Коромысло Дьявола

— Скажи, зачем ты меня учишь языку молчаливого тела? Неужто ты хочешь, чтобы на твою красивую жену никто и нигде не обращал внимания?

— А что? Иногда очень полезно. Никто из записных мачо тебя, Настена, не видит, не замечает… И мне от ревности умирать не придется.

— А мне нравится, когда на тебя другие женщины смотрят и мне до смерти завидуют.

Надо, чтобы тебя видели и любили. Невидимкой, никому не нужной, быть очень плохо…

Хочу, Фил, тебе рассказать. Когда мне исполнилось четырнадцать, и я, ну, ты понимаешь… снизу, сверху… в общем была большой девочкой, моя отвязанная матильда придумала скотский способ, чтоб я не стеснялась своей женственности, и все такое…

Летом в Германии она меня потащила в нудистский клуб на озеро. В кабинке раздела догола в жесть. Сама в трусах осталась. К воде погнала совсем голой… Она меня в спину толкает. Я глаза закрыла… Думала, умру от стыда и позора… Там ведь была толпа народу, и не все раздетые в жесть…

Потом гляжу: никто из немцев на нас не смотрит… В упор не видит.

— Да ну?! Не верю!

Ї Сто пудов, ей-ей, не вру. Моя несравненная матильда дынными сиськами трясет, жопой как проститутка виляет, соски у нее кверху неприлично торчат… А ее ни один немец ни хера не замечает. Даже когда она у воды трусы сняла, задницу оттопырила и давай всем показывать, как у нее там снизу в жесть выбрито…

Меня же только один старичок в стрингах спереди и сзади обошел. Стопудово убедился, что я внизу блондинка, и равнодушно отвернулся, импотент хренов…

После этого, как только домой приехали, я одному мальчику отдалась… Он мне с пятого класса портфель носил… Но он, гаденыш…

— Дальше не продолжай, Настена… Каб ты знала: словцо «невеста» в переводе на современный русский язык означает особу женского пола, уже кем-то лишенную девственности и невинности…

Хочу тебе сказать: вообще-то понятненько, куда и к чему ты клонишь, хитренькая… Трали-вали, и все такое…

Ну нет, дудки, моя миленькая, от двух часов занятий аглицким тебе никоим образом и подобием не увильнуть… Ты у меня не отвертишься, Настасья Ярославна.

Уж на что у нас Ванька мелкий большой спец по уверткам и лодырничанью, но и ему никогда меня не уговорить, не упросить. Сначала урок. Потом посмотрим. Прошу на выход, барышня. Мы приехали.

— Нет, Фил. Погоди. Ты снова меня не понял…

Хочу тебе сказать, любимый. У меня от тебя никаких таких женских секретов нет. И у тебя не должно быть от меня каких-нибудь мужских тайн.

— Естественно, Настя. Как же иначе? Как Бог свят, обещаю говорить тебе о моей личной интимной жизни одну лишь голую правду и только правду.

— Тогда скажи мне. О чем тебя просил Петя?

— Только ты никому и никогда…

— Клянусь!

— У его Катьки рак груди. Мы ее позавчера положили к Нике на обследование.

— Какой ужас!!!

После обеда и дополнительного урока английского в виде просмотра в американском оригинале одной из частей «Унесенных ветром» Настя, горестно вздохнув, заявила любимому жениху:

— Скучно мы живем, Фил. Сплошная учеба, работа, на физкультуре у твоего сэнсэя выкладывайся в жесть… В серости прозябаем, ни ярких чувств, ни тебе острых ощущений, приключений… Между прочим, ты еще в Риме клялся меня свозить в ваш пейнтбольный клуб.

— Нет проблем. Завтра и поедем. Вчетвером со спецом Гореванычем. После Ванькиного урока. Как раз вчера мелкий спрашивал: будешь ли ты с нами в воскресенье. Он тебя оченно приглашает пострелять, на войнушку, в пятнашки поиграть.

— Сто пудов я с вами!

— Вот и ладненько. Я было подумал: ты не помнишь.

— Смеешься? Как я могла забыть, что Игорь Иваныч обещал меня учить стрельбе из пейнтбольного оружия?! Помнишь, когда ты меня Раймонду Рульникову встречать пригласил в аэропорту?

— Смутно, но помню.

— У меня для тебя, любимый, кстати, тоже есть пригласительный билетик. Нет-нет-нет! не пугайся, не на концерт в филармонию с теткой Агнессой.

