Страница 3 из 3
– Поздновато на работу приходишь.
Бондарский был известным иезуитом. Если он не сделал кому – нибудь пакость, день прошел зря. Такова была его установка. Еще никто не видел на его лице улыбки, не слышал доброго слова.
Свою должность он считал в газете главной, а себя профессионалом всех времен и народов. Высокомерие его иногда доводило Вениамина до желания врезать по узкой, как у лошади, и злой, как у голодного волка, физиономии.
– Я, между прочим, тебе материал в номер принес, как и обещал.
– Прошу, – галантно поклонился Бондарский, – в мой кабинет. Устроим читку.
Басов поплелся за Бондарским, зная наперед, что таких скверных материалов он еще в своей жизни не писал, что ответственный секретарь будет вынужден поставить вопрос о его профпригодности в газете.
Так он всех пугал.
Читка была мгновенной. Ожидаемого разноса не произошло. Бондарский, усевшись на угол стола, заваленного корректурой, посмотрел узкими жестяными глазами на Басова.
– У меня есть информация, что ты контачишь с «Комсомолкой», хочешь по поводу этой забегаловки, которую ты называешь «Концертным кафе», выстрелить, но теперь из более крупного калибра.
– Да, я был у Песцова, мы с ним обсуждали эту тему. Плохого ничего не вижу, газете надо защищаться от несправедливых нападок.
– Так уж несправедливых? А ну посмотри мне честно в глаза. Они ведь тебя купили в этом кафе: кормят, девочек предоставляют. Ты думаешь, мы тут сидим лохами и ничего не знаем, где наш сотрудник бывает и с кем общается? Все знаем. Рассказывай.
– Что рассказывать? – искренне изумился Вениамин.
– Как ты там устроился: и пожрать дают, и девочку под бок…Тебе не кажется, что таким образом жизни ты подсовываешь газете бомбу замедленного действия?
В этом кафе бывает черт знает кто, в том числе и наши генералы. А ты с некоторых пор личность известная, Гиляровский ты наш.
– Вот – вот, именно Гиляровский. Его работа заключалась в том, чтобы точно передать нравы и быт низов, и он не сидел в редакции, как смирный ученик – отличник. Или с тех пор журналистика перестала быть журналистикой?
– Ты мне университетский курс не читай. Я тебе говорю о том, что в любой момент придет цидуля из ЦК о твоем моральном поведении и заодно, о чем ты вообще пишешь.
– А о чем я пишу, это интересно? – начал заводиться Басов. – Если ты имеешь в виду интервью с Друскиным, то эту тему ты мне и поручил вести на оперативке при всем честном народе. Так что свидетелей на Нюрнбергском процессе будет достаточно.
– Ишь хватил. Ладно, отнеси свой шедевр в машбюро. Лиде отдай, скажи срочно. От меня скажи, от тебя она не станет делать эту работу срочно, больно ты ее обидел.
Вениамин вышел из кабинета ответсека с гадливым чувством вины. Так оно всегда бывало, когда на тебя валили черт знает что – потом доказывай, что валил как раз тот, кто давал задание! И было такое чувство, что тобой хотели попользоваться.
А с Лидой – машинисткой вышло действительно, некрасиво. Он накричал на старушку, которую все звали Лида. Она эту фамильярность культивировала, все – таки работала в молодежной газете. И, наверное, хотела чувствовать себя по возрасту равной со всеми.
А он назвал ее старой клячей только за то, что она печатала не его материал в номер, а халтуру – какую – то переводную статью, за которую, естественно, платили наличкой.
Но потом он извинился, хотя она и бровью не повела, что в рабочее время зарабатывала.
Конечно, ей мало платят, а у нее дочь больная. А что делать Басову, когда до запуска в типографию сорок минут, а еще надо вычитать и подписать материал.
Лида никак не отреагировала на появление Басова, только переметнула папиросу из левого угла рта в правый.
Эта военного формата женщина безбожно курила. Зайти в машбюро порой было просто рискованно: там, как на советском металлургическом заводе, стоял сизый дымный туман.
Сколько раз ставили вопрос о соответствии занимаемой должности Лидии Карпенко, но все понимали: стоит ее только подтолкнуть, как она свалится на самих же подталкивателей с огромной тяжестью. Может и завалить.
Потому Лидия спокойно могла уничтожать пачками папиросы на своем рабочем месте. А уж ваше дело, как подобрать к ней ключики и получить свой напечатанный материал.
Чего нельзя было отнять у старой женщины, так это ее мастерства. Она была похожа на ту машинистку, которую великий драматург и философ Бернард Шоу, принимая на работу, спросил, с какой скоростью она печатает.
– 200 слов в минуту, – ответила машинистка.
Великий драматург почесал затылок:
– И где же я вам возьму столько слов?
Даже инквизитор Бондарский не всегда отваживался контачить с Лидой. Она и ему могла врезать по первое число (фраза, часто употребляемая в стенах редакции, которую расшифровать не мог ни один сотрудник).
Басов громко буркнул:
– Это в номер, я буду у себя.
И исчез.
В кабинете его ждала девушка в толстых зимних чулках, хотя на дворе все еще было тепло.
– Здравствуйте! Я к вам на работу, – сказала она, садясь в кресло у стола.
Басову ничего не оставалось, как занять свое место начальника отдела.
До сих пор он работал один, хотя ему давно редактор хотел подсадить стажера. Но Басов со стажерами быстро расставался, времени не было кого – то учить, объяснять прописные журналистские истины. И ему шли навстречу, Басов был ценным сотрудником.
Во всяком случае, редактор сдерживал Бондарского в желании поставить зарвавшегося умника на место.
И вот новая попытка стреножить свободу. С появлением сотрудника он должен будет работать в строго обозначенные часы – ведь теперь отвечает не только за себя, но и за отдел.
Бондарский, при всем своем профессионализме, ревниво относился к свободолюбивым личностям, которые завоевывали свою свободу работой.
– Я в редакции ни одного яйца не высижу, – не раз в глаза говорил Боднарскому Басов.
Тот морщился от негодования.
– Если очень постараться, высидишь. Я всегда здесь и помогу тебе это сделать.
– Каким образом?
Такие стычки были постоянными. И когда Басову надоедало, он шел к главному редактору с заявлением об уходе.
Казимир Пшесинский мрачно созерцал Басова и начинал медленно вслух читать заявление, интонируя каждое слово так, чтобы было понятно, какую глупость написал его лучший сотрудник.
После чтения заявления Пшесинский разочарованно вздыхал и спрашивал себя:
– Выбросить, что ли, этого дурака на помойку? Но где он такую лафу найдет? В этот раз пожалею. Потом мне ноги целовать будет.
– Почему ноги? – не удержался в один из эпизодов увольнения Басов.
– А что тебе руки дать, у меня маникюр.
И действительно, руки главного редактора были в мужском маникюре.
Пшесинский, поляк по национальности, был родом из Кракова, в который он на какой – то юбилей привез чуть не всю редакцию и показал ее своей большой семье.
В этой большой семье сестра Пшесинского была знаменитой маникюршей и делала отличный мужской маникюр, входивший только в моду.
Много раз в ЦК комсомола Пшесинского высмеивали за эти «женские штучки», но поскольку крамолы в этом особенной не было, его оставили, в конце концов, в покое.
Редактор и внешне был похож немного на женщину: круглое лицо, большие карие глаза и пушистые ресницы. Но характер имел чисто мужской и подчас своей воле подчинял даже комитетчиков, не говоря уже о своем ответственном секретаре Бондарском.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.