Страница 58 из 74
Стратегия, которую хотел проводить Черчилль, была, как известно, средиземноморской стратегией, удар в «мягкое подбрюшие Оси», с направлением удара Триест — Вена-Прага, а затем далее до Берлина или вовсе до Варшавы. За этой безусловно сомнительной с военной точки зрения, прежде всего также очень дорогостоящей и чрезвычайно затяжной стратегией стоит политическое видение: тот же самый удар, который сломал бы силу Гитлера, должен вогнать между Германией и Россией стальной засов. В конце войны объединённые армии Соединённого Королевства и Соединённых Штатов должны были одни стоять на континенте и Европе — всей Европе — придать свой новый облик. Гитлер уничтожен, Сталин вне игры и Рузвельт в одной упряжке с Черчиллем, причём британский премьер–министр определял бы направление — так это должно было быть. Само собой разумеется, ни у Рузвельта, ни у Сталина не было интереса в том, чтобы поддерживать южную стратегию Черчилля и его политические задние мысли. И всё же Черчилль сначала проводил эту стратегию, и именно летом 1942 года — в лето поражений, когда его на всех фронтах постигали удары, а дома, в парламенте, зашаталась почва под ногами.
1945 год: война против России
Черчилль 1942 года больше не был человеком судьбы, как в 1940 году, который в решающий момент предотвратил победу Гитлера; дерзкая игра, которую он тогда начал, стала в конце концов проигранной, и момент, в который он действительно сделал мировую историю, был уже пройден — но он этого не знал. Однако если кто хочет восхищаться Черчиллем на вершине его личной силы и блеска, то хорошо будет посмотреть на Черчилля в 1942 году. В это лето казалось, что у него двадцать рук. Он отразил вотум недоверия в парламенте, планировал военные кампании с начальником своего штаба, справился с американским посланником, слетал в Египет, смещал и назначал генералов, совершил поездку в Вашингтон и уломал Рузвельта, посетил Москву и провернул дело со Сталиным. И в конце года у него было всё, чего он хотел, и казалось, что он держит мир в своём кулаке.
Затем однако всё пошло по–другому. Стратегический инструмент, которым Черчилль хотел делать политику, оставил его в беде. Англичане и американцы в 1943 году в Италии продвигались лишь удручающе медленно, русские после Сталинграда тем более быстрее. Американцы устали от того, что англичане предписывали им, как вести войну, и на Тегеранской конференции в конце 1943 года Рузвельт и Сталин объединились против Черчилля и опрокинули весь план войны: место средиземноморской стратегии Черчилля заняла высадка во Франции и тем самым вместо консервативной реставрации в Европе под исключительной англо–американской эгидой был предрешён раздел Европы между Западом и Востоком, который сохраняется ещё и сегодня.
Черчилль примирился с новой стратегией — довольно таки против своей воли; однако он смог бы разрушить её лишь за цену победы, а платить ею — для него вопрос так не вставал. Примирился ли он также с политическими последствиями новой стратегии? Ни на единый момент. Черчилль весной и летом 1945 года был готов пойти на продолжение войны — между прежними союзниками. Да, когда читаешь определённые меморандумы и речи того времени, получаешь впечатление, что он прямо–таки планировал это. «В Восточной Европе нам следует заботиться ещё о том, чтобы простые и благородные цели, за которые мы вели эту войну, не были бы погублены», объявил он менее чем через неделю после германской капитуляции, и он по меньшей мере обдумывал вопрос даже о том, не вложить ли немецким военнопленным их оружие снова им в руки. Если бы дела пошли по Черчиллю, то англичане и американцы не отошли бы из Саксонии, Тюрингии и Мекленбурга и в Потсдаме разыгрывали бы свои карты против ослабленной войной России до последнего — вплоть до опасности, что ещё раз вспыхнет война как война между союзниками.
