Страница 81 из 85
Но пока тянулась пауза. Все замерли. Е не двинулся с места, Л сидел, закрыв лицо руками. Н хотел было стереть пот со лба, но не решился. Его сосед П сложил руки, и казалось, будто он молится о том, чтобы ему удалось уйти отсюда подобру-поздорову, если бы не была дикой сама мысль, что член Политсекретариата может молиться. Наконец Министр внешней торговли закурил американскую сигарету. Маршал З встал, слегка пошатываясь, подошел к буфету, отыскал бутылку джина и встал между А и Б; торжественно подняв бокал, он произнес:
— Да здравствует революция!
Тут он громко икнул и смутился, а от смущения не заметил, что А не обратил на него ни малейшего внимания. М вынула из сумочки золотой портсигар, Г подошел к ней, протянул золотую зажигалку, остался рядом.
— Что, голубки, — безмятежно спросил А, — любовь крутите?
— Раньше крутили, — невозмутимо ответил Г.
А хохотнул; хорошо, когда партийцы сходятся поближе, сказал он и повернулся к Е.
— Иди-ка звонить, Чистильщик, — скомандовал он. — Давай-давай, Холуй.
Е не тронулся с места.
— Никуда я отсюда не пойду, — тихо проговорил он. — Если уж звонить, то только здесь.
А снова рассмеялся. Это был тот ровный, довольный смех, который все и раньше слышали от него, независимо от того, шутил А или угрожал; никто и никогда не мог угадать, что этот смех означает.
— По-моему, у него душа в пятки ушла, — сказал А.
— Верно, — подтвердил Е. — Ушла, я умираю от страха.
Все молча уставились на него, было просто невероятно, что кто-то признавался в своем страхе.
— Тут все боятся, — продолжил Е и твердо взглянул на А, — не только я или Л, все.
— Чепуха! — возразил Главный идеолог, который встал и подошел к окну. — Чепуха, абсолютная чепуха, — повторил он, повернувшись спиной к остальным.
— Тогда выйди отсюда сам, — предложил ему Е.
Главный идеолог обернулся и недоверчиво взглянул на Е.
— А зачем? — спросил он.
— Следовательно, Ж тоже боится, — спокойно констатировал Е. — Ж прекрасно знает, что безопасность ему обеспечена только здесь.
— Чепуха, — вновь возразил Ж. — Абсолютная чепуха.
Е не сдавался.
— Тогда выйди отсюда, — опять предложил он Святоше.
Ж остался стоять у окна.
— Вот видишь, — снова обратился Е к А, — все боятся.
Он сидел в своем кресле выпрямившись, положив руки на стол, и почему-то совсем не казался сейчас безобразным.
— Ты просто идиот, — сказал А; он поставил рюмку на буфет и подошел к столу.
— Разве? — проговорил Е. — Ты уверен?
Он говорил тихо, что было для него необычно.
— Кроме Л, в Политсекретариате не осталось ни одного старого революционера, — сказал он. — Куда же они подевались?
Ровным голосом он начал перечислять всех, кто был ликвидирован; сосредоточенно, медленно он называл имена людей, признанных когда-то героями за заслуги в борьбе против прежнего строя. Первый раз за долгие годы эти имена прозвучали вновь. Н почувствовал озноб. У него вдруг возникло такое ощущение, будто он попал на кладбище.
— Предатели! — заорал Л. — Все они были предателями, сам знаешь, подлый Холуй. — Он замолчал, успокоился, задумчиво посмотрел на Е. — Да и ты такая же сволочь, — добавил он как бы между прочим.
Н сразу же понял, что А допустил новую ошибку. Конечно, упоминание старых революционеров было провокацией, но Е, признав свой страх, объявил себя врагом, и А должен был отнестись к этому всерьез. Он же поддался эмоциям и вместо того, чтобы успокоить его, стал угрожать. Приветливое слово, шутка урезонили бы Чистильщика, но вождь слишком презирал его, а потому недооценивал и вот — проявил легкомыслие. Теперь Чистильщику отступать было некуда. В своем ослеплении он все поставил на карту и, ко всеобщему удивлению, выказал характер. Ему оставалось только продолжать борьбу, поэтому он тут же сделался сторонником Министра транспорта, который, однако, был слишком апатичен, чтобы воспользоваться новым шансом.
— Мы уничтожим каждого, кто идет против революции, — сказал А. — Всех, кто попытается стать на ее пути, ждет неминуемый конец.
— Разве старые революционеры пытались стать на ее пути, — спросил Е, — ведь А сам не верит этой лжи. Погибшие, которых он перечислил, основали партию и совершили революцию. Возможно, они ошибались, даже наверняка ошибались, но предателями не были, как не является предателем и Л.
— Но каждый из них признал свою вину, и суд вынес заслуженный приговор, — возразил А.
— «Признал свою вину», — засмеялся Е. — Только как? Пускай наш Министр госбезопасности расскажет.
А разъярился.
— Революция — дело кровавое, — крикнул он, — ошибающиеся есть и в партии, их ждет суровая кара. Но тот, кто спекулирует на этом, — уже предатель. Впрочем, с Чистильщиком спорить бесполезно, — съязвил он.
Видать, порнографические штучки, которыми Е одаривает товарищей, путая партию с бардаком, повредили его рассудок, поэтому А просит Главного идеолога хорошенько поразмыслить над тем, кого считать своим другом. Выпалив эту совершенно необдуманную угрозу в адрес Святоши (возможно, она объяснялась тем, что тот тоже не осмелился выйти из зала заседаний), А снова занял свое место. Все, кто еще стоял, сели, Ж сел последним.
— Заседание открывается заново, — сказал А.
Месть Святоши последовала незамедлительно. Видимо, он решил, что тоже попал в опалу, а может, его оскорбил незаслуженный упрек вождя. Как всякий критик, сам он критики не выносил. Еще учительствуя в гимназии, Святоша публиковал по мелким провинциальным газетам литературно-критические статьи до того начетнического характера, что А, который презирал едва ли не всех отечественных писателей, считая их буржуазными интеллигентиками, вызвал Святошу к началу второй радикальной чистки в столицу, где доверил ему отдел культуры в редакции правительственной газеты, и Святоша с величайшим усердием за довольно короткий срок уничтожил в стране литературу и театр, следуя простой идеологической схеме, по которой классики несли в себе положительное и здоровое начало, а современные авторы — отрицательное, болезнетворное; при всей примитивности идейной основы его критических статей, по форме они выглядели логичными, даже убедительными; так или иначе, Святоша был в них хитрее своих литературных и политических противников. Он был всемогущ. Тот, кого он критиковал, делался человеком конченым, нередко попадал в лагерь, а то и вовсе исчезал. Сам Ж служил воплощением добропорядочности. Он был счастливым семьянином (и постоянно тыкал это в нос каждому), отцом восьмерых зачатых через равномерные промежутки времени сыновей. В партии его ненавидели, однако великий практик А, любивший окружать себя теоретиками, выдвинул бывшего учителя на еще более влиятельный пост. Он сделал его идеологическим исповедником партии, с этих