Страница 102 из 116
— Ну, а что будет с Пепи?
— Если они начнут порочить вас, для нее это будет еще хуже, — ответил Парк. — Ну как, Пепи согласится признать себя виновной?
Но Пепи осталась непреклонной.
Процесс был будничным и недолгим — ведь англичане не выносят никакой помпы. И тем не менее в суде царила какая-то особая атмосфера. Если на передних скамьях палаты общин обе стороны кладут ноги на стол, чтобы придать заседанию как можно менее казенный характер, — черные мантии и парики судей достигают обратного эффекта: они выключают суд из обыденной жизни, придавая ему какую-то отрешенность. Присяжные оказались добросовестными людьми ограниченных взглядов, робевшими от возложенной на них ответственности. Пепи сидела на высокой, просторной скамье подсудимых, между двумя полицейскими.
Прокурор зачитал обвинение: подсудимой инкриминировалось нарушение порядка и применение насилия против полицейского, выразившееся в том, что обвиняемая ударила его по голове плакатом с надписью: «Убирайтесь домой, нацистские генералы!» Признает ли обвиняемая себя виновной?
— Не признаю, — произнесла Пепи и добавила: — Они сами знают, что врут.
Судья вскинул на нее глаза и что-то записал, а Кэти шепнула Скотти:
— Девчонка! Зачем эта дура себя так ведет?
Кто-то монотонно огласил сведения о возрасте, происхождении и общественном положении Пегги, а ее защитник пробормотал что-то невнятное. Вызвали полицейского, сперва он дал показания, потом его допросили, после чего защитник заявил, что свидетель, очевидно, спутал Пепи с кем-то другим. Перегруженная работой полиция легко может впасть в ошибку, а в разгар бурной демонстрации тем более.
Я рассеянно следил за этой комедией и никак не мог сообразить, в какую сторону клонятся весы правосудия. Я удивился, когда за Рупертом пришел посыльный: нас просил зайти Парк. Он сказал, что все-таки решил вызвать Руперта, но не как очевидца демонстрации, а для показаний о личности Пепи.
— Прокурор согласился не допрашивать вас, если вы будете говорить лишь о нравственных качествах Пепи и не коснетесь того, что произошло во время демонстрации, — объяснил Парк.
Я вернулся на галерею для публики, а Руперт появился в зале суда и принес присягу. Защитник объявил, что знаменитый Руперт Ройс, награжденный орденом за участие в войне, герой славного ледового похода и член семьи известных судовладельцев, согласился дать показания о личности подсудимой.
— Мистер Ройс, — продолжал защитник, — давно ли вы знаете подсудимую? Насколько мне известно, она приходится вам родственницей?
— Знаю со дня ее рождения, а близко познакомился в последние полгода.
— Но все вы, Ройсы, живете дружной семьей, правда?
— Пожалуй…
— Вы согласны со взглядами мисс Кэмпбелл на атомную бомбу и тому подобное?
— Нет. Я против одностороннего разоружения…
— Что вы скажете о характере мисс Пепи Ройс-Кэмпбелл? Можно ли назвать ее вспыльчивой? Несдержанной? Лживой?
— Нет. Она человек прямой.
— Вы считаете ее честной и правдивой?
— Безусловно.
— Может быть, она легко поддается дурным влияниям?
— Нет. Для этого она слишком умна… — начал Руперт.
— Вы сами, случайно, не пацифист? — прервал его защитник.
— Безусловно нет.
— Это все, мистер Ройс. Вы свободны.
Потом допросили Пепи; она заявила, что полиция сразу выбрала ее своей жертвой, ее схватили, не дав ей никакой возможности прибегнуть к насилию, если б она даже и хотела. Они не имеют права арестовывать за участие в демонстрации!
Пепи признали виновной, и судья, продолжая делать какие-то пометки в блокноте, приговорил ее к шести месяцам тюрьмы и штрафу в пятьдесят фунтов.
Я больше не видел Пепи. Только родителям разрешили свидание с ней в подвале суда. Мы с Рупертом ждали их наверху.
Вот когда я понял, что напрасно тянул так долго. Надо было рискнуть и сделать Пепи предложение. А теперь она недоступна, она попала за решетку, никому ничего не доказав и не получив удовлетворения сама. Во имя чего? Ей даже не дали объяснить, почему она не желает признавать себя виновной. Пепи увели, и я не мог отделаться от ощущения, что меня ограбили, а у Пепи отняли ее убеждения и она зря пошла в тюрьму.
