Жабий Бог

Медведь этот ринулся на Ленку, та, что Перекись, да быстрый оказался гад, так с размаху лапой и махнул ее метра на три от нас. У нас паника, только Пашка не растерялся на то и командир отряда был. Первым огонь открыл. Да толку мало было. Стрелять и мы начали. А Медведю этому хоть бы хны, как будто кожа из стали какой сделана.

Благо, у Туберкулеза граната была, да только приказ у нас был, тварей всяких неведомых еще науке живьем брать. А как брать то? Ленка в крови валяется, что с ней, жива или нет, не знаем, да и некогда. Шприцу бы ей помочь, да он и струсил, забился под куст в слезах, так и просидел там, может и спасла ему жизнь тогда его "отвага".

Живым тогда мы медведя и не взяли, а в лагерь к очкарикам тушу привезли. Пашка тогда гранату кинул прямо в пасть медведю нашему, так у того пол морды и разорвало, повсюду, кровь, мозги его. Я дрожу, тогда как девка плохая, слезы у самого пошли, Шприца не видно, Оулсен Ленку на руках тащит, она вся в крови. Положил ее на землю, а пульса уже и нету, говорит детина рыжий нас, что-то о словах последних ее. Мол ребенок какой-то в собачьих скалах, помогите ему, а дальше Оулсен и не разобрал. Умерла Ленка наша. Жалко мне ее тогда так стало. Слезы даже пошли. Только Пашка крепким оставался.

Подошел ко мне и говорит, что же Андрюха подводишь меня, сколько доверия было к тебе, а ты.....и влепил мне пощечину. Тут меня как молнией пронзило. Понял я свою вину, сплоховал, подвергся страху, а Ленку, не могу жалко, любил я ее как сестру или может как дочь. Пашка потом всем выговор влепил и в наказание отправил за "хрусталем" артефакт такой, говорят, силы пополняет, и раны заживляет.

Эх, а Ленку то не вернуть. Шприц, когда отошел от стресса долго пытался ее мертвое тело оживить, да толку. Так и замкнулся после этого. Вот и сейчас мало говорит, много пьет. Теперь и додумался, вину на себя взял. За смерть Перекиси. Тело, так там ее и кремировали, приказ такой у нас, если кто во время зачистки погибнет, после выполнения задания, тело сжечь на месте. Случаи были, тела оживали после смерти, а потом людей ели. Так и ее сожгли.

Медведя этого огромного квакерам показали, жабам их больше ничего не вредило, а вот в награду они и дали нам квакерских сигарет, пачек двадцать, тоже удовольствие не дешевое. Вот Пашка и скурился, полынь содержит вещество какое то в себе, от него мозги плывут, да глюки посещают, а дальше смерть. Вот Пашка и курил, сначала так баловался, а потом до пачки в день дорос, а дальше глубже, стал, чуть ли не каждый день квакеров навещать. Сначала с ума сошел, возомнил себя, каким-то отцом, мол, он спасение только знает, как этот мир сохранить и улучшить, а потом как то ночью из лагеря сбежал, больше и не видели, погиб где-нибудь в запретках.

Меня тогда командиром назначили. Много народу в команде поменялось за место Ленки и Пашки, вот и сейчас Крота с Денисом взяли, эти уж послекатастрофные, совсем юнцы. В запретку ходили уже, дикое поле зачищать от кромов, мутанты это все, крысы такие с ребенка ростом, вроде разумные, а вроде и нет. Кого убили, а кого в лагерь для экспериментов. Кромы тоже разные бывают, есть дикие, что на четырех лапах передвигаются и людям вредят всячески, а есть, кто по эволюционной лестницы вверх поднялся. Говорить пытаются, жилища первобытные строят, одежду кой какую носят. Мол, разумом наделяются. Знал я такого крома. В лагере у нас жил, его еще до меня принесли. Тоже на зачистку поехали, ничего не нашли, кроме крома этого, он тогда как ребенок был годовалый, так к отряду и прибился. Слова разные говорить научился, по кухне помогал теткам, мы его и называли все Дедой. Вот в прошлом году и помер.

А сейчас с новичками этими, Кротом и Денисом, опять в Светлый путь. Давненько ничего от квакеров не слышно, да и мяса жабьего с сигаретами из полыни купить надо в лагерь, вот и посмотрим, что экспедиция наша принесет, глядишь мирно все да тихо, оружие и не пригодится.

Зябко в кузове то, пока подремлю, ехать долго еще. Дорога изведана, боятся нечего, к вечеру обернемся. Ну а пока спать.

