Страница 6 из 53
Чхеидзе долго говорил о том, что земля должна быть общенародной собственностью, принадлежать тем. кто трудится на ней. Но мы так и не поняли, думают ли меньшевики отбирать землю у помещиков или собираются поделить между крестьянами уже поделенную. Во всяком случае, ни о каких сроках, ни о практических мерах он не сказал.
— Позвольте задать еще один вопрос, господин председатель Совета, — попросил я.
— Пожалуйста, — проговорил Чхеидзе, мельком взглянув на циферблат стоявших в дальнем углу кабинета больших часов.
— Верно ли, что в Петроградский Совет без всяких выборов назначаются депутатами прибывающие из ссылки старые революционеры?
— Да, верно. И мы, члены фракции меньшевиков, приветствуем это. Существует такой выработанный революционной практикой порядок — кооптация. Как это вам лучше объяснить?.. Словом, введение в состав выборного органа в некоторых случаях новых членов без выборов, решением самого этого органа. Пользуясь правом кооптации, мы приглашаем старых революционеров в Совет, назначаем их на руководящие должности.
— В таком случае, почему же не пригласили Ленина, который недавно вернулся из–за границы?
Мы не знали еще, что Владимир Ильич к тому времени был уже введен в состав Петроградского Совета, потому и задали этот вопрос Чхеидзе.
— Вы ошибаетесь. Ленин тоже член Петросовета.
Потом, будто вспомнив что–то, Чхеидзе добавил:
— Да, Ленин кооптирован в Петроградский Совет, но он придерживается иных убеждений, чем мы. Его убеждения не совсем отвечают характеру революции.
— Последний вопрос, господин председатель. На фронте офицеры говорят, будто рабочие отказываются работать, срывают поставки оружия, вредят делу революции. Так ли это?
— Отказываются работать… — замялся Чхеидзе. — Это, пожалуй, не совсем точно. Рабочие время от времени бастуют. Это их право. Хотя было бы лучше, если бы в такое суровое время они не пользовались этим правом. Да, было бы лучше, — повторил он.
Из кабинета Чхеидзе мы вышли разочарованные. На основные вопросы — о войне, мире и земле мы так и не получили от него вразумительных ответов. Решили побывать еще у кого–нибудь из меньшевистских деятелей. Какая–то девица с сильно накрашенными бровями и высокой прической объяснила нам, что этажом ниже находится кабинет известного в то время меньшевика М. Скобелева. Направились к нему. Минут двадцать ожидали в приемной. Затем вошли в кабинет. Прошло еще несколько минут, прежде чем Скобелев закончил с кем–то разговор по телефону и обратился к нам:
— Чем могу служить?
Мы задали ему примерно те же вопросы, что и председателю Петросовета. Ответы во многом совпадали. О мире и земле он не сказал ничего определенного.
— Ну и бестия, — невольно вырвалось у кого–то из моих спутников, когда мы выходили из кабинета.
Для нас было ясно, что от этого прохвоста, как и от его единомышленника Чхеидзе, ни мира, ни земли не дождешься. Мы до глубины души возмутились, когда, уже будучи снова на фронте, недели через две, узнали, что Скобелев стал министром Временного правительства.
Во второй половине того же дня мы попытались попасть к А. Керенскому. Бывший «трудовик», ставший потом эсером, он выдавал себя за друга крестьянства, сторонника аграрной реформы. Поэтому мы считали очень важным побеседовать с ним, тем более что среди фронтовиков, в основном крестьян, было немало таких, которые считали эсеров чуть ли не спасителями крестьянства.
В приемной нас встретил немолодой, щеголевато одетый секретарь. Попросил подождать. Затем ненадолго скрылся за дверью кабинета своего шефа. Возвратившись, сказал:
— У господина министра сейчас никого нет. Но не знаю, примет ли он вас.
Мы открыли дверь кабинета и у самого порога столкнулись с Керенским.
— Вы ко мне? — нервно дернувшись, спросил он.
— Так точно, к вам, господин министр, с фронта, от солдатского комитета пятьдесят пятой пехотной дивизии, — сказал один из нас.
