Размышляя о минувшем

…К вечеру я был в Царевщине. Там меня ждали мои батарейцы. После боя их осталось не больше половины. Сутки пробыли в Царевщине. Оставаться дольше не было смысла.

Переправились через Волгу, направились в сторону Симбирска. На полпути к Сенгилею встретили отряд Гая. В черкеске, с кинжалом в посеребренной оправе, с плеткой в руке, он был удивительно похож на Хаджи — Мурата из запомнившейся с детских лет повести Л. Н. Толстого. Гладко выбритая голова, широкие плечи. Из–под густых, сросшихся над переносицей бровей на меня смотрели живые иссиня–черные глаза.

— С той стороны Волги? — спросил Гай.

— Да, оттуда. — Я рассказал ему все, как было.

— Большевик?

— Да.

— Вас и ваш отряд подчиняю себе, — сказал он, как бы заранее уже решенное. — Имейте в виду, дисциплина у меня железная.

— Рад служить под вашей командой. Но мне обязательно нужно снестись с Москвой. За мной числится большая сумма денег, надо отчитаться.

— Деньги при вас?

— Нет, но они числятся за мной.

— Раз нет денег, нечего и отчитываться. Постройте ваших людей.

Гай внимательно осмотрел каждого, затем распределил людей по подразделениям своего отряда. Меня оставил при себе, но разрешил переговорить с Москвой. Дал лошадь и выделил ординарца.

— Поезжайте в Сенгилей. Это — ближайший пункт, где имеется телеграф.

Из Сенгилея удалось довольно быстро связаться с членом Военной коллегии К. А. Механошиным. Кратко доложил о последних событиях в Самаре, о встрече с командиром отряда Гаем. Тут же стал читать ответ: мне было приказано передать артиллеристов и бойцов своего отряда в подчинение Гаю, а самому прибыть в Народный Комиссариат по военным делам.

Забрав с собой катушку телеграфной ленты с записью переговоров, возвратился в отряд, а на следующий день выехал в Москву. Но не сразу я попал туда.

На станции Рузаевка меня вынесли из вагона на носилках и водворили в тифозный барак. Пролежал я там почти два месяца, был, как говорится, на волосок от смерти.

После тифа получил разрешение съездить домой, к родным и семье, чтобы окончательно встать на ноги. Это было очень кстати. Заботливый домашний уход лучше всяких лекарств, которых к тому же не хватало, способствовал окончательному выздоровлению, восстановлению сил.

В Москву прибыл в октябре. Моросил дождь, дул северный ветер. Несмотря на плохую погоду, до Народного Комиссариата по военным делам решил идти пешком. Он помещался тогда на Кропоткинской набережной. От Казанского вокзала — расстояние немалое. Но очень хотелось посмотреть на город, с которым я сроднился еще со времени своей солдатской службы. К тому же это был теперь не просто большой город, а столица Советской республики. С недавних пор здесь жил и работал В. И. Ленин.

Улицы Садового кольца, Мясницкая (теперь улица Кирова), Театральная площадь были заполнены самой разношерстной публикой. Обшарпанные, давно не ремонтировавшиеся дома выглядели мрачно и уныло. По грязным, разбитым мостовым выстукивали дробь извозчичьи клячи, гремели колеса ручных тележек. У Охотного ряда — «толкучка». Шла бойкая торговля спичками, сахарином. За несколько фунтов пшена, за ведро картофеля предлагались дорогие антикварные вещи, картины в золоченых рамах.

Но за всей этой внешней неприглядностью чувствовалась кипучая, героическая жизнь. В сторону вокзалов один за другим шли отряды молодой Красной Армии. На площадях и скверах проводились занятия с новобранцами. Столица, как и вся страна, становилась единым военным лагерем.

В Народном Комиссариате разыскал Механошина. Не успели мы толком поговорить, как он повел меня к заместителю председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянскому.

— Вы назначаетесь комиссаром Главного штаба продовольственной армии, — объявил мне Склянский. — Имейте в виду, дело чрезвычайно ответственное. Кому–кому, а вам должно быть хорошо известно, какое большое значение придает Владимир Ильич заготовкам хлеба. У вас уже имеется кое–какой опыт. Сегодня же приступайте к работе.

