Дом коммуны

Генка, кое-как освободившись от гипса, сразу не мог и шагу сделать, попробовал — и грохнулся. «Не слышу ноги, братва. Словно в невесомости она. Все тело слышу, а ноги — нет. У меня же бедро было раздроблено. Вот здесь. Штырь металлический оставили. На память. У кого магнит есть? Если не верите, то могу приложить».

Магнит ему в тот день не дали, ведь не было у них такого, откуда быть ему, магниту, а стол накрыли по случаю снятия гипса в лучших традициях подвала. Хороший стол. Богатый. А потом Генка забыл про все хорошее, что ему сделали, задирался со всеми, кто послабее, даже однажды побил Соньку, которая не то что-то ему брякнула. А это ж она, Сонька, кормила и поила всю артель почти два дня. Только такие вот, как Генка, быстро забывают доброту. Она же один день всего поработала кондукторам в троллейбусном парке и с выручкой не в контору, а сюда — шмыг. В коммуну. Каково, а? Сонька ходила с разбитым лицом, особенно досталось губам и глазу, и люди, встретившись с ней на вокзале, старались держаться подальше от такого чуда в перьях — неприятно видеть девушку, которая скатилась до такого, не то что стоять рядом. А к ней еще и подойди попробуй. Однажды и Володьке скрутила комбинацию из трех пальцев, ткнула в лицо. Сам виноват, переборщил, вообразил себя героем и ущипнул Соньку. Получай, коли такой невоспитанный! На! Володька не обиделся, он не Генка. Из-за этого Генки, как не вспомнить, чуть на улице на днях не оказались. Это ж он подбил компанию, чтобы те стырили в левом крыле, где недавно начался евроремонт, мех цемента, продав который, можно было разжиться на деньги. Ну, и попались. Не били их строители, но пришел бригадир и строго предупредил:

— Если еще хоть раз повторится такое, то, не мешкая ни секунды, вытурим всех до одного на улицу! Так и передайте всем. Поняли?

А что тут не понять. Поняли, конечно же: там, где живешь, больше ничего не брать. И тем самым не вредить соседям.

Утром Володька начал искать Наташку, но ее нигде не было. Не встретил он и Генку. Настроение был скверное, хуже и не придумаешь. Куда пойти? Что делать? Сегодня на базаре его не ждут. Побриться бы да не попить хотя с недельку, чтобы лицо приняло более-менее нормальный вид, распрямилось и посветлело, и зайти, смирив гордыню, к ребятам в редакцию или на радио, пускай бы те замолвили словечко, чтобы направили его куда-нибудь в районную газету. Там вакансий хватает. Он бы поехал. Хоть в сам Чернобыль. Хоть на край света. Лишь бы работать. Лишь бы жить, как живут, в конце концов, люди.

А пока он, Володька, стоит на остановке, от которой не отходят ни автобусы, ни поезда.

Это — конечная остановка. Чтобы выбраться отсюда, надо надеяться в первую очередь на себя. И особенно философию не разводить. Некогда. А что их, бездомных, побитых жизнью людей, совсем скоро вытеснят на улицу, неважно, украдешь ты еще тот мех цемента или нет, это факт: та, левая сторона, наступает, словно вал, на середину, и они, бомжи, отступают, прижимаются, теснятся к правой... Хотя все они понимают — это не просто вал, это наступает на них новая жизнь, обретает вторую молодость и Дом коммуны... И весь город хорошеет, преображается... И люди становятся более нарядными, с добрыми улыбками на лицах... Они рожают детей, строят жилье, шьют одежду на «Коминтерне», делают комбайны на «Сельмаше», станки на заводе имени Кирова, сладости на знаменитой фабрике «Спартак»...

Но вот однажды в Доме коммуны появился мэр города. Василий Леонидович искал Володьку и был рад, что это ему наконец-то удалось сделать. А когда он увидел рядом с ним еще десятка два людей, таких же замызганных, как и его бывший однокурсник, то, к чести Бубнова, он не растерялся и сначала распорядился, чтобы срочно подогнали сюда автобус, а только тогда протянул руку Володьке: ну, здравствуй, разгильдяй!..

