весело, за играми и учебой проносились дни и годы. Постепенно мы усваивали самостоятельно и житейские мудрости.

Изредка, когда в Ленинграде проходили научные конференции, к нам приезжал отец. О, сколько радости, гордости, счастья доставляли мне встречи с ним. Сколько интересного он всегда рассказывал мне о своей работе, связанной с тренировкой летчиков для повышения выносливости организма на различных режимах полета, о рекордных полетах. Отец возбуждал во мне жажду познания, вызывал величайшее уважение к людям летной профессии за их самоотверженность, мужество, честность и преданность своему любимому делу. Как мне хотелось быть частичкой этого мира!

Но коротки были эти встречи… Иногда мы, внучата, собирались в Ленинграде у бабушки Маргариты (Маргариты Альвильевны Мютель) – папиной мамы. Особенно запомнились рождественские встречи с украшенной елочкой. Внучат было много. Все старались показать свои познания, способности. Бабушка запевала на немецком языке песенку о елочке, а мы, внучата, вторили ей своими голосишками.

На обед обязательно подавался вкуснейший борщ и черный хлеб с маслом. Это было так вкусно! Особенно еще потому, что у нас дома, кроме куриного бульона, иногда какого-нибудь супчика, белых батонов, конфет и молока, ничего не водилось.

Собор Святых Петра и Павла в Петергофе.

Мама всегда была на работе, а мы с сестрой еще не освоили эту премудрость. Впрочем, когда к нам приезжали гости, мама делала изумительно вкусные пельмени и пекла замечательные булочки. Так безмятежно и счастливо протекала наша жизнь в Петергофе. Казалось, что ничто не угрожало нам.

Старшая сестра Люся увлекалась балетом. Нам сшили настоящие балетные пачки, и мы часто в школе выступали на концертах. «Выступают балерины сестры Стрельцовы!» – так обычно объявляли наш номер. Я, конечно, не обладала необходимой грацией и изяществом, но, тем не менее, что-то изображала. Сохранилась даже фотография наша в балетных пачках на фоне фонтанов.

Учеба в школе мне давалась легко. Из года в год мне вручали похвальные грамоты. Еще не было войны. В апреле 1941 года на мой день рождения, как всегда, собрались родственники. Приехал в отпуск из города Бреста симпатичный молодой лейтенант Юра Бойе. Уже тревожно было на границе. Юра был ранен в приграничной перестрелке. Уезжая, предупредил нас о надвигающейся военной угрозе. Вечером, уходя, он особенно тепло и долго прощался с нами. Больше, к сожалению, мы его не видели. Он навсегда остался погребенным под обломками крепости…

Весной 1941 года, по окончании экзаменов за 4-й класс, нас торжественно приняли в пионеры. Мы по очереди выходили из шеренги и четко произносили слова пионерской клятвы, искренне веря в ее суть: «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду честно бороться за дело Ленина – Сталина, за победу коммунизма…» Все мы, юные пионеры, были горды своим новым званием. Начались каникулы.

Немецкие танки ворвались в город

22 июня рано утром мы, юные пионеры, собрались в поход вдоль побережья Финского залива. Весело и беспечно бродили мы, всматриваясь в очертания зданий на острове Кронштадт. Погода была хорошая, а отличная видимость позволяла нам хоть издали посмотреть на крепость морских рубежей. Въезд на остров был запрещен. Только по специальным пропускам с особым контролем на катерах осуществлялась связь с Большой землей.

Уставшие, но веселые мы возвращались домой. Нас несколько удивило мрачное настроение людей, идущих нам навстречу. Что-то резко изменилось в облике людей. И вдруг до нас донеслось ужасное слово «война». Люди собирались на улице у репродукторов. Говорил Молотов. Да, началась война. Гитлеровские войска вероломно напали на нашу страну. Уже бомбили наши города. Было больно, горько, обидно. Я заплакала. «И какая же мама родила Гитлера?» – задала я вопрос маме. А война, настоящая война – мы уже начали ее чувствовать. По вечерам, ровно в 23 часа, в небе появлялись немецкие бомбардировщики. Они летели бомбить Ленинград. По радио, иногда с опозданием, звучал взволнованный голос диктора: «Воздушная тревога! Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И до ужаса противно завывала сирена. Потом к ней привыкли. А неунывающие мальчишки бегали, противно завывая, копируя сирену.