Все это было сказано так твердо, что о каком–либо возражении не могло быть и речи.

Прямо от Склянского я направился в Главный штаб продармии. Начальником его был недавно назначен Морозов, бывший генерал царской армии. Встретил он меня радушно, ознакомил с планом работы.

На Главный штаб в то время возлагалась обязанность по организации и обучению продармии. В некоторых губерниях уже были созданы продовольственные батальоны, в других — только что формировались. Предполагалось всю территорию республики разбить на секторы, границы которых должны совпадать с границами военных округов. В каждом секторе иметь начальника и штаб, в каждой губернии — бригаду.

— Ну, а вы как думаете строить свою работу? — спросил Морозов.

— Я еще плохо представляю, чем могу помочь в осуществлении намеченного плана. Во всяком случае, постараюсь быть полезным.

— А кто же будет следить за мной? — с еле заметной улыбкой на лице, не то в шутку, не то всерьез задал вопрос начальник штаба.

— Я — солдат, товарищ Морозов. Никогда не любил фискалов и, пожалуй, отказался бы принять должность, если бы она сводилась только к слежке за кем–то… Будем вместе работать, служить революции.

— Ответ делает вам честь.

По делам службы часто приходилось выезжать на места: в Вятку, Тамбов, Саратов и другие города, помогать формировать части продармии, обеспечивать продвижение эшелонов с хлебом в столицу, налаживать работу комбедов. При этом я все больше убеждался, насколько сложная, ответственная и трудная задача возложена на продармию. Немало бойцов наших частей пало смертью храбрых в борьбе за хлеб, в ожесточенных схватках с кулаками и спекулянтами.

В продовольственных делах было много неразберихи. Приехал я как–то в Вятку, зашел на сухарный завод (он был создан еще в годы первой империалистической войны и поставлял сухари фронту). Спрашиваю у недавно назначенного директора из рабочих:

— Куда вы теперь отправляете сухари?

— Пока никуда. Заполняем склады и ждем распоряжения, кому отправлять.

— Какое еще распоряжение? Грузите и отправляйте в Москву, там рабочие голодают.

— Не могу. Вот если губисполком примет такое решение, тогда другое дело.

Отправился в губисполком, к председателю.

В тот же день губисполком принял нужное решение, и запасы сухарей начали отгружаться для Москвы.

В Тамбове на одном из складов обнаружил около тысячи пудов зерна. В губисполкоме о нем ничего не было известно. Пришлось тоже организовать срочную погрузку зерна в вагоны и отправку его в столицу.

Отдельные продовольственные отряды на местах зачастую бездействовали. Вернее, их командиры видели свою главную задачу не в заготовке хлеба, а лишь в борьбе с местными бандами. Требовалось и здесь наводить порядок, разъяснять командирам их важнейшую для того времени обязанность.

Кстати сказать, в заготовительной работе я и сам пока разбирался слабо. Приходилось учиться. Зимой в Наркомпроде работали вечерние курсы по обучению заготовкам продовольствия, правилам его хранения и перевозок по железным дорогам. Руководил курсами заместитель Наркомпрода Николай Павлович Брюханов. Он же был основным преподавателем по вопросам заготовок. Правила перевозок преподавали инженеры из Народного Комиссариата путей сообщения. Я с большим интересом занимался на курсах. Особенно нравились мне, да и всем слушателям, лекции Н. П. Брюханова.

Весной 1919 года я получил назначение на должность командира 19‑й бригады войск внутренней охраны (ВОХР) и вместе с семьей переехал в Пензу.

В сравнении с Москвой этот старинный, небольшой в то время город на Суре казался тихим и спокойным, далеким от происходивших в стране грозных событий. Но так только казалось. В Пензе, как и повсюду, ни на один день не затихала классовая борьба. Контрреволюционные элементы, подогреваемые эсерами и меньшевиками, готовы были в любую минуту взяться за оружие, выжидали лишь подходящего момента. По вечерам местные купцы и лабазники устраивали тайные сходки, на которых обсуждали, когда и как удобнее ударить по ненавистной им Советской власти.