Страница 36 из 42
Восемнадцатилетний студент филологического факультета Константин Азадовский, устраиваясь летом 1960 года в «Спутник» гидом-переводчиком, имел обо всем этом отдаленное представление. Его привлекала возможность активизировать свой немецкий язык – пообщаться с живыми носителями. Да и ничего устрашающе-идеологического он при поступлении на эту работу не видел. На дворе стояла хрущевская эпоха, и Константин, как и многие в ту пору, верил, что все кровавые ужасы, о которых он слышал от взрослых, в прошлом.
«Спутник» формально был независим от «Интуриста», в качестве вышестоящей организации им руководил Комитет молодежных организаций СССР (который, в свою очередь, представлял собой внешнеполитическое подразделение ЦК ВЛКСМ и формально был отдельной общественной организацией). Но если «Интурист» имел в своем штате около 800 профессиональных переводчиков и устроиться туда студенту было практически невозможно, то «Спутник» привлекал к работе именно студентов языковых вузов. Несмотря на то что они не имели официального оклада, их труд все-таки оплачивался: во-первых, они обеспечивались наравне с приезжавшими гостями, то есть имели трехразовое качественное питание, которое предлагалось гостям из-за границы советским общепитом; во-вторых, за каждый день работы с группой – от дня приезда до дня отъезда – им выдавалось по 10 рублей карманных денег.
Работал Азадовский в «Спутнике» дважды, по месяцу с небольшим, после второго и после третьего курса – летом 1960 и 1961 годов. Именно в 1961 году он и «влип».
Оказавшись с группой туристов из ФРГ на одном из южных курортов СССР, Константин, как говорится, «расслабился»: днем загорал на пляже, вечера проводил в задушевных беседах с немцами. Участвовали в этих застольях и советские отдыхающие. Говорили на разные темы, часто спорили о «социализме» и «капитализме». Как-то раз в разгаре очередной дискуссии кто-то из присутствующих предложил выпить за капитализм. Константин поддержал этот тост, что-то добавил и от себя. Наутро это стало известно «кому надо». Ни о чем не подозревая, он доставил туристов в Москву, и здесь его вызвали к одному из руководителей «Спутника». Тот хмуро посмотрел на него, сообщил о поступившем «сигнале» и объявил, что отстраняет его от работы. «По какой причине?» – «Не следует языком болтать».
В Ленинград Константин вернулся уже своим ходом. Лето еще не закончилось, студенты должны были где-то работать, и он устроился в университетский комитет ВЛКСМ. Организовывал встречи, координировал работу стройотрядов и пр. Секретарь университетского бюро Володя Калюжный относился к нему с явной симпатией. А осенью на одном из заседаний бюро ВЛКСМ ЛГУ выступила сотрудница из другого бюро – Бюро международного молодежного туризма, которая и сообщила изумленным комсомольцам о поведении студента Азадовского, не оправдавшего доверие, принимавшего участие в антисоветских разговорах и в итоге отстраненного от работы с иностранцами. Поступок студента разбирался на заседание комсомольского бюро, но дело, по счастью, не получило продолжения. Комсомольское руководство (Костя знал их почти всех лично) попросту замяло эту историю.
Этим, однако, дело не ограничилось. Вскоре его вызвали в «Спутник», где с ним пожелал встретиться некий товарищ, попросивший называть его Николай Михайлович. Расспросив Константина об обстоятельствах курортного эпизода, товарищ в духе весьма благосклонном сказал, что «органы» ему в общем-то доверяют, что они рассматривают его проступок как случайность и предлагают продолжить работу, только не в «Спутнике», а в «Интуристе». Разумеется, не сейчас – учебный год уже начался, – а в будущем сезоне, во время летних каникул 1962 года.
Чем отличалась работа в «Интуристе» от работы в «Спутнике», так это чистописанием. Несмотря на слухи, что «“Спутник” – филиал КГБ», там ничего писать не заставляли, особенно с учетом возраста гидов. В «Интуристе» же дело было поставлено куда основательнее. После работы с группой или отдельным туристом абсолютно все гиды писали отчеты; трудно поверить, что все они без исключения были на крючке у КГБ: наверное, кто-то из них был штатным сотрудником Комитета («офицером действующего резерва КГБ СССР»); кто-то, подобно Азадовскому, был тем или иным способом заловлен в сети; а кто-то, вероятно, вообще не имел никакого отношения к спецслужбам.
