Питирим

Старик, проснувшись, облокотился подбородком на колени, с удивлением стал слушать слова молодецкой песни, и показались они ему крамольными, греховными... Он громко в темноте вздохнул:

- Не к добру распелся, парень!

- Не страшно быть пленником тюрьмы, старец Александр. В тихой твоей дикости и покорстве больше страха, больше горя. Не учи уходить от суеты и бури. Человек может солнце взять рукой. А ты учишь быть безгласным червяком... Не надо! Не мешай!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IV

По Большой Муромской в Нижний прикатил некий боярин. Прикатил вечером, когда посадские уже собирались спать. Бубенцы внезапно зажгли в сонных уличках такое любопытство, что кто в чем был, так в том и выскочил на улицу. Ямщик в шляпе с кудрявыми перьями дико гикал на сытых коней. У нижегородских зевак дух захватило.

Комары с жадностью кинулись на теплое людское тело - бабы и девки чесались с визгом и гримасами, кружились и приседали, а с улицы идти не хотелось. Даже и тогда, когда тройка в облаках пыли исчезла вдали, за Почайной-рекой, они стояли, бесстыдницы, разиня рты и ахая:

- Что за боярин? Ой, ой, ой! Уж не напасть ли какая?!

Вдали, за Волгой, зарево над лесами. Поджигатели объявились, и не только в лесах, а даже и в самом преславном Нижнем Нове-Граде. Несколько лет назад спалили часть Благовещенского монастыря, против Кунавинской слободы, в полугоре над Окою.

О пожарах нижегородских, особенно о большом пожаре, опалившем город со всех сторон четыре года назад, по-новому - в тысяча семьсот пятнадцатом противу рождества христова - был осведомлен даже сам царь. Присылал людей для сыску.

Недолго Нижний отдыхал от огня. На днях снова запылало. Кроме Благовещенского монастыря, хватило полымем и торговые зимовья. Перекинулось на амбары; угрожало "запасным хлебным магазейнам". Вот бы была беда! Царь на случай неурожая сложил запасное зерно в Нижнем, Орле, на Гжатской пристани, в Смоленске, Брянске и в других местах. Поплатилось бы головою многое множество людей. Ничего, обошлось благополучно, только, на диво всех глазевших горожан, внизу, на Оке, судно с мукою и людьми полыхнуло. Да так, что ничего и не осталось.

О горе! о напасть! - каждый год "красный петух". Тщетно ищут виновников. Кто они? По обыкновению кивают в сторону керженских и ветлужских лесов - "там-де много разного незнаемого люда" и раскольников нераскаянных тьма-тьмущая, и голь кабацкая есть.

А сыск бургомистра Пушникова якобы имеет подозрение и на мордву, которая повадилась-де ездить на богомолье в Благовещенский монастырь, а народ мордва, известно, скрытный и мечтать любит. О чем его мечтание, допытаться невозможно даже огненным калением.

Так и сяк судили и рядили у своих домов мирные, напуганные этой тройкой, горожане.

К комарам прибавились жуки-жужелицы; со всего размаха щелкали камнем в лоб, гудели, "аки дьяволята", и падали, царапаясь, за ворот, под рубашку. Как не взвизгнуть!

Однако пора по домам.

И решили, - хочешь, не хочешь, а тройка всенепременно из Питербурха, и, безусловно, с каким-либо новым царским указом, и, конечно, во всем расплатятся теперь посадские тяглые: купцы, мещане и монастырская братия (ее тоже не милуют). А деньги за пожары, конечно, опять ненасытному вельможе князю Меньшикову.

Никто его, батюшку, не видал (век бы и не видеть!), а только слыхали, но денежки отправляй важному вельможе в срок с особо выбранными гонцами дважды в год. А это ой-ой как много!

Навздыхались, наохались бородатые и, почесываясь с великим усердием и позевывая в ладони, обидчиво поползли в свои норки-домики. Утро вечера мудренее.

Нижний засыпал тихим, покорным сном. Рассыпались звезды над лесистыми Дятловыми горами, на которых примостились домики и церкви Нижнего, окружая древний зубчатый кремль. Застыла недвижно ширь Оки, обнявшейся с Волгой. С колокольни строгановской церкви на Рождественской поплыли певучие звуки часов. А над лесами Заволжья росло, надувалось, мрачно колыхаясь, жуткое багровое зарево.