Дела пошли не по Черчиллю. Наоборот, он проиграл выборы — в июле 1945 года, в момент своего наивысшего триумфа. Это никогда по–настоящему не было понято, однако объяснение возможно проще, если подумать. Его соотечественники совершенно просто считали его способным на то, что выигранная под его руководством война против Германии тотчас же станет продолжаться как война против России, а этого они не хотели. Кто может их осудить за это? Для них Черчилль был, разумеется не без оснований, военным премьер–министром. Однако следует отдать справедливость также и Черчиллю: если не хотели примириться с тем, что Европа должна быть разделена и Восточная Европа остаться русской зоной влияния и господства — а впоследствии в течение многих лет ведь никто на Западе этого не желал — то тогда единственное средство изменить это была «горячая» война, и единственный момент, когда можно было такую войну вести и выиграть её, был летом 1945 года, когда война так сказать ещё кипела, все державы ещё были мобилизованы и все отношения ещё были налажены. В сравнении с апологетами холодной войны пятидесятых годов Черчилль в 1945 году был более последовательным и реалистичным государственным деятелем, а также более честным.
Многие тогда напротив находили, что он ведь собственно вообще не государственный деятель, но только лишь воин, а именно ненасытный воин, который просто не мог получить от войны достаточно. Однако кто его таким видел, видел его слишком малым, и ему было всё же ещё суждено опровергнуть эту оценку. Потому что это был воин Черчилль, кто в конце концов в качестве первого правящего государственного деятеля Запада призвал к окончанию холодной войны, диагностировал в атомном пате неизбежность мира и дал сигнал для политики разрядки, которой затем потребовалось ещё десять лет и больше, пока она действительно пришла в движение. Поздний Черчилль со своей политикой мира настолько же опережал время, как он двадцатью годами ранее был со своим призывом к сопротивлению Гитлеру. Потому что эта последняя борьба Черчилля выпадает на 1953–1954 гг. — почти за десять лет до Кеннеди, почти за двадцать лет до Киссинджера. И если Черчиллю Второй мировой войны нам сегодня нечего уже больше сказать — этот совсем поздний Черчилль, этот ранний предшественник Кеннеди и Киссинджера, сегодня актуальнее, чем когда–либо.
Черчилль, не переизбранный в 1945 году, стал ведь шестью годами позже, в возрасте почти семидесяти семи лет, ещё раз премьер–министром и оставался на этом посту в течение трёх с половиной лет. Это время его второго правления часто игнорируется. Оно было триумфом его упорства, однако двойственным триумфом. Несомненно, он был величествен, этот неукротимый старик, который никогда не сдавался, который невозможное всё же делал снова возможным, который снова преодолевал неизбежную судьбу. Величественный, но также и создающий ощущение неловкости. Потому что семидесятисемилетний ветеран прошёл такие неслыханные, изнуряющие битвы, как никакой другой более молодой старик, например почти его сверстник Аденауэр, не растративший свои силы. Физически он был близок к концу, с подорванным здоровьем, морщинистый, величественная развалина. Первый апоплексический удар случился с ним ещё до второго вступления в должность премьер–министра, при закрытых дверях. Второй, гораздо более тяжёлый, который парализовал его на неделю и отнял речь, он пережил в июне 1953 года, в момент наивысшего напряжения его последнего политического усилия. Он преодолел и его, и продержался ещё полтора года. Однако тело всё более и более оставляло дух в беде. Его последнее начатое политическое произведение остаётся стоять как торс — огромный торс, на котором недавно выстроен другой, более молодой.
Потому что этот последний проект устройства мира от позднего Черчилля содержит почти все элементы сегодняшней дипломатии великих держав: атомный мир под крышей супердержав; европейскую систему безопасности как завершение или замену восточным и западным системам союзов; разоружение; постоянные переговоры на высшем уровне ведущих государственных деятелей. Это всё для нас сегодня стало обыденным делом. Однако в 1953 году, когда Черчилль во второй раз бросился в мировые дебаты, это было ещё динамитом. Это был год, когда Джон Фостер Даллес как раз принял на себя руководство американской внешней политикой.