Словом, работа была прежней, только с обильной писаниной; но ничего особенного по-прежнему не происходило, все служебные обязанности оставались в рамках переводчика. Лишь изредка его вызывали (в «Спутнике» обычно для расспросов была комната в гостинице, в «Интуристе» же была на законных основаниях спецчасть) и задавали вопросы о ком-то из туристов. «Не показалось ли тебе, что он знает русский?» – «Нет, не показалось». – «Не пытался ли отделиться от группы?» – «Нет, не пытался».
В августе 1962 года Азадовского вновь пригласили на беседу, в этот раз – к одному из руководителей ленинградского «Интуриста». Это случалось и раньше, когда его спрашивали о впечатлении от группы или от конкретного иностранца. Но теперь разговор касался иного. Речь шла о том, что он уже взрослый человек, гражданин своей страны, что мир расколот на два враждующих лагеря и «каждый советский человек» обязан в этой ситуации сделать свой выбор. Что ему, Азадовскому, конечно же, доверяют, но этого недостаточно. Он должен написать расписку в том, что готов помогать органам. Разумеется, все это относится лишь к его работе в «Интуристе» – ничего иного от него не потребуется. В разговоре принимали участие еще несколько человек; один из них был тот самый «Николай Михайлович».
Прямых угроз в этом разговоре не было, хотя и произносились фразы о том, что «стоит подумать о будущем», звучали напоминания о комсомольском билете, о прошлогоднем проступке, на который органы милостиво закрыли глаза.
Растерявшись и с ужасом думая о том, что может случиться, если он сейчас откажется, Константин под диктовку написал то, что от него требовали.
После этого он продолжал водить по городу немцев, австрийцев, швейцарцев… И после каждой работы писал, как и раньше, отчеты. Прошло еще одно лето. Никто к нему более не обращался, и никаких дополнительных расспросов о его подопечных не было.
Однако осенью 1962 года его вызывали в «Интурист» и стали задавать вопросы, уже не имеющие отношения к иностранцам. Интересовались его ленинградскими друзьями и знакомыми, людьми его круга. Он дал всем, о ком его спрашивали, весьма лестные отзывы. Недовольство сотрудников было налицо. С ним довольно сухо попрощались.
Выйдя на улицу, Азадовский наконец понял, в какую скверную историю он вляпался и что его хотят использовать не только в работе с иностранцами. В этот момент он стал думать, что должен решительно порвать с «конторой». Он немедленно сообщил тем, о ком его спрашивали, про повышенный интерес к ним со стороны «органов» и стал размышлять, что ему делать дальше. Он был еще на четвертом курсе – дадут ли ему окончить университет? Не вышибут ли из комсомола (это было бы волчьим билетом – одно только упоминание такого факта в характеристике лишило бы в будущем и аспирантуры, и преподавательской работы), не отправят ли в армию?
Но если еще летом он поддался минутному страху, то теперь у него сомнений не оставалось. Он должен их «послать подальше» – и будь что будет!
Шли месяцы, его никто не тревожил. Тем временем он переехал с матерью на другую квартиру; в университете появлялся редко. Начался пятый курс – лекций и семинаров было немного, он был занят работой над дипломным сочинением. Ему казалось, что после последней встречи его решили оставить в покое – махнули на него рукой как на «бесперспективного». Собственно, он уже оставил все это в прошлом и думал, что и его оставили…
Однако в начале 1963 года они встретили его утром на улице возле дома (уже по новому адресу), когда он выходил в библиотеку. Старый знакомый «Николай Михайлович» подошел к нему и предложил сесть в машину. Подъехали к дому возле Финляндского вокзала, поднялись в квартиру. Началась беседа, в ней участвовали двое сотрудников. Разговор был уже не таким ровным и сдержанным, как год назад – на него откровенно давили. Да и не таким коротким – он продолжался до темноты.