Дочери Рима

Пока конюхи возились с упряжью, четыре гнедых жеребца, прядая ушами, смотрели по сторонам и нетерпеливо рыли землю копытами. Стоило кому-то из конюхов подойти близко к Борею, как конь тотчас оскаливал зубы. Как и любая другая опытная четверка, кони чувствовали, что сегодня состоится забег. Они знали, для чего на них надевают упряжь, знали, что означает этот шум и суета, эти громкие возгласы. Когда их впрягали в колесницу, они шумно раздували ноздри. Диана не могла смотреть на них без слез. Они еще не поняли, что от них не требуется скорости, не знали, что ради того, чтобы ублажить императора, им велено проиграть забег.

Глава фракции с хмурым видом стоял в стороне с одним из колесничих. Это был поджарый грек по имени Сикул.

— Держи их впереди до самого конца, — давал он ему последние наставления. — Ослабляй поводья постепенно. Будь осторожен, не забывай про удила Борея.

— Я помню.

— И, будь проклят этот день! — в сердцах воскликнул глава фракции. — Главное, доведи их до самого конца. А я тем временем пойду напьюсь.

— Эй, приятель! — Сикул схватил за шкирку конюха и сунул ему в руку кошель. — Отнеси это устроителю пари, что сидит под статуей Нерона, и поставь все монеты до одной на «синих». Ты меня понял?

— На «синих»?

— А что в этом такого? Я делаю на них хорошие деньги, причем для этого мне даже не надо управлять колесницей, в которую их впрягли.

Конюх с омерзением посмотрел на грека, а двое его товарищей обменялись за спиной Сикула выразительными взглядами.

— Эй, поживее, кому сказано, — прикрикнул на конюха грек. И тогда Диана не выдержала и взорвалась.

— Достопочтенная Диана, — заметив ее, колесничий отвесил поклон. Когда же она, встав на цыпочки, шепнула ему в ухо, лицо его вытянулось от удивления.

— Сикул, — шепнула она, — если ты, болван, выиграешь гонку, я, так и быть, пересплю с тобой.

Грек растерянно отстранился от нее.

— Но ведь мне приказано… Фабий Валент сказал, что…

— Фабий Валент в самое ближайшее время уедет из Рима, а император сегодня настолько пьян и счастлив, что никто не посмеет тебе мстить. Выиграй этот забег, — повторила она, — и ты можешь поиметь меня всеми известными тебе способами. Сбоку, сзади, как угодно…

Сикул задумчиво прикусил губу и воровато оглянулся по сторонам.

— Не знаю, достопочтенная Диана, ничего не могу обещать.

Когда-то он похотливо смотрел на нее, Диана это точно знала.

Впрочем, не один он. Так вело себя большинство колесничих.

— Тебе нужен аванс? Пойдем со мной, — с этими словами она взяла его за руку и потащила за собой в небольшой сарай, где обычно стояли колесницы. Сейчас здесь было пусто, потому что все колесницы уже выкатили. Они еще не успели шагнуть в его прохладу, как Диана уже притянула голову Сикула к себе.

— Ты только закрой дверь, — выдохнула она, когда его руки скользнули в складки ее платья.

Сикул повернулся, чтобы задвинуть засов. Диана же подобрала тяжелый клин, — ими обычно подпирали колеса колесниц, чтобы те не откатывались, — и со всей силы стукнула им грека по голове. Сикул, словно жертвенный бык на алтаре, как подкошенный рухнул на землю. Диана огрела его клином еще раз — на всякий случай, чтобы он какое-то время провалялся в беспамятстве, после чего взялась за работу. Времени у нее было в обрез.

Сняв с него кожаные наголенники, она, предварительно подтянув наверх красное шелковое платье, надела их себе на ноги. Еще немного возни с обмякшим телом, и кожаный нагрудник был снят. Он, конечно, оказался слишком для нее велик, но это даже к лучшему, никто не заметит под ним женственных выпуклостей. Перчатки у нее были собственные. Она натянула их на руки и наклонилась, чтобы поднять с пола шлем с красным плюмажем. Надев его, спрятала под него волосы. Жаль только, что шлем оставлял лицо открытым, но, как говорится, за неимением лучшего… Как и большинство колесничих, Сикул был невысок и худощав, так что разница в росте не слишком бросалась в глаза по крайней мере с первого взгляда. Нет, конечно, если как следует присмотреться, нетрудно заметить, что здесь что-то не так. Впрочем, она не собирается никого подпускать к себе слишком близко. Пусть только попробуют!