Да и Руперт, которого заставили молчать, был глубоко уязвлен в своем чувстве мужского и человеческого достоинства.
Фредди боялся, что наш разговор подслушают, поэтому мы сели перекусить в углу конференц-зала, где обычно пили кофе. Он сказал Руперту, что нашел и для него и для себя выход и хорошо все продумал. Теперь-де мы проучим этих ублюдков!
— Если это опять какие-то сомнительные махинации, я и слушать не стану, — заявил Руперт. — Мне надоело. Либо честная игра, Фредди, либо я — пасс.
Фредди пропустил его слова мимо ушей.
— Я хочу, чтобы вы поехали в Китай, — сказал он. — Можете взять с собой Джека.
— Далековато, Фредди, в Китай…
— А вы послушайте. Знаю, вы скажете, что я просто хочу от вас избавиться, но это вовсе не так.
— Ну, выкладывайте, — предложил Руперт, с подозрением глядя на собеседника. — Послушаем.
— Сегодня утром я виделся с двумя министрами и экспертом Английского банка по заграничным капиталовложениям Филом Барри. Они не высоко расценивают мои шансы. Пинк Бендиго старается меня угробить и Рандольф тоже. Вот я и хочу, чтобы вы поехали в Китай.
— Зачем?
— Китайцы должны нам выплатить в порядке компенсации около двенадцати миллионов фунтов. Они хотят урезать их до четырех или пяти миллионов. Мне нужны эти деньги: надо выскрести оттуда все, что можно, на случай, если Бендиго, Рандольфу и Наю удастся меня прижать.
— Ну, а что мне там делать, открыть наш филиал?
— Нет, нет. Я хочу, чтобы вы достигли с ними какого-то соглашения и получили эти деньги, тогда мы смогли бы снова завести с ними дела. Мне пришло это в голову на обеде, который наши деловые круги давали японской делегации. Я подумал: какие мы идиоты, что отказались от торговли с Китаем, рано или поздно она теперь достанется японцам. По правде говоря, Эндрью Ротбарт уже два года ведет переговоры с китайцами о выплате нам компенсации; он летает в Шанхай из Гонконга. В принципе ему удалось с ними договориться; они утверждают, что верфи, доки и лихтеры нашей фирмы в Шанхае и Кантоне могут стоить немногим более четырех миллионов — это меньше одной трети их настоящей цены. Но тут мы не будем торговаться. Вся беда в том, что в принципе они согласились платить за конфискованное имущество, а фактически не платят. Надо их убедить, и для этого нужен человек, который их хоть как-то понимал бы. Мы пошли бы и на два с половиной миллиона, только бы они заплатили.
— Но ведь это пустая затея, Фредди, — сказал Руперт, уплетая пирог с мясом и почками. — Зачем им вообще платить, если они могут не платить? Вряд ли вы сможете их заставить.
— Китайцы хотят торговать — и не прочь, чтобы мы строили для них суда, не обязательно здесь, можно и на верфях в Гонконге. Им выгодно также возобновить традиционную торговлю, которую они вели через нас с Юго-Восточной Азией, и я на.)то пойду, если моя затея со слиянием провалится.
— Но зачем им платить компенсацию сейчас, раз они упирались все годы?
— На это имеются свои основания. У них снова засуха. Как утверждают наши эксперты, китайцы собираются завезти из Канады огромное количество хлеба — около четырех миллионов бушелей. Им нужны суда. Когда-то суда Ройсов доставляли в Китай много зерна. Китайцам сейчас выгодно рассчитаться с нами, чтобы иметь возможность потом дешево фрахтовать наши зерновозы. Теперь самый подходящий психологический момент, чтобы получить с них долг. Вас это интересует?
— Очень, — лаконично ответил Руперт, все еще глядя на него с подозрением.
— А вас, Джек?
— Тоже.
— Ладно, тогда слушайте…
Переговоры, о которых шла речь, осложнялись тем, что опись имущества Ройсов в Китае занимала целые тома, а китайцы собирались оспаривать каждый пункт. Кроме того, надо было взять с собой представителя торговой палаты для переговоров по поводу капиталовложений других английских фирм, связанных с Ройсами.