Раздел 31. И опять окно...

К нему, окну, сейчас уже почти не подходит Степан Данилович Хоменок. Хочется, тянет к окну, но ему теперь радости мало — что на стену смотреть, что в оконное стекло: ослеп. Катаракта. Да, правду говоря, и нагляделся. Хватает впечатлений. Из последнего, что едва смог прочитать, так это растяжку на Доме коммуны, из которой узнал, что страна готовится к первым президентским выборам... Это известие заинтриговало.

Недавно вот Володька заходил, говорил, будто первые новоселы появились в Доме коммуны, заселяются под музыку. И рассказал старику, что он уже не живет в Доме коммуны. Приехал как-то мэр, загрузил всех в автобус и прямым ходом в баню. А потом нарядил всех в какую-то спецовку и разместил под городом в деревне — там всем места хватило. Как и работы. В основном на фермах. Прикрепил и нарколога к ним. Девушку. Да такую, что хочешь не хочешь, а ноги сами топают в местный фельдшерский пункт. Вот так-то, Данилыч! «Я ж говорил, что у меня мэр друг, а ты не верил. А?» Что же касается Дома коммуны, то те хитро делают, мудрецы этакие: одну сторону реставрируют понемножку, будто крадучись по минному полю, осторожно, не спеша работают, и сразу — хоп, заселяют, словно боятся, что кто-то опередит, отнимет у них то жилье.

Что за птицы будут те новоселы? Какого полета? Хотелось бы глянуть на них Хоменку, хотелось бы, однако не глянешь, не фарт: отглядел свое, как и отходил на этом свете. Да и что ему теперь до них, тех людей, не соврать если? Свое бы разгрести…

Степан Данилович Хоменок смирился, пожалуй, со всем, что происходит в последнее время с ним и вокруг него. И когда где-то бродит его Петька и не является ночевать, то он и рад, что его нет дома.

И с тем смирился, что больше не вернется в Дом коммуны. Да и кто из прежних жителей вернется теперь туда? Кто их пустит? Да и зачем, с какого форсу, туда-сюда шастать? Назад хода нет. Откоммунарили. Каждому овощу — свое время. Если и встретятся они, бывшие соседи, то известно где...

Всем Домом.

* * *

...Кто-то нашел на столе Хоменка общую тетрадку, в которой на первой странице неровными крупными буквами было написано: «Норильск». И зачеркнуто. Далее дописано:

«Если есть на небе Бог, то на земле — наш Город.

Боже, спаси и сохрани его!..»

Почерк был Степана Даниловича.

2004 г.

Повести

ПОСТ

1

Когда здесь появился этот пост — точно никто не знает. Одни говорят, что после чернобыльской аварии, другие утверждают, что позже, когда был разрушен СССР. Вблизи границы с Россией: чтобы присматривать за передвижением людей из одной страны в другую. Движение, правда, здесь незначительное, так как весь транспорт, конечно же, идет по главной магистрали, которая в пятнадцати километрах отсюда. Но есть будка, на посту дежурят несколько милиционеров, рядом стоит легковой автомобиль, и когда появляется редкая автомашина, из будки выходит — как на этот раз — сержант Филончук, словно не зная, куда приткнуть жезл, играет им, будто он для него не совсем обязательная и нужная вещь, и только когда автомашина подъезжает поближе, тогда он на удивление энергично, привычно и умело пускает жезл в ход: стоп, умник, куда собрался! Автомашина останавливается, ционер подходит к окошку, из которого высовывается лохматая голова водителя Сиротюка, — тот, немного зардевшись от волнения, старается улыбаться, обнажая редкие зубы.

— Документы! — протягивает руку к окошку милиционер, а сам отвернулся, даже не смотрит на водителя, и зря тот старался — показывал ему редкие зубы, — а больше, наверное, нечего было. — Куда едешь?

— Так в путевом написано же...

— Прошу не такать, я с тобой детей не крестил.

— Извините.

— Если узнаю, что проедешь в Россию, пеняй на себя. А пока придется оштрафовать.

— За что?

— Разве не за что? Машина есть — найдем.