Страница 37 из 42
Трудно объяснить, каким образом Азадовский – ведь на кону стоял университетский диплом и в общем-то вся будущая жизнь – на этот раз не «прогнулся» и не уступил напору. Но за этот промежуток времени между окончательным разрывом с «Интуристом» и доставкой его на явочную квартиру он многое смог передумать и попросту устал от довлеющего, каждодневного ощущения своей причастности к организации, суть и смысл которой ему становились все более очевидными. Будь он поопытней и постарше, он, возможно, подошел бы к такой ситуации цинически, но тогда, в пору расцвета поэтической молодости, он перестал бы сам себя уважать, если бы поступил иначе. Это был не отказ в силу личной смелости – нет, это было скорее безразличие и отчаяние человека, загнанного в угол, но который не может «поступиться принципами».
Закончился разговор только тогда, когда стороны поняли, что договориться невозможно. В состоянии глубокой подавленности вышел Азадовский из дома, который и до сего дня стоит недалеко от Финляндского вокзала… Это тягостное состояние никуда не делось и на улице; не улетучилось и на следующий день…
И в общем-то было от чего прийти в столь подавленное состояние. В те советские годы очень многие люди, особенно молодые, а подчас и не очень, вынужденно или невынужденно соглашались сотрудничать с органами госбезопасности. Однако с уверенностью можно сказать, что отнюдь не многие могли потом найти в себе силы и мужество противостоять этому и навсегда с этим порвать.
И все то время, когда он дописывал диплом, а затем готовился к государственным экзаменам, он жил с огромным грузом, не в силах забыть того долгого разговора. Он опасался, что они явятся к нему снова, и каждый раз вздрагивал от звонка телефона или при виде незнакомых лиц у арки дома или на выходе с факультета… Он ожидал последствий вплоть до того момента, как ему выдали диплом Ленинградского университета.
«Все-таки они дали мне окончить университет!» – говорил он себе и был безусловно прав. Может быть, ему повезло. А может быть, действующие в то время инструкции не позволяли расправляться с отступниками таким прямым способом.
С годами эта история стала забываться. Он никогда ее не афишировал, рассказывал о ней лишь самым близким друзьям. Да и о чем было рассказывать, по большому счету? Но забыть ее и полностью похоронить в себе не получалось.
Процитируем окончание воспоминаний Азадовского о поездке к Иосифу Бродскому в Норенскую; речь идет о стихотворениях, написанных Азадовским в Норенской в 1964 году и отстуканных на машинке Иосифа, а затем, после отъезда гостя, оставшихся в бумагах поэта. По случайному стечению обстоятельств эти стихи оказались опубликованными в 1992 году в первом томе Сочинений Бродского. Вот одно из них:
…Мы встретились только через семнадцать лет в Нью-Йорке и во время каждого из наших американских свиданий обсуждали иные сюжеты, весьма далекие от «затерянной в болотах» деревни. Но однажды Иосиф вспомнил о Норенской. Речь зашла о моих стихах, напечатанных под его именем. «Зачем ты сказал им?» – упрекнул меня Иосиф, имея в виду петербургских издателей «Собрания сочинений». – «А почему? – удивился я. – Тебе это надо?» – «Да нет, – сказал он как-то мечтательно, – была бы у нас с тобой тайна».
И если у Бродского, как замечает автор воспоминаний, было немало тайн, одну из которых Азадовский раскрыл, сочтя ее излишней, то собственная тайна Азадовского жила внутри него много лет.
Когда он наконец получил диплом с отличием, у него отлегло от сердца, словно и нет уже никакой тайны, просто хотели напугать по молодости лет… Но когда в 1969 году на него посыпятся невзгоды за упорство на процессе Славинского, он будет вспоминать эту тайну, поймет, за что ему достается, и оттого станет еще кремнистей. И вот теперь, лежа в тюремной камере и с замиранием сердца наблюдая, как его жизнь катится под откос, он понимал, что это тоже, и не в последнюю очередь, расплата за тот отказ.
Глава 6
Правосудие
Накануне суда
Итак, Константин Азадовский ознакомился с делом. Чтобы понять, насколько качественно лейтенант Каменко справился с расследованием, приведем выдержку из постановления, подписанного в тот же день, когда дело было закрыто следствием, – 13 февраля 1981 года:
В ходе следствия, – писал лейтенант Каменко, – установлено, что Азадовский в неустановленное время у неустановленного следствием лица незаконно приобрел не менее 5,2 грамма наркотического вещества – анаши, которое незаконно хранил при себе и по месту своего жительства. Принимая во внимание, что в действиях лица, продавшего Азадовскому наркотическое вещество, усматриваются признаки преступления, предусмотренного ст. 224 УК РСФСР, принятыми мерами установить это лицо до настоящего времени не представилось возможным, а срок следствия по делу истекает, руководствуясь ст. 26 УПК РСФСР, постановил: Материалы на неустановленного следствием лица, у которого обвиняемый Азадовский К.М. приобрел наркотическое вещество, выделить в отдельное производство.
Конечно, эта «неустановленность» требовала адвоката, которого Азадовский ждал со дня на день, чтобы обсудить с ним линию поведения на суде. Но Хейфец, как мы знаем, отказался; Розановский появился лишь накануне суда – уже было не до обсуждений…
Сам Азадовский по прочтении дела не слишком надеялся на «самый справедливый суд в мире». Однако сам факт суда – какого-никакого, но все-таки открытого процесса! – был для него шансом к сопротивлению. К тому же он не оставлял надежды убедить суд вызвать Светлану в качестве свидетеля.
Однако начались неожиданности. 10 марта в камере 447 Крестов была проведена внеплановая проверка, другими словами, «шмон». Будь Азадовский зэком боязливым и сдержанным, может, и пронесло бы, но он сделал контролеру («цирику») замечание, тот ему что-то ответил, Азадовский добавил еще какое-то слово, в ответ – сильный удар металлической дверью камеры, который пришелся по голове. Результат – кровоподтеки и сильное сотрясение мозга (к счастью, обошлось без особых увечий). Хорошо понимая, что его главное оружие – это бумага и перо, Константин пишет одно за другим заявления начальнику СИЗО, в которых просит наказать виновных в избиении, оказать ему медицинскую помощь, а также пригласить прокурора. При этом он называет свидетелей – сокамерников, готовых дать показания. В результате Азадовского все-таки отвели в медчасть, зафиксировали сотрясение мозга и назначили курс уколов и постельный режим. После этого, буквально за три дня до суда, Азадовского переводят в другую камеру.