Чудесный маленький дом, такой белый, как первый снег. Чистый и нежный. Четыре окошка, крыша покатившиеся, крыльцо старинное. Но даже эти пустяки не портят общего антуража красоты.

А вокруг туман, не видно ничего кроме этого деревенского домика, и тишина. Тишина не пугающая, как затишье перед бурей, а наоборот, какая-то в ней сладость успокоения. И так в ней приятно, что аж тошно. Не по-настоящему как то это. Не может быть такого в нашей жизни. А сладость тишины постепенно нагнетает, и все так противно, да и тошно.

И вдруг, время остановилось. Дверь на крыльце этого маленького как будто кукольного домика, на секунду, на мгновение приоткрылась.

О чудо, сами ангелы запели свои райски баллады именно здесь, с открытием двери. На пороге появилась, чудесная, нет, не то слово, сама красота сущего мира девушка. И такая она милая, что хочется только и смотреть на нее всю оставшеюся жизнь на этой проклятой ядерным взрывом планете. Ее кожа, не забываемого цвета, цвета жизни всех млекопитающих, цвета парного молока. Такое ощущение, что эта самая девушка, стоящая на пороге, только первый раз вышла на солнце, не капли загара, только парное молоко.

От нее так и веяло девственной чистотой, и вся эта девушка такая милая и красивая, даже на вид нежная. И почему то красота то ее угнетает, сладостно угнетает, что тошно.

А она все манит и манит тебя ручкой своей нежно. А ты дурак размякший, бежишь к ней уши развесив. Нет в тебе стержня волевого.

Бежишь, все бежишь и бежишь к ней, а прибежать не можешь. Домик этот с девушкой все дальше и дальше отдаляется, чем ты ближе продвигаешься. Замкнутый круг. И вот на мгновение, кажется, ты уже пришел, схватишь девушку за руку, чтобы обнять, а в ответ тебе так она ласково улыбнется, пальчиком помашет строго. И все по новой. Никогда не придти. Замкнутый круг.

От тишины все больше становится тошно, да и от девушки и ее красоты нежной, тоже тошно. Сладкий дурман, как снотворное. Кажется, уснешь и не проснешься больше, смерть.

И в мгновении все рушится, на пороге появился странный такой тип, позади девушки в белом прозрачном платье.

Черный человек что ли, как у Есенина, помните поэт такой, был в стародавние времена. Ну, так вот от него только и исходит злость и отвращение. Но хоть это на реальность похоже.

Время вновь пошло. Неведомая рука запустила механизм. И ты, наконец-то добираешься до крыльца с девушкой. А чувство такое, что девушку надо обязательно спасти, но каждый шаг приближает ее гибель.

И на последнем человеческом шаге ее жизнь прерывается. Человек в черном проходится острым лезвием по горлу девушки, хлынула кровь из горла. Половина капель попала тебе на лицо. Бездыханное тело девушки упало тебе на руки. Все в крови. От белоснежного платья не осталось и следа. Оно все в крови, и цвет такой у крови как у самой яркой розы. А лицо ее такое знакомое такое родное, только вот вспомнить ни как не удается. Кто же она?

И все в округе за место белоснежного тумана, приобрело цвет кровавого оттенка, вперемешку с еще большим угнетением. А человек в черном все смеется, тряся своим гадким лицом, обезображенным шрамом, как в народе говорят "от уха да уха". И страшный он такой, шрам его. А вот остальные черты никак не запоминаются. Вроде смотришь в его лицо, а через секунду не помнишь ничего. И смех у него такой злой, гадкий, знакомый до боли. Слышал раньше, а когда вспомнить нельзя . И с последним смехом все обрывается. Темнота и пустота.

Проснулся я не от холода пропитавшего ЗИЛ, а от того что он заглох. Открыл глаза, в кузове никого. Только шум на улице. Башка болит, засунул руку в карман, долго возился там, нащупать никак не могу. Ах, вот она, заветная пачка сигарет. Поскорее бы закурить, может боль, пройдет головная. Поднес спичку к сигарете, поджег. Ух, хорошо так дым, по легким расходится начал. Хорошо так стало. И меня как будто осенило. Сон мне снился, только вот какой. С каждой затяжкой, какие-то отрывки. Дом, девушка, туман и все. Как отрубило. Тфу, это. Отмахнул рукой дым, Сайгу свою через плечо, и из кузова. Надо разобраться все-таки что происходит.