Волчица

Для такого случая одели даже парадную форму.

Машина довезла их казённо «прикинутые» задницы туда за пятнадцать минут.

Вот он, приют их детства и отрочества. Когда единственной отрадой было несчастное караоке, книги, да походы в музеи столицы…

Всё так же обнесён пятиметровым бетонным забором с сигнальной проводкой по верхней кромке. Чтоб уж никто не отлынивал от учёбы, пустившись в бега по полям и горам. Лесов-то на планете почти не осталось: всё свели под «особую северную»… Впрочем, всё равно пытавшихся сделать это беглецов очень легко отслеживали по пеленгу чипов-удостоверений личности в запястьях.

Ленайна однажды и сама… Отметилась.

Три дня карцера и голодовки прояснили ей только то, что пока чип – в ней, спрятаться нереально. А выковырять его – рудники!..

Охрана на входе в виде трёх старушек пыталась что-то спросить, и втулить им, что «посторонним вход категорически…». Ленайна, тряхнув орденами на груди – вот как чуяла, что пригодится парадная форма со всеми регалиями! – гаркнула, выставив запястье:

– Сканнер сюда! Живо, не то – всю оставшуюся жизнь будете разгребать дерьмо в Центральном городском коллекторе!..

Их, разумеется, впустили.

Особый Статус экипажей танков позволял проделывать и не такое, и влезать туда, куда обычным, и даже управляющим, не то, что – работникам, но и офицерам Флота, иногда ходу не было.

Ленайна повела своё воинство сразу в Зал Собраний.

Боже. Ничего не изменилось. Унылые стены – до половины цвета хаки, выше – грязно-жёлтые. Белённые потолки. Казённо-зелёная трибуна. Жёсткие, истёртые тысячей задов до вмятин-впадин, сиденья скамей… Позади подмостков – скромный полевой алтарь. Ну правильно: не строить же здесь для воспитанниц специальную церковь!..

Сзади послышались шаги: Ленайна обернулась.

К ним быстрым деловым шагом подошла невысокая плотная женщина. Явно – новый директор. Она так и сказала:

– Здравствуйте, майор Мейстнер, здравствуйте, капитан Мейстнер и старший капрал Павлов! Рада приветствовать вас в наших стенах снова. Я – директор, Тора Брайтон. Чем могу быть вам полезна?

Ну ясно – охрана же передала ей их данные.

– Мы просто хотели посетить наш…– Ленайна на долю секунды замешкалась, понимая, что это не укроется от внимательно наблюдающей за ними пожилой женщины, – Родной Интернат. Посмотреть. На него. Кстати – а где миссис Магритт?

– Мне очень жаль, но миссис Магритт перевели. На другую работу. Она теперь – инспектор целой провинции. Сибири.

– А, повысили, стало быть? – Ленайна не была удивлена. Амбициозности, напора и энергии у «железной Сары», как они называли старую директоршу между собой, хватило бы ещё на трёх начальниц.

– Да, повысили. Итак, господа офицеры, чем могу служить?

Ленайна чётко, как на рапорте, озвучила их желания.

Классы осматривали не торопясь, игнорируя удивлённо-недоумённые взгляды занимавшихся девочек всех возрастов – от трёхлетних малюток, до тринадцатилетних, почти сформировавшихся телом, девиц. Линда молчала, Ленайна вежливо кивала на объяснения, что изменилось в технологии обучения за последние десять лет. Хм. Да почти ничего.

Даже побитое молью чучело волка, всё ещё поблёскивающее искорками стеклянных злобных глаз, так всегда её пугавших, особенно в темноте, в кабинете Биологии сохранилось. Не говоря уж о восьмидесяти шести глобусах Колоний в кабинете географии и планетологии. А вот снопы с пшеницей исчезли – как объяснила мисс Брайтон, труха, в которую превратились зёрна и пыльца, вызывали у некоторых воспитанниц аллергию.

Хм… Что-то часто им попадаются случаи этой самой аллергии. Может, и правда – что-то с чем-то здесь, на Глории, скрестилось?.. Хотя, как уверяли хреновы генетики, даже в принципе – не могло.

Посетили они и огромный, и сейчас пустой барак. С заправленными как по линейке, двухэтажными кроватями-нарами. Линда не удержалась: прошла и отсчитала – «пятый ряд, тридцать восьмое место… Чёрт!»

