Биография

— Лучше руки на себя наложу, чем с постылым жить стану! — воскликнула Верка.

— Дура, — спокойно сказала председательша. — Он хоть и в годах, всем женихам жених. Дом — полная чаша: корова, овцы, куры. Хата — другой такой же не сыскать. Даже велосипед имеется — на нем и приезжает.

— Нелюб, — бросила Верка.

— Про племяшей подумай, про хворую мать!

— Нелюб.

— Заладила! Вот не отпущу вдругорядь на Кавказ — враз поумнеешь.

— Ты меня, Ниловна, не пужай. — Веркины глаза потемнели, на лбу образовалась складочка. — Я уже поняла, что такое жизня, и меня теперя никому не испужать.

Председательша вяло махнула рукой, давая понять о бесполезности этого разговора. Они снова принялись обсуждать, где поместить Алексея, и получилось: лучше, чем у Матихиных, квартиры не найти.

— Сама отведешь или мне пойти? — спросила председательша.

Верка усмехнулась.

— Лучше ты ступай. Мы с Танькой сызмальства соперницы: то она верх одерживает, то я.

— Обогнала тебя по трудодням, — сказала Ниловна.

— Цыплят по осени считают, — возразила Верка. — До конца года ишо два месяца.

…Хата Матихиных была повыше и пошире других хат. Во всех комнатах — дощатые полы. Даже в колхозной конторе таких не было. Жили теперь Матихины похуже, чем до войны, но все же не бедствовали, как Верка. Хозяин уже дослужился до офицерских погон. Этой весной, когда дивизию, в которой служил капитан Матихин, перебрасывали на Дальний Восток, он прикатил на несколько часов домой. Как сумел — это уж его дело. Сбежались все, кто только мог ходить. Вышел хозяин на крыльцо — гул покатился: мать честная, наград-то сколько! Позвякивали медали, сияли ордена. Не грудь — иконостас. И ведь не пикой колол врага капитан Матихин, не шашкой рубил — гвардейскими минометами командовал. От этого ему награды, почет, уважение и все прочее, что другим не положено. Смотрели хуторяне на бравого вояку и думали: «Лихой казак!» Матихин и сам понимал это, часто говорил солдатам и сержантам: «Я, ребята, простой человек, без всякой интеллигенции в башке. Дадут приказ — выполню». И выполнял. Но при этом понимал: война войной, а жизнь жизнью. Здоровенный чемодан — пуда на четыре потянет — приволок Матихин в подарок жене и дочери. Чего только не было там! И платья, и отрезы, и туфли на высоких каблуках, и даже три кружевные исподницы, по-интеллигентному — ночные рубашки. Страшное дело война. Но Матихин чувствовал: другого шанса не будет.

Поладили быстро.

— Пускай остается, — сказала Анна Гавриловна, хозяйка. — Свободная комната есть и лишняя кровать найдется.

Была она статной, еще довольно молодой, что называется, в самом соку. Толстая, в руку, коса, небрежно скрученная в огромный пучок, оттягивала голову, придавая лицу надменное выражение; плавные движения рук и напевная речь, наоборот, вызывали доверие. Узкий лоб, невпопад моргавшие глаза, растерянная улыбка свидетельствовали об отсутствии острого ума, но отнюдь не об отсутствии житейской хитрости, которой славились все Матихины. Ее очень беспокоила дочь. Татьяна была «порченая»: еще девчонкой согрешила с мальцом-соседом. От людей этот грех удалось скрыть. Ее родители договорились с родителями мальца поженить детей, как только им исполнится восемнадцать лет. В назначенный срок свадьба не состоялась и уже не могла состояться: нареченный сложил голову на фронте. Девку с изъяном всегда трудно было сбыть с рук; теперь же, когда женихов с гулькин нос, будет еще труднее. Оставалась, правда, надежда на богатое приданое, но Анна Гавриловна по старинке думала: «Приданое приданым, а честь честью». Она с радостью согласилась взять постояльца — Алексей показался ей покладистым парнем.

От матери Татьяна ничего не унаследовала. Да и отцовского в ней было мало — только нос с горбинкой. Смугловатая, глазастая, чуть суховатая, с тяжелыми — в виде полумесяца — серьгами в маленьких розовых ушах, вся как будто бы опаленная кухонным жаром, она и лицом, и повадками походила на цыганку.

