Страница 12 из 26
В первый раз в жизни остался я один, потерявшийся между юными товарищами, как в лесу, цветы и плоды которого мне совершенно неизвестны, и где я боюсь пробовать что-нибудь, чтобы не попалось горькое.
Вот поэтому в классе я не поднимал головы, а в часы отдыха вместо того, чтобы отправляться с товарищами в сад, печально сидел в уголке на лестнице. В эти часы невольных размышлений тихая жизнь в Уильямс-Хаузе, окруженная любовью моих добрых родителей и Тома, вспоминалась мне во всей ее прелести. Мое озеро, мой бриг, мишень, книги, которые меня так занимали, поездки с матушкой к больным, все это мелькало в памяти и перед глазами, и я погружался в уныние, потому что в одной стороне моей жизни все было светло и весело, а в другой я видел пока еще одну только тьму. Мысли, не свойственные моим годам, тяготили меня до такой степени, что на третий день я уселся в уголке и горько заплакал. Погрузившись в глубочайшую печаль, я закрыл лицо обеими руками и видел сквозь слезы только мой милый Уильямс-Хауз. Вдруг кто-то положил мне руку на плечо – я сделал обыкновенное у мальчиков движение от досады, но воспитанник, который стоял подле меня, сказал мне с ласковым упреком:
– Не стыдно ли, Джон, что сын такого храброго моряка, как сэр Эдвард Девис, плачет как ребенок!
Я вздрогнул и, почувствовав, что плакать – слабость, поднял голову, на щеках у меня были еще слезы, но глаза уже сухи.
– Я не плачу, – сказал я.
Воспитанник, который говорил со мной, был мальчик лет пятнадцати, он еще не стал сеньором, но уже перестал быть и фагом. Вид его был спокойнее и серьезнее, чем обыкновенно у молодых людей его лет, и я с первого взгляда почувствовал к нему определенное доверие.
– Хорошо, – сказал он, – ты будешь порядочным человеком. Меня зовут Робертом Пилом, если тебя станут обижать и я тебе понадоблюсь, только скажи мне.
– Спасибо, – сказал я.
Роберт Пил подал мне руку и пошел в свою комнату.
Я не посмел идти за ним, но, постыдившись сидеть в углу, вышел на большой двор, где воспитанники играли. Ко мне подбежал какой-то молодой человек лет шестнадцати или семнадцати.
– Что, тебя никто еще не взял в фаги? – сказал он.
– Я не знаю, что это значит, – отвечал я.
– Ну так я тебя беру, – продолжал он. – Теперь ты мой, меня зовут Пол Вингфилд. Не забывай же имени твоего господина… Пойдем со мной.
Я пошел за ним, потому что ничего не понимал и стыдился показать, что не понимаю, притом я думал, что это какая-нибудь игра.
Пол Вингфилд пошел продолжать начатую партию в мячи, и я стоял рядом с ним.
– Назад, назад, – сказал он.
Я думал, что таковы правила игры, и стал позади него. В это время мяч, кинутый сильной рукой, перелетел через Пола. Я бросился, чтобы подхватить его и откинуть, но Пол закричал:
– Не смей трогать мяча, мерзавец! Говорят тебе, не смей!
Мяч был его, он мог запретить мне его трогать, и по моим понятиям о справедливости он был совершенно прав. Но мне казалось, что он мог бы поучтивее защищать свое право, и я пошел прочь.
– Куда же ты идешь? – сказал Пол.
– Я ухожу совсем.
– Куда же это ты изволишь уходить?
– Куда мне вздумается.
– Как куда тебе вздумается?
– Да как же? Я ведь с вами не играю, так могу идти прочь. Я думал, что вы позвали меня играть с вами, но, видно, нет: так прощайте.
– Подними же, подай, – сказал Пол, указывая мне на мяч, который укатился в самый угол двора.
– Поднимайте сами, я не слуга вам, – отвечал я.
– Погоди, вот я тебя выучу! – сказал Пол.
Я обернулся и ждал его. Он, верно, думал, что я пущусь бежать, и, по-видимому, удивился, что я не струсил. Он остановился, товарищи его начали хохотать, он покраснел и подошел ко мне.
– Подними и подай мне мяч, – сказал он опять.
– А если не подам, что же будет?
– Я тебя буду бить до тех пор, пока ты не подымешь.
– Батюшка всегда говорил мне, что кто бьет того, кто слабее его, тот низкий человек. Видно, вы низкий человек, Вингфилд.
