Страница 1 из 3
Александр Рогинский
Концертное кафе
Памятник – это память, чтобы новое поколение знало, как жили до него.
Я стою перед памятником, которого давно нет, но мне не надо напрягать воображение. Вместо паркинга, из которого выезжает шикарный «лексус», я вижу старый почтамт, опирающийся на колонны – костыли, а рядом, словно собачку, прильнувшую к ногам хозяина, «стекляшку», которую киевляне так называли потому, что она вся была из стекла.
Официально же «стекляшка» именовалась «кафе Крещатик». Днем оно работало, как пищеблок, а вечером превращалось в концертную площадку.
Вспоминая популярное заведение, вижу героев своего повествования. Только не пойму, были ли они на самом деле, или это плод моего воображения!? Склонен думать – все-таки были.
Басов сидел за своим столиком, рядом вытирала мокрой тряпкой пол уборщица, а в дверь уже входил Григорий Друскин. С Басовым они сразу нашли общий язык, Друскин, прекрасно знающий музыку и музыкальные нравы, охотно давал Басову информацию.
Не одно интервью уже появилось с ним в молодежке, в которой работал Басов.
Но вот с последним произошла неувязка. Впервые Басов не дал перед засылом прочитать интервью, в котором речь шла о проблеме цензуры со стороны партийных и комсомольских органов.
Друскин согласился на такую постановку вопроса после последнего случая, когда райкомовский чиновник запретил выступления известного латвийского ансамбля только из – за того, что пели они на родном языке.
Друскин рассвирепел. Он организовал приезд, гостиницу, решил финансовые вопросы, а теперь получалось, что комсомольский перестраховщик перечеркивал все его труды, но главное – его имидж надежного администратора.
В интервью об этом было сказано, но Друскина срочно услали в командировку и материал вышел без визы. И наделал немало шума. Редактора вызвали на ковер в ЦК комсомола, досталось и Басову.
А в музыкальном театре, где Друскин работал администратором, готовили хорошую баньку, ведь информация шла от него.
Друскин сразу направился к Басову.
Тяжелый камень лежал у Басова на душе. Ему дали выговор, хотя сам редактор требовал острых материалов и именно по руководству комсомола искусством. Хрущевская оттепель разогнула спины, подняла людей с колен. Но, видимо, рано начали оживлять едва пульсирующую жизнь.
Басов встал, пожал руку Друскину.
– Спасибо вы мне, конечно, не скажете, но я не мог завизировать материал, вас не было в Киеве, а снять интервью мне не дал ответственный секретарь.
– Плохо не это, – сказал Друскин, тяжело опускаясь на стул. – Плохо, что переврана фамилия директора.
– Да и это, – согласился Басов. – Но в материале все правильно, это корректура. Вас уволят?
– Возможно.
– А где же вы будете работать?
– Здесь и буду.
У Басова сжалось сердце. В большой семье Друскин был единственным кормильцем. В музыкальном театре платили не Бог весть какие деньги, но там можно было подработать на выездах в область, в том же кафе «Крещатик»…
– Я вам могу только одну вещь предложить: у меня хорошие отношения с собственным корреспондентом «Комсомолки». Против этой газеты никто и пикнуть не посмеет. И если там выйдет, конечно, заново написанный материал, то, считайте, мы победили.
– Сразу – да. А потом съедят заживо.
– Не съедят, мы будем следить за этим.
– Вы хотите, Веня, жить в состоянии войны? Я не хочу. Этих людей вы не переделаете, они функционеры, винтики в механизме, а против лома нет приема.
– Так что же, получается – жить на коленях и каждого идиота бояться?
– Получается то, что получается. Вы не Галилей, а я не Бруно. Мы люди маленькие, если нас сожгут на костре, от нас даже дыма не останется.
Мы с вами попали в переделку, клюнули на свежий ветер, теперь будем учитывать это в своей работе.
– Дуть на воду?
– Дуть на воду.
Друскин улыбнулся. Для Басова, словно солнце выглянуло. Ведь если разобраться, он, что называется, подловил Друскина на ситуации и уговорил его дать такое интервью. А сам в глубине души хотел помахать пальчиком: смотрите, мол, какой я смелый.