Увидев в окно Алексея с Ниловной, она метнулась в комнату, где стоял сундук с приданым, надела широкую цветастую юбку, нацепила монисто, доставшееся ей от бабки, такой же смугловатой, глазастой, суховатой, рассыпала по плечам длинные и прямые, словно бы льющиеся волосы, смоляные, как воронье крыло, и лишь после этого появилась на кухне, где мать толковала с Ниловной.

В переговорах участвовал и свекр — тот самый дедок, которого Алексей угостил папироской. Он все время встревал в разговор, расхваливал сноху и особенно внучку, без всякого повода колотил клюкой пол. Татьяна спровадила деда погулять, села чуть в стороне, расправив юбку. Хороша! Но Алексей думал о Верке, прикидывал, где они свидятся и когда.

Ему отвели самую лучшую комнату. «Залу» — так напевно сказала Анна Гавриловна. Между окон темнел пузатенький комод с расставленными на нем пустыми флакончиками и коробочками разной величины; у стены была двухспальная кровать, накрытая богатым покрывалом; на еще не просохшем полу с облупившейся кое-где краской лежала домотканая дорожка. Алексей почистил шинель, попросил горячей воды — решил выстирать хотя бы гимнастерку. Анна Гавриловна тотчас заявила, что стирка не мужское занятие, пообещала к утру выстирать и отутюжить не только гимнастерку, но и брюки. И дала взамен мужнину одежду.

— Зараз в баньку пожалте, — пропела она. — Мы уже помылись, но жар в ней по сю пору стоить.

Алексей попарился, выстирал майку, трусы, носки, просушил все это над горячими камнями.

Его уже ожидали. На столе дымился борщ с янтарными кружочками на поверхности, аппетитно утопали в рассоле огурчики и помидоры с лопнувшей кожицей, на тарелках лежали розовые ломтики сала. Литровая бутылка с тугой бумажкой в горлышке придавала столу праздничность.

Как только Алексей опустился на стул, дедок схватил бутылку, проворно выдернул самодельную пробку; позвякивая горлышком о стаканы, разлил самогон. Себе и Алексею налил до краев, снохе и внучке — меньше половины.

— Дай-то бог.

Анна Гавриловна подержала стакан около губ и выпила разом. Помахала в рот ладошкой, покрутила головой.

— Крепок!

Татьяна пожеманилась, но тоже не оплошала.

Алексей наворачивал борщ, искренне говорил, что никогда не едал такого. Татьяна игриво поглядывала на него, дедок расспрашивал о Москве, Анна Гавриловна предлагала сало, огурчики.

— Коли сметанки хотите или, к примеру, творожку, то я мигом! — спохватилась она.

Алексей помотал головой и незаметно для других ослабил ремень.

Сытый, чуточку пьяный, он лег и сразу утонул в перине. Лежал с открытыми глазами и удивлялся неожиданному повороту в своей судьбе. Из кухни доносились голоса, плеск воды. Потом все стихло. Алексей хотел повернуться к стене и уснуть, но скрипнула дверь, появилась Татьяна в кружевной исподнице. Она помешкала на пороге, чуть слышно вздохнула и пошла назад. Он вспомнил, как откровенно поглядывала на него эта девушка, и, беззвучно рассмеявшись, подумал, что на фронте и в госпитале ребята были правы: красивых девчат теперь действительно навалом, как говорится, на любой вкус и цвет.

Алексей еще не был искушен в амурных делах: мимолетная связь на переформировке, интрижка в госпитале — вот и все его похождения. Это, однако, не мешало ему то многозначительно, то покровительственно покашливать, когда однополчане или однопалатники рассказывали о своих победах, — хотелось казаться опытным.

Ловя ухом звук удалявшихся шагов, Алексей вдруг представил Татьяну нагой. Думать об этом было приятно. Но еще приятней было думать о том, что он парень и может привередничать: захочет — пожалеет, захочет — оттолкнет. С этой мыслью Алексей и погрузился в сладкий сон…

Утром он уже сидел в конторе и строчил отчет. Счетовод — дядька с рыхлым, пористым носом — опасливо выспрашивал его. Убедившись, что Алексей ни черта не смыслит в бухгалтерии, успокоился. Заглянула Ниловна. Увидела, как бойко водит пером Алексей, расплылась в улыбке, помчалась по колхозным делам.