Дом коммуны

Что интересно, и сам он, Данилов, почувствовал, что является не последним человеком, а все же кому-то еще нужен в этой немножко корявой жизни. Конечно же, не считая семьи. К нему подходят с материалами сотрудники редакции, кладут листки перед ним на стол, каждый стремится пододвинуть свое писание поближе к стилисту, — чтобы побыстрее прочел, поставил свою подпись, и тогда этому материалу будет сразу дан ход — секретариат, типография, газетная страница... И каждый старается угодить Данилову, льстит, старается улыбнуться ему или что-то сказать хорошее и ласковое.

Всегда находился кто-то, кто обязательно попросит, чтобы прочел его материал в первую очередь. «Срочный!» Чего скрывать, к некоторым журналистам областной газеты Данилов относился с личной симпатией — как, например, к Зосимовичу, и когда тот просил прочесть его материал, Данилов, бывало и такое, просто ставил свою подпись, не читая: как пишет Зосимович, он знал. Хорошо пишет. К тому же и его учитель. Даже, можно сказать, крестный отец в журналистике. Когда Сережа Данилов закончил школу, то обратился в обком партии с просьбой — посоветовал писатель Михась Даниленко — чтобы его взяли куда-нибудь на работу в районную газету. Про учебу не думалось. Хотелось побыстрее работать: «трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете...» На газету и на тех, кто ее делает, юный селькор молился, словно на икону. Так он оказался в кабинете Дубовца, или просто Зосимовича, который заведовал сектором печати в обкоме партии. Деревенский парень, Сергей был всего лишь второй раз в таком большом городе, как Гомель, а в обкоме партии... Да что там говорить! Ходил по коридорам и боялся. Однако выходил оттуда, будто на крыльях летел: Дубовец встретил его, пацана, по-отечески тепло, даже не поскупился на шутку: «А у тебя, Сережа, сумка больше, чем ты сам. И ноги, вишь ты, до пола со стула не достают... А я же, когда встречал твою фамилию на страницах газет, то думал, что ты — богатырь: больно много и хлестко писал». Он предложил Данилову на выбор три редакции, паренек, конечно же, выбрал ту, что была поближе к дому. Так он оказался тогда в Корме, а на следующий год, осенью, пошел в армию.

Через несколько лет, приехав в отпуск, Данилов навестил бывшего редактора кормянской райгазеты Павла Олеговича Павленко. Тот уже был на группе, стопку, как это мог в прежние годы, не брал, потому пили только чай. А Данилов вспомнил, как зимой, когда его отправили в командировку в один из колхозов, автомашины тогда и близко не было в редакции, автобусы не ходили — езжай на чем хочешь, вернулся с пустыми руками, ни строки в блокноте, только промерз до костей. И плакал, что ничего не получилась, что не выполнил задание. Зашел прямиком к редактору на квартиру, которую тот снимал в обычном деревянном доме. Они с женой растирали ему щеки, уши и нос, и вдвоем утешали: да не горюй ты, чудак, и не плачь, ну, не получилось сегодня, завтра получится. Помнится, еще подчеркнули, если уже плачешь, то будешь хорошим журналистом. Есть ответственность. Молодец...

Что было, то было.

Позже Данилов узнал, что Павленко умер. А коллеги-журналисты, которые выносили гроб из квартиры, острили: «Этот день мы приближали, как могли...» Озорники, что с них возьмешь!..

Круто повернулась судьба и у Дубовца. Обычно с сектора по печати идут на высокую должность в областную газету — редактором, в конце концов заместителем, а он пришел рядовым корреспондентам. Дубовец не был служкой, имел острый язык, сыпал шутками где надо и не надо, и потому, наверное же, считался не совсем серьезным человеком. Не скомороху же возглавлять орган обкома партии. Да и стопку брал. Даже в рабочее время. А как не возьмешь, когда приезжают журналисты из районов, когда гонорары приходят? Стопка сама лезет в руки. Это надо быть или больным, или полным идиотом ... А он и не прятался!

Иногда Данилов замечал, что у шефа — Зосимовича, слегка дрожат руки, и он предлагал ему:

— Может, прогуляемся?

Напротив, через дорогу, столовая, где в буфете продавали дешевое сухое вино, и Данилов не жалел денег, чтобы поправить здоровье своему шефу. Шефу — можно и в рабочее время, ведь это единственный человек в редакции, которому такое позволялось. Об этом все знали и не обращали внимания, есть запашок у Зосимовича или нет. Он мог также обнять Пазько в коридоре при всех, помять его в своих объятиях, а потом предложить:

— Пошли, Артем, в подвал. Там у Марийки коньяк есть. Я угощаю.