При этих словах Пол вышел из себя и ударил меня изо всей силы кулаком по лицу. Я зашатался и чуть не упал. Тогда я схватился за свой ножик, но мне казалось, что матушка кричит мне на ухо: «Убийца!» Я вынул руку из кармана и, видя по росту моего противника, что мне с ним не сладить, сказал опять:
– Вы низкий человек, Вингфилд.
После этого он, верно, побил бы меня еще больнее, но двое из его приятелей, Гонзер и Дорсет, схватили его за руки. Я спокойно пошел в комнаты.
Из этого описания моего вступления в свет видно, что я был странным ребенком. Дело в том, что я всегда жил с мужчинами. Оттого я был, если можно выразиться, характером вдвое старше, чем по своему возрасту должен был бы. Получив пощечину, я вспомнил, как батюшка и Том несколько раз говорили, что в таких случаях обиженный с оружием в руках требует от обидчика удовлетворения и что тот человек бесчестен, кто, получив оплеуху, не отомстит за себя. Но ни батюшка, ни Том не объясняли мне различия между взрослым и ребенком и не говорили, с каких лет человек должен вступаться за свою честь. Поэтому я думал, что лишусь чести, если не потребую от Пола удовлетворения.
Уезжая из дома и думая, что забавы мои в колледже будут те же самые, как и в Уильямс-Хаузе, я положил пистолеты в чемодан. Теперь я вынул их из-под кровати, положил за пазуху, взял пороху и пуль в карманы и пошел в комнату Роберта Пила.
Пил сидел за книгой, но, когда я отворил дверь, он поднял голову и, взглянув на меня, вскричал:
– Боже мой! Что это с тобой, Джон? Ты весь в крови?
– Пол Вингфилд ударил меня кулаком по лицу, – сказал я, – а вы мне говорили, чтобы я пришел к вам, когда меня кто обидит, я и пришел.
– Хорошо, – сказал Роберт Пил, вставая. – Будь спокоен, Джон, я с ним разделаюсь.
– Как? Вы с ним разделаетесь?
– Да, конечно. Ведь ты пришел просить меня, чтобы я отплатил ему за тебя?
– О нет! Я пришел вас просить, чтобы вы помогли мне самому с ним разделаться, – отвечал я, положив свои маленькие пистолеты на стол.
Пил с удивлением посмотрел на меня.
– Да скажи, ради бога, сколько же тебе лет? – спросил он.
– Скоро тринадцать.
– А чьи это пистолеты?
– Мои.
– Давно ты умеешь стрелять?
– Уже года два.
– Кто же тебя учил?
– Батюшка.
– Зачем?
– Чтобы защищаться, когда понадобится, как, например, теперь.
– Попадешь ли ты в этот флюгер? – спросил Роберт Пил, указывая на дракона, который, скрипя, вертелся на шесте, шагах в двадцати пяти от нас.
– Думаю, что попаду.
– Ну-ка, попробуй.
Я зарядил пистолет, прицелился и посадил пулю в голову дракону, возле самого глаза.
– Браво! – вскричал Пил. – Ты и не дрогнул. О, ты не трус!
При этих словах он взял пистолеты, положил их к себе в ящик, запер и ключ спрятал в карман.
– Теперь пойдем со мной, Джон, – сказал он.
Я настолько доверял Роберту, что пошел за ним, не сказав ни слова.
Он сошел во двор. Воспитанники, столпившись в кучу, старались угадать, где это выстрелили. Роберт Пил подошел прямо к Вингфилду.
– Пол, – сказал он, – знаешь ли ты, откуда стреляли?
– Нет, – отвечал Пол.
– Из моей комнаты. А знаешь ли ты, кто стрелял?
– Нет.
– Джон Девис. А знаешь ли, куда попала пуля?
– Тоже нет.
– Вот в этот флюгер. Посмотри.
Глаза присутствующих обратились к раненому дракону на шесте, и все убедились, что Пил говорил правду.
– Ну, что же далее? – сказал Пол.
– Далее? Далее то, что ты ударил Джона. Джон пришел ко мне звать меня в секунданты, потому что он хотел драться с тобой на пистолетах, и, чтобы показать, что он, хоть и не велик, в состоянии попасть тебе прямо в грудь, всадил пулю во флюгер.
Пол побледнел.
– Пол, – продолжал Роберт, – ты сильнее Джона, но Джон ловчее тебя. Ты ударил ребенка, не зная, что у него сердце взрослого человека, и ты за это поплатишься. Ты должен или драться с ним, или просить у него прощения.