— Не могу, сейчас не могу принять вас, — визгливо заговорил он. — Видите, все меня ждут. Не могу я сейчас никого принять, уезжаю по важному государственному делу.
В приемной действительно было человек тридцать, не меньше, главным образом женщины. Как только Керенский вышел из кабинета, они почти одновременно вскочили и бросились к нему навстречу с букетами цветов.
— Я к вашим услугам, милостивые государыни. Распоряжайтесь мною, — кокетливо улыбаясь, сказал он. Затем, заложив руку за борт френча, с пафосом произнес: — Вся Россия нуждается во мне. Буквально рвут на части. Господа фронтовики, видите, я занят, сейчас уезжаю. Приходите как–нибудь в другой раз.
Это уже относилось к нам. Наши надежды на беседу с главарем эсеров рухнули. Здесь же в приемной мы узнали, что уезжал он на прием, устраиваемый институтом благородных девиц. Окруженный женщинами, направился во двор, к ожидавшей у подъезда машине, — сутулый, в желтом френче и галифе, по моде земгусаров. Своим стремлением выглядеть солидным государственным деятелем он ставил себя в явно смешное положение. Я видел потом много карикатурных изображений Керенского в нашей печати, при этом всегда хотелось в чем–то дополнить художников. Ведь живой он был еще более карикатурен.
Больше мы не добивались приема у Керенского. Уже после первой встречи с ним стало ясно, что этот буржуазный подкидыш не разрешит наших сомнений.
Солнце клонилось к закату, когда мы подошли к особняку Кшесинской, где намеревались побеседовать с кем–нибудь из руководителей большевиков. Не помню, были ли тогда установлены пропуска, — во всяком случае, от нас их никто не потребовал.
Штаб большевиков жил напряженной жизнью. Сюда почти непрерывно входили рабочие, солдаты и, получив необходимые указания, нагруженные свертками литературы, быстро покидали здание, торопясь на заводы, фабрики, в воинские части.
Мы все пятеро, стараясь не терять друг друга из виду, ходили по комнатам, прислушивались к разговорам, удивлялись царившей вокруг кипучей энергии и деловитости. Часу в двенадцатом ночи в одной из многочисленных комнат особняка встретились с Н. В. Крыленко. Познакомились. Доложили ему, что прибыли с фронта по заданию солдатского комитета, чтобы выяснить на месте, «какой линии следует держаться» фронтовикам.
— Правильно сделали, товарищи, — сказал будущий Главковерх, потирая ладонью высокий лоб. — Всем, чем могу, постараюсь помочь вам.
Мы рассказали Крыленко о своих беседах с Чхеидзе и Скобелевым, о встрече с Керенским.
— Ну и каково ваше впечатление? — спросил он.
— Впечатление такое, что от них, видно, толку не добьешься, — ответил за всех Василий Сукачев.
Разговор затянулся надолго. На востоке уже занималась заря, когда мы, уставшие, полные самых разнообразных впечатлений, вернулись на вокзал, чтобы час–другой отдохнуть в зале ожидания.
Почти весь следующий день провели на заводах и фабриках. Балтийский завод обрушился на нас грохотом сотен машин и кузнечных молотов. В цехах текстильных фабрик, где я работал до военной службы, тоже немало шума, но по сравнению с фабриками завод показался сущим адом. Удары кузнечных молотов по раскаленным докрасна болванкам напоминали орудийные выстрелы. Над урчащими и воющими станками всюду возникали радуги огненных искр. Непрерывный лязг металла сливался с монотонным шипением трансмиссий. Мои товарищи по делегации, которым не доводилось прежде бывать на предприятиях, долго не могли освоиться со всем этим шумом.
Но вот наступил перерыв. Мы подошли к группе рабочих, поздоровались, назвали себя.
— Товарищи, к нам фронтовики прибыли, подходите поближе, побеседуем с ними, — громко, на весь цех закричал молодой рабочий, которого мы видели перед этим у нагревательной печи. Со всех концов огромного цеха потянулись десятки кузнецов, штамповщиков, слесарей и токарей. Каждый поочередно жал нам руки.
— Рассказывайте, как там у вас на фронте дела, — снова заговорил молодой рабочий. — Сначала вас послушаем, а потом и о своих делах поведаем.