Напротив нашего дома выстроились танки. Военная суета… Нам даже удалось поймать настоящего шпиона. Я обратила внимание на человека в военной форме, который сидел среди кустарника на пенечке, что-то записывал, разглядывал в бинокль. Я собрала мальчишек, и мы, оставив дежурного, помчались в танковое училище, расположенное поблизости. Вскоре появились вооруженные танкисты. А наш подозрительный тип в это время направился в сторону Чертовой Горки, а там прямой путь в город. Танкисты осторожно направились за ним. На следующий день нас вызвали к командиру танкового училища. Перед строем танкистов командир благодарил нас за помощь, за проявленную бдительность. Как потом выяснилось, действительно, это был шпион.

Под гусеницами танков погибла наша общая любимица кошка Василиса…

Фронт приближался, было видно зарево от пожарищ. Старшеклассников мобилизовали на рытье противотанковых траншей под Горелово. Немецкие самолеты, пролетая над ними, сбрасывали листовки, а однажды что-то тяжелое упало в мешке. Оказывается, немцы сбросили с самолета человека, еврея по национальности. Гнев наполнял душу.

В начале сентября к нам в Петергоф на санитарной машине приехал отец, чтобы увезти нас в Ленинград и быть спокойным за нашу судьбу. Он должен был улететь в командировку в Мурманск. Но маму не отпустили с работы. По законам военного времени самовольный уход с рабочего места, особенно врача, сурово карался. Мы с сестрой, не желая оставлять мать одну в это опасное время, тоже отказались уезжать.

В больнице было много раненых красноармейцев. Мы были абсолютно уверены, что обязательно приедет какой-то транспорт и все раненые и медперсонал будут увезены в безопасное место. Иначе быть не могло.

Вечером мы с папой вышли на улицу. Стояли, прислушиваясь к шуму немецких самолетов, летящих бомбить Ленинград. С тревогой всматривались в зарево пожарищ, приближавшихся к Петергофу. Отец сказал: «Все равно победа будет за нами. А сейчас немцев заманивают». Рано утром мать наскоро упаковала самые необходимые вещи и отдала их отцу, чтобы он оставил их у своей мамы в Ленинграде. А мы с сестрой, стараясь успокоить взволнованного отца, еще шутили, что нам налегке будет легче убегать от немцев. Отец обнял нас, поцеловал и уехал…

Нас перевели на казарменное положение. Мы стали жить в больнице. Дверь нашей палаты выходила в палату с больными. Среди больных было много раненых молодых красноармейцев. Все было готово к эвакуации. Ждали приезда транспорта.

Вечерами регулярно продолжались налеты немецких самолетов на Ленинград. Фронт все ближе и ближе подходил к нам. В начале войны была введена карточная система выдачи продуктов населению, но продуктов в магазинах уже не было. Вместо сахара мы выкупили по карточкам 2 плитки шоколада, больше ничего нам не досталось. А мы все ждем, что за нами приедут и увезут в безопасное место. Ждем, а снаряды рвутся все ближе. В городе начались пожары. Рядом с больницей загорелся двухэтажный деревянный дом. Все полыхало ярким огнем. Охваченные пламенем, развевались на втором этаже тюлевые занавески на окнах. По-видимому, в комнате стояло пианино: слышался звон обрывающихся струн и шумный звук от падающих на клавиши картин со стен. Это было видно. Квартира была хорошо и красиво обставлена. Много картин висело на стенах, и вот все это поглощалось огненным вихрем. Звук горящего дома напоминал жарку пирожков в подсолнечном масле… Это был первый пожар, который я увидела так близко.