Страница 42 из 74
Недееспособны ли избиратели?
Для теорий, которые выводят Основной Закон из крушения Веймарской республики, можно привести множество примеров. Я хочу ограничиться тремя важнейшими: стабилизация правительства; лишение власти главы государства; и — самое проблематичное — медиатизация [46] избирателей.
У Веймарской республики за четырнадцать лет её существования было тринадцать рейхсканцлеров. Недолговечность правительств была одной из фундаментальных слабостей этой республики — как впрочем также и третьей и четвёртой французских и нынешней итальянской; она ни одному правительству не давала достаточно времени, чтобы разработать и провести широко задуманные политические концепции, что вело к разрушению власти, которое подготовило режим президентского правления и в конечном счёте диктатуру. Массы избирателей искали опоры, которую они более не находили у правительства, в чём–то другом, сначала у президента, в заключение у «сильной личности», который не стал считаться с конституцией и с демократией. Боннский Основной Закон сделал очень трудным свержение единожды избранного федерального канцлера: президент ФРГ сделать это не может вообще, бундестаг же только тем, что он выберет другого канцлера.
Этот знаменитый «конструктивный вотум недоверия», который в случае «Барцель против Брандта» вообще был впервые (и тщетно) испробован, ни в коем случае не представляет единственного осложнения свержения канцлера, который встроен в Основной Закон. По меньшей мере столь же важны многие препятствия, которые Основной Закон ставит на пути досрочного роспуска бундестага, потому что ведь новые выборы в бундестаг означают также новые выборы канцлера, а их основной закон как раз не хочет сделать столь легкими. Не каждое колебание в настроении избирателей должно тотчас же оказывать действие на парламент и правительство. Оппозиционные политики, которые при уходе с должности Брандта тотчас же призывали к новым выборам, показали недостаточное понимание конституции. Ведь Основной Закон как раз хочет предотвратить постоянные новые выборы, которые веймарский рейхстаг в заключение сделали посмешищем, и до сих пор в этом он также добился успеха: из семи до сего дня избранных бундестагов только один был распущен досрочно; из восьми (или, если считать также первый гитлеровский, девяти) рейхстагов Веймарской республики ни один не пережил нормального окончания своего срока полномочий.
Стабилизация правительств (и связанное с этим осложнение новых внеочередных выборов) с самого начала стала популярной. О лишении власти федерального президента нельзя сказать столь безусловно. Естественно, в основе для него также лежал веймарский опыт: ведь не только Гитлер, а уже Гинденбург в последние три года Веймарской республики посредством президентского режима «легально» выхолостил конституцию и практически отменил её; то, что такая возможность в будущем должна быть предотвращена, нашло широкое понимание. Однако то, что Основной Закон столь радикально снизил значение федерального президента и превратил его в чисто представительскую фигуру нотариуса государства, вначале всё же показалось многим слишком далеко зашедшим. Критика пришла с двух сторон: одна была направлена против старых укоренившихся монархических инстинктов (которые пожалуй окончательно умерли лишь в шестидесятые годы, во втором поколении граждан ФРГ); другие желали персонального противовеса патриархальному стилю правления Аденауэра.
Сам Аденауэр некоторое время полагал, когда он играл с тем, чтобы дать себя избрать главой государства, что он сможет расширить скудно отмеренные политические полномочия президента, Любке и Шеель также намекали на подобное, и всенародные выборы федерального президента посредством изменения Основного Закона обсуждались снова и снова. Однако постепенно разговоры на эту тему затихли, и примечательным образом на практике — то есть в конституционной действительности — немногие политические полномочия федерального президента были сужены ещё более. Например, по тексту Основного Закона Любке и Хайнеманн при отставке Эрхарда и Брандта могли предложить и другого кандидата в канцлеры, чем соответственно номинированный наиболее сильной фракцией бундестага. Однако это им не пришло в голову, и сегодня не только право выбора, но также и право представления кандидатуры на пост канцлера практически находятся у большинства в бундестаге. Федеральный президент, который захотел бы сопротивляться выдвижению того кандидата в канцлеры, которого желает избрать большинство в бундестаге, вызвал бы теперь уже конституционный кризис. К федеральному президенту как к репрезентативной фигуре привыкли более, чем этого ожидали; неудовольствие возникает ещё самое большее тогда, когда при его номинации проявляется чрезмерно много личной и коалиционно–политической закулисной игры.
Гораздо более сильную, снова и снова разгорающуюся критику вызвала в Основном Законе медиатизация избирателей, третий из радикальных выводов, которые Основной Закон извлёк из трагедии Веймарской республики. И ведь здесь действительно теперь имеется проблема, для которой нет теоретически совершенного, неуязвимого решения. Тут прежде всего болезненная правда исходного положения. Разумеется, в падение веймарской демократии внесли свой вклад нестабильность правительств, чрезмерная частота выборов, слишком сильная власть рейхспрезидента и её неправомерное использование. Однако нельзя не признать, что в конце концов германский избиратель сам вынес смертельный приговор Веймарской республике. Даже если национал–социалисты Гитлера на свободных выборах никогда не достигали абсолютного большинства: в последний год республики они были намного более сильной партией, и вместе с коммунистами с июля 1932 года они могли предотвратить образование любого конституционного, опирающегося на парламентское большинство правительства. Мимо этого нельзя пройти мимо: самое позднее в 1932 году большинство избирателей так или иначе было настроено на свержение демократической республики.
Избиратель является демократическим сувереном. Большинство избирателей решает: это квинтэссенция любой демократической конституции. Однако как быть, если большинство избирателей решает выступить против демократии? Не будет ли в этом случае обязанностью демократии, во имя демократии совершить самоубийство? И наоборот: не совершает ли демократия также самоубийство в том случае, когда она — во имя демократии — пренебрегает решением большинства избирателей? Принадлежит ли к сути демократической свободы, что она также и саму себя должна предоставить в распоряжение избирателей? Или же ей следует сказать: никакой свободы для врагов свободы? Однако не наступает ли тогда такая опасность, которую Томас Манн классически так сформулировал в Америке времен охоты Маккарти на ведьм: «Свобода умирает при её защите»?
Неразрешимая дилемма! Любой ответ будет неудовлетворительным. Однако установлено, что веймарская конституция и боннский Основной закон дали или соответственно дают противоположные ответы. Веймар был готов безусловно починиться воле избирателей — вплоть до самоотречения. Бонн — нет. Основной Закон — уже первоначальный Основной Закон 1949 года, а не лишь позже встроенное определение о Чрезвычайном Положении — однозначно провозглашает принцип: никакой свободы для врагов свободы! Статьи 18 и 21 в этом отношении тверды, как сталь. Статья 18 определяет, что основные права теряются, когда они «неправомерно используются для борьбы против свободного демократического строя общества». Это действует как для отдельных личностей (в отношении свободы обучения, тайн переписки и телефонных разговоров, права собственности или права на убежище), так и для объединений или организаций (в отношении свобод печати, собраний и объединений). Статья 21 позволяет запрет антиконституционных партий. Разумеется, каждый раз федеральный конституционный суд должен позаботиться о том, чтобы предотвратить административную скоропалительность и произвол при употреблении этого ужасного оружия.
46
Медиатизировать: выводить из непосредственного подчинения императору «Священной Римской империи» и подчинять вышестоящему князю.