В редакции было такое негласное соревнование. Молодежка показывала свой задор и способность решать взрослые проблемы. Такую возможность ей давали, но до определенного момента, за которым начиналось минное поле.
С Друскиным на это минное поле Басов и полез. Взрыв прогремел, правда, еще не такой громкий. А Басов хочет его сделать слышимым на весь Союз. Огромный риск, и понятно, что на него не хочет идти Друскин. Не верит, что «этих» можно победить. И правильно не верит. Но тогда зачем все это нужно?
«Нужно, нужно, нужно», стучал молоточек в голове. Иначе ты проспишь свою жизнь.
Жизнь была спокойной и уравновешенной. Глоток свежего воздуха, залетевшего в приоткрытую, по неведению генсека, форточку, поднял со дна осознание своего человеческого достоинства, без которого человек превращается в биологическую машину с мусорным ящиком вместо головы.
Так не хотелось прожить свою исключительно нужную (как считал Басов) жизнь.
– Сделаем так, – предложил Басов. – Я свяжусь с «Комсомолкой» и договорюсь, что в материале вы будете фигурировать косвенно. Не будет вашей прямой речи, ваших мыслей, а только участие в скандале.
– Вы не поняли, – начал злиться Друскин (даже пятна пошли по лицу), – я не Дон – Кихот, а старый уставший человек. Я не люблю этих людей, я не люблю эту страну, ее строй, я многое не люблю, но люблю свою семью, жизнь и искусство. Хочу дожить, отдав силы не для взбаламучивания ила на дне, а плавая в чистой воде.
– А как же быть с остальными? – спросил удрученно Басов, прекрасно зная ответ.
– Избавьте, избавьте… – Сегодня хорошая группа будет выступать, но боюсь, что снова, особенно после вашего материала, явятся смотрящие.
– Что они могут найти в безобидной «виашной» музыке?
– Вы имеете в виду музыку вокально – инструментальных ансамблей?
– Ее самую. Комсомол их поднял на волну, хотел показать, какой он деятельный. ВИА должны были петь о нашей героической молодежи, которая успешно строит коммунизм. А «виашники» начали играть джаз.
– Это не совсем так, они все – таки поют и играют больше именно молодежные романтические произведения, а джаз… Кто знает, что это такое? Спросите у любителя джаза и он вам начнет рассказывать о «своем» джазе. Но были, конечно, и основатели, те, кто начал формировать этот стиль…
Вот комсомольцы на всех углах кричат о равенстве всех рас и народов. Но разве они не знают, что джаз родом из Африки и зазвучал в американском Нью – Орлеане, что его создателями были негры?
Эллингтон, Лансфорд, Бейси, Хендерсон – эти выдающиеся музыканты играли свинг, который так и вошел в историю джаза, как «черный свинг».
Что это значит? Мы, борцы за справедливость, отказываем угнетенным неграм в их искусстве. Смешно.
Но попробуйте это сказать вашим учредителям.
– Каким еще учредителям? – не понял Басов.
– Ведь ваша газета орган ЦК комсомола, не так ли? Вот они и учредители.
– Да это обыкновенные перестраховщики, дрожащие за свою карьеру и готовые родную мать продать из – за теплого кабинета. Они самые элементарные жандармы, лижущие задницы своим старшим наставникам коммунистам.
– Вам не страшно произносить такие слова? Хотя вы ведь так молоды…Но смелость ваша до первой серьезной стычки, вот когда они наложат на вас вето и не дадут вам заниматься любимой работой, посмотрим, что вы запоете.
– Джаз запою, – рассмеялся Басов. – Ей Богу. Когда же его петь, если не в мои годы?
– Я рад, что вы так настроены, но все – таки, Веня, будьте осторожны. Плетью обуха не перешибешь.
– Так это они плеть, а мы обух.
– Хорошо. Значит, я пошел.
Басов остался сидеть за столиком, с него еще не сошел жар спора, он чувствовал себя паровозом, набравшим скорость…
И если бы сейчас к нему подсел закосневший комсомолец, он бы ему показал…