Ленайну передёрнуло: всплыли непрошенные воспоминания о зелёно-коричневых стенах таких же спален в других бараках. Где они все, курсанты и курсантки, независимо от пола, жили (Вернее, падали без сил!) весь первый год, когда обучались в Академии. И только на второй семестр доказавшим серьёзность своих намерений, «выдюжившим», курсантам, выделили отдельные комнаты. Вернее – клетушки.

Вот уж это не хотелось бы повторить!.. А тем более – посетить.

Столовая. Нет, всё тоже по-старому: всё те же мастодонты: алюминиевые кастрюли и чугунные котлы, которые с трудом ворочают краснолицые сосредоточенные поварихи, да жар от раскалённых печей, пробивающийся в громадный зал через окна-раздаточные. Даже неистребимый запах прогорклого дешёвого растительного масла и пережаренного лука – всё сохранилось именно так, как ей помнилось.

И, разумеется, тщательно оттёртые руками дежурных-дневальных, и «нарушителей дисциплины», плинтусы и стенные, пластиковые, под дерево, панели, до середины закрывающие стены низкопотолочного и несмотря на многочисленные лампы, тёмного помещения. Заставленного выстроившимися по линейке столами на тридцать человек. То есть каждый – на один взвод-группу…

Ленайна захотела пройти в спортзал.

И здесь ничего не изменилось. Прозвучал звонок: там, в учебных корпусах, перемена аудиторий. Коридоры загудят, воспитанницы «организованно» перейдут.

Её снова передёрнуло.

Она встала у свисавшего с высоты десять метров каната для лазания, решая, хочет ли возвращаться в коридоры и классы, встречаться с настороженно-озлобленными «самостоятельными» девицами. Директорша восприняла эту остановку и молчание по-своему:

– Уважаемая госпожа майор! Прошу прощения… Не согласились бы вы прочесть небольшую… Воспитательно-патриотическую лекцию? В свете трагических событий на… Дункане. Для поднятия, так сказать, патриотического духа… И оптимизма.

Ленайна переглянулась с Линдой. Та чуть заметно кивнула.

А что: правильно. Всё-таки будет у бедных, задрюченных казённой муштрой, девочек, «официальный» повод откосить от нудных занятий.

Блинн… А ведь они и сами такие «лекции» пережили!

Уже через десять минут, стоя на обшарпанной сцене, за зелёной трибуной с гербом Содружества на передней стенке, она осознала, что, как и те докладчики, которых слушали в детстве они, говорит буквально стандартными формулировками. Казённо-патриотическими фразами. За которыми, как они с Линдой и Мишей сейчас, как никто, ощущают – ничего нет!

Только обыденность серо-защитной жизни, отягощённой военным положением…

Она старалась, чтобы голос звучал не возмущением, а убеждением:

– «… только вы, наша подрастающая смена… Символ нашей надежды и преемственности Идеалов Свободы и Демократии… пронесите же через всю жизнь то тепло, те знания, что пытаются вложить в вас, пока юных и наивных, мудрые Воспитатели… ненависть к общему врагу… скорбь по несчастным колонистам Дункана… память о чудовищном преступлении Сверков…» И так далее.

Она говорила, медленно водя взором по залу, и чувствовала, как ледяная рука стискивает сердце, а руки сами сжимаются в кулаки.

Глаза, эти глаза… Эти обращённые на неё глаза. И их обладательницы!

Она помнила, о, как отлично она помнила – если кто-то из приезжающих к ним в Интернат вот так же, как она сейчас, говорил с этой трибуны, наигранно, словно не от души – маленькие сердца отлично чуют, чувствуют ложь и фальшь. И – не только слов.

А и чувств, которые испытывает произносящий их.

Кажется, в юном возрасте чёртовы ментальные способности у девочек куда выше… Только куда они деваются потом?

Может, удаляются вместе с «созревшими» яичниками?..

К концу своего «патриотически-вдохновляющего» спича она почти кусала губы, и только что не рыдала, ощущая подступившие слёзы за кромкой век.

Однако она заметила – никто так и не свёл с неё глаз, и не погрузился в себя, или не начал в сотый раз рассматривать казённый интерьер зала, как бывало в их время, если докладчик начинал «брехать», или становилось просто… Скучно.