— Ай, была не была!.. Пошли! Где наша не пропадала! — махнет рукой Пазько, и они застучат каблуками по ступенькам. И все представляли, как Зосимович, встретившись взглядом с буфетчицей, скажет: «Только тот, кто вечером не пил, утром не знает вкуса воды!..»

Сегодня, как никогда раньше, завалили рукописями Данилова. Очередь. И каждому надо побыстрее, немедля. Известное дело. Кто в очереди хочет быть? Но пока не разберется стилист со статьей сотрудника Лаховского — хода другим нет: как всегда, ветеран накрутит, что голову сломаешь: надо хорошенько подчищать рукопись. Лаховский не любил, когда его правили, один раз даже набросился на Данилова: «Ты это что, молокосос, меня еще будешь учить, как писать?! Да я в «Правде», если хочешь знать, печатаюсь»! Данилов, и действительно, видел там информушки, которые Лаховский, скорее всего, передавал по телефону. Сделал вид, что не услышал, хотя внутри закипало. А Лаховский висел над столом, как тот надоедливый комар: «Здесь не черкай! Тут правильно! Грамотей, однако!..» Лаховский списался, конечно, вчистую, был выжат, как лимон, попробуй поработай пером каждый день в течение всей сознательной жизни — что останется? Пшик. А ему все еще надо зарабатывать на кусок хлеба. Хотя голова — не вечный двигатель: снашиваются и там разные шестеренки-извилины. Даже учитывая и то, что мало кто помнит, когда Лаховский пригубил хоть раз рюмку. Работая в партийном отделе, он так приноровился писать отчеты с разных партийных собраний и конференций, что мог и не выезжать на место, дай ему по телефону фамилии выступавших — и читай назавтра статью с полным анализом всех проблем и перспектив. Один раз Лаховский проявил на дежурстве бдительность, за что законно получил благодарность от редактора. Тот уже подписал номер в свет, а Лаховский (про таких не зря говорят: ветеран не дремлет!) свежим глазом увидел, что какая-то несуразица получается. Сверху шел заголовок «Прыжок антилопы», а под этим материалом — тассовское клише, на котором очередь в мавзолей, и подпись: «К Ленину!»

Ляп был бы ого-о!..

После Лаховского на очереди материал Владимира Светлого, который, к удивлению, имел такую вот фамилию, а сам был похож на кавказца — волосы черные как смоль. Владимир Светлый дружил с Зосимовичем, они часто хохотали в коридоре: видимо, что-то интересное вспоминали из своих приключений. Светлый работал заместителем ответственного секретаря Рутмана, поэтому всегда ходил со строкомером.

Как-то Владимира Светлого разбирали на партийном собрании — жена пожаловалась, что тот приходит домой, особенно, когда возвращается из командировок, где щедро угощают, с запахом, которого она не может и на дух терпеть. Поскольку жена работала в райкоме партии, то ее жалоба, как посчитали, самая что ни на есть авторитетная и весомая. Не шуточки — довел женщину. Серьезней и быть не может. Собрание! Ну, собрались, пожурили, как и должно быть, нарушителя партийной дисциплины. Потом и ему слово предоставили: давай, выкручивайся, оправдывайся. Светлый был на удивление спокоен, уравновешен, кашлянул в кулак и серьезно произнес:

— Когда ж прихожу домой, как в райком партии!

Брызнул смех, и хотя секретарь и цыкнул, чтобы не забывали, где находятся, — не подействовало: ведь не секрет, что участники собрания не любят ходить в райком партии даже изредка. А здесь — каждый день.

Светлый отделался выговором. Но после того собрания домой зашел всего один раз — чтобы забрать вещи. Ключи оставил соседям.

Заглянула Тамара Баритонова, заместитель редактора, посмотрела на стопку рукописей, что лежала перед стилистом, осталась довольна: строчат, не сидят сложа руки, так что можно жить и завтра, и послезавтра. Хватит материалов на несколько номеров. А там еще ТАСС подкинет, БЕЛТа, АПН. Газета — молотилка, ей только подавай, перетрет, перемелет и спрессует все факты и новости, отчеты и криминальную хронику в подшивку, а Дубовец и Светлый, взяв по стопке, затянут свою любимую песню, из которой и знали, наверное, всего две строки: «На пыльных страницах... районных газет останутся наши следы...» Областная сбивает ритм. Поэтому хорошо будет и «районных». Это же в песне так, не в жизни.