— Куда подевался этот проклятый Сикул? — раздался снаружи голос какого-то конюха. — Все уже выезжают на арену!

Диана застыла как вкопанная. Конюхи искали Сикула. Придется подождать.

— О боги, «зеленые» и «белые» уже выкатились… посмотри, может, он где-то в конюшне?

Как только конюхи ушли, Диана выбежала из сарая, предварительно вернув на место засов, на тот случай, если Сикул придет в себя, и со всех ног бросилась туда, где нетерпеливо рыла копытами землю ее четверка. Ее четыре быстрокрылых ветра — огненно-рыжие, ясноглазые, готовые устремиться вперед, увлекая за собой легкую колесницу, увенчанную ее пылающим огненным богом.

— Извини, — бросила она конюху, что держал под уздцы ее лошадей, как можно басистее и вскочила на колесницу.

— Опаздываешь, — недовольно буркнул конюх, передавая ей поводья, чтобы она обмотала их вокруг запястий. — Будешь последним, но… — конюх не договорил. Диана принялась в спешке развязывать узлы. О боги, нужно как можно скорее выехать на арену, прежде чем конюх заподозрит неладное и поднимет шум.

— Сикул, ты поганец, — произнес он в конце концов и вручил Диане украшенный красными бусами хлыст. — Да сопутствует тебе удача.

Диана уже устремила свою четверку вперед, на огромное поле Большого цирка.

— Не зевай, — прошипел ей один колесничий, когда Диана натянула поводья, выравнивая свою четверку. Да, нелегко сохранять ровный строй, пока колесницы проделывали по беговой дорожке подготовительный круг, предшествующий самим гонкам. На повороте тем, что шли по внутреннему кругу, следовало слегка замедлить шаг. Тем, кто по внешнему, — перейти на рысь, с тем, чтобы все шестнадцать лошадиных голов шагали строго в одну линию. Поворот шагом — такой маневр был для Дианы в новинку. Руки внутри перчаток уже сделались мокрыми от пота. Талией она ощущала натяжение узловатых поводьев. Во рту пересохло, а из глубин сознания доносились вопли ужаса родных и ее собственный голос, который нашептывал ей, что она погубит своих любимых гнедых и потом всю жизнь будет мучиться раскаянием. Однако громче всех звучал голос Ллина — как всегда, мягкий и укоризненный.

Ты совершила глупость, упрекнул он ее, когда все четыре четверки обошли круг. Если бы я повел свою первую армию против Рима, когда я был таким же зеленым полководцем, как и ты — возницей, то погиб бы в первой же битве, и ты никогда даже не узнала бы моего имени.

— Нет, — усмехнулась Диана сквозь стиснутые зубы.

Проиграешь гонку, проиграешь.

— Но по крайней мере проиграю честно, — произнесла она вслух. Ее гнедые заслуживали, конечно, лучшего колесничего, хотя, с другой стороны, и этот по-своему неплох, потому что будет бороться до конца. Она аккуратно прошла последний поворот, и все четыре четверки выстроились на стартовой прямой. Где-то высоко, у нее над головой, в императорской ложе сидел, наблюдая за происходящим, Вителлий. Он уже наливал себе вино из второго графина и наверняка задавался вопросом, куда подевалась его малышка.

Не пытайся понукать лошадей. Они знают свое дело. Доверься им.

— Хорошо. — Она уже ощущала натяжение поводьев — верный знак того, что гнедые насторожены. Они явно почувствовали незнакомую руку, и потому не знали, как себя вести. Однако им явно не стоится на месте, и, как только будет дан сигнал, они тотчас устремятся вперед.

Все четыре четверки выстроились на финишной прямой. С трибун поклонницы неистово выкрикивали имя своего любимца Деррика. В императорской ложе со своего места поднялась облаченная в пурпур фигура.

Удачи тебе, пожелал ей внутренний голос, голос Ллина, и это были все его слова. А потом исчез, и она осталась одна. Диана достала из-под нагрудника медальон с эмблемой «красных», и поцеловала его на счастье.