Так вот, мы с рыжей Манькой завтра вечером зовем тебя, любимого, в хорошую сауну. В парилке и в бассейне только мы втроем, и никого-никого больше. Готовься, мы обе будем без всего, сверху и снизу… Но разрешаем тебе оставаться в плавках…

— Го-с-с-поди, я этого не выдержу!

— Что ж, мы с Машей этому будем только рады.

— Чтоб ты знала, моя миленькая! В русскую старину венчанные законные муж и жена, если они накануне трали-вали на сеновале, в церковь к обедне, ни-ни, не смели зайти… На паперти оставались, из рака ноги, с нищими, юродивыми и нехристями…

— Так то было давно. И мы с тобой не какие-нибудь там религиозные фундаменталисты и ригористы жестковыйные. Ты же мне говорил, у нас свобода вероисповедания.

Хочешь сказать, мы сейчас не поедем к всенощной в епархиальный собор? Я готова. У меня и косынка такая скромненькая в сумочке лежит.

— Почему же? Поехали, коль собирались… Ох-хо-хо… Соборне отмолим как-нибудь грехи наши тяжкие…

— Золотые слова, мой любимый! Я классику помню: не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься…

«Эт-то точно. Видимым же всем подобием и образом невидимого…»

ГЛАВА XX НЕВИДИМОСТЬ БЕЗГРАНИЧНОГО, ОГРАНИЧЕННОСТЬ ВИДИМОГО

К поздней мирской обедне в церкви во имена Святых княже Димитрия Донского и Сергия Преподобного инквизитор прибыл заблаговременно. Понаблюдал, как прихожане слева у распятия батюшке исповедуются; во грехах людских мелочно раскаиваются. Тоже подошел к исповеди в смиренном обличье заурядного старика-мирянина.

В особе настоятеля храма сего инквизитор Филипп не обнаружил какой-либо магической чародейной порчи. Очевидно, пятидесятидвухлетний священник не имеет непосредственной причастности к волховской скверне, но о секте храмовых еретиков догадывается, их боится и делает вид, будто ничего богомерзкого и богохульного окрест него не происходит.

«Робкий в миру человек, он несовершенен и нетверд в катафатическом вероисповедании своем».

Прочно уверовать в сверхъестественное сей мирской священнослужитель не смеет. Таковы все без исключения рационально и земнородно верующие, — отрешенно констатировал окружной благочинный инквизитор.

Сейчас он снова углубился в частные воспоминания. Но ни на миг не прерывает общего сосредоточенного наблюдения за прихожанами храма сего…

Вокруг смешавшееся с запахом ладана и свечей гнилостное зловоние заношенной зимней одежды, несвежего верхнего платья и неизлечимых старческих недугов. Согбенные истасканные тела, морщинистые лица… Трясущиеся головы, платки… Старухи в низко подвязанных дырчатых косынках, которые всем, но только не цветом, похожи на маскировочные армейские сети.

В контраст им две простоволосые, крашеные в пегие цвета отроковицы 16 лет от роду. С красными трикотажными лентами-повязками на голове, в одинаковых белых курточках-поддергушках, в чрезмерно коротких ядовито-зеленых юбках. Они мелко и по-старушечьи крестятся. По-другому не умеют.

В церкви им обеим неловко, неуютно, как-то страшновато. Но завтра контрольная по химии. Бабушки говорят, если свечки поставить, Боженьке-Иисусику помолиться, то он определенно поможет.

Вскоре школьницы выходят на улицу, облегченно и просветленно улыбаются, одна другую угостила сигареткой. У обеих тут же из головы выветрилось, с каким страхом телесным входили в то место, которое они напрасно почитают в тождестве храма Божьего.

«Прости им, Боже, невольные прегрешения их и скверну природную от неведомых им умыслов колдовских и волховательских… На суетной обрядности у малых сих пустосвятов исповедание стоит. Како видят, тако и веруют в заразном поветрии общинном и экклезиастическом…»

Глядя на прочих прихожан, мало кто брезговал благоговейно прикладываться к нечистому стеклу иконы с частицами фальшивых мощей Матроны Московской на аналое. По завершении обедни общинно в очередь встали, дабы исполнить поцелуйную обрядность, принимаемую на веру в стадном подражании.

Иные из них свои жирные животные следы и губную помаду пытались стереть грязноватой белой тряпочкой, лежавшей рядом. Некоторые блюстители санитарии трут стекло, размазывая загрязнение, перед тем как приложиться губами или лбом.