Не ошиблись, оказывается, мелкие нижегородские людишки, все эти хлебники, калашники, блинники, харчевники, ютившиеся в ветхих хибарках по окраине, - народ черный, а дальнозоркий. И недаром говорится здесь: "Лежи на боку, а гляди за реку". Едут в Нижний новые люди, не забывают, - из разных мест. По улице идучи, хоть и шапки не надевай. Начальства объявилось - не счесть! И все в зеленых мундирах, да еще с красными отворотами, да в закрученных париках, и глазами на людей не глядят, а по щекам будто хлещут. Страсти!

"Так и есть! Еще одного принесло: обер-ландрихтера Стефана Абрамыча Нестерова. Главный судья по Нижнему будет. Вот уж истинно: "семеро капралов над одним рядовым". Втихомолку душу отвели, все-таки, посудачили по дворам, а на ночь, на всякий раз, покрепче ставни заперли, да богу побольше, чем всегда, перед сном помолились. За последнее время сверчки, тараканы и мыши поперли из дому, а это не к добру. И до чего бегут, насильно не сдержишь, так и сигают. Знай: или еще пожары, или иная какая вещь.

Э-эх, жизнь-то была раньше, и что стало теперь! Жили-были стрельцы. Народ свой. Ходили на Нижний и Верхний базары с женами, с корзинами и мешками, колотились в яростной "любви к господу богу" медными лбами в монастырях об пол, торговали тайно брагой, медом и пивом и сами пили изрядное количество, с чувством и беззаботностью. За это некоторых сажали - не отбивай, мол, у казны дохода. Но и тут была отговорка. "Бог не без милости". Ссылались корчмари на недостачу вина. Государевы винокуры-де на всю Нижегородскую область выкуривают около двадцати тысяч ведер, а требуется сто тысяч (так выходило по расчетам записных "питух"). Возникали споры, разговоры, переписка. Служилые люди, писаки, хвастались: "На нас все окрестные государства не могут напасти бумаги".

Премудрое сословие стрельцов, между прочим, само же и вело сыск о незаконной продаже питий и, - что греха таить, - не без пристрастия и корысти; впрочем, "один бог без греха". Доходное было дело. А от этого судопроизводства воровская продажа вина и других напитков, благополучно процветая, возросла и превысила намного государеву бедную торговлишку. И стрельцы тучнели, ходили по улицам бородатые, важные, отрыгивая винные пары и солонину, и благодарили "господа бога" на каждом углу за благополучное процветание питейного дела.

Такова была воинская власть при царе Алексее Михайловиче в Нижнем Нове-Граде.

Одним словом, как говорилось тогда, "кабы не боярский разум да не мужичья простота - все бы пропали"...

А теперь - Петр.

Стрельцов - как не бывало. Рождению их насчитывалось свыше сотни лет и могуществу их в дальнем, казалось, и конца не будет, а вышло, как в сказке... "Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной, как лист перед травой", - и аминь! Стрельцы сгинули, а на их место стали Преображенские гвардейцы.

Суровые, молчаливые, новые люди. На базарах не шатаются. Пьяными не увидишь. Живут скопом и целые дни на кремлевской площади муштрой занимаются. Только и слышишь барабан. Ох, эти зеленые камзолы! Недаром перемигиваются знакомые люди, глядя на начальство: "Камзолы-то зеленые, да щи-то не соленые".

И многие закоренелые "питухи" перестали пить, многие непьющие запили. Эти задумчивые люди искали разгадки: что и как и к чему? И никак они не могли уразуметь, "что сотворилось в колыбели батюшки Минина?" Напрасно прыгали перед ними в кабаках, звеня бубенцами, в полосатых костюмах скоморохи с медведями, напрасно плясали перед ними потерявшие стыд "непотребные жонки", - поют "песню веселую про Егорку", а получается горько... Что ни говори, - тюрьмы переполнены; посадят на день, а просидишь год; бояре-помещики ведают и судят своих крестьян во всех их крестьянских делах, кроме разбойничьих и других воровских, сами налагают подати на своих крестьян - "сколько с кого что взяти". Никогда такого гнета и не бывало.

Беда свалилась на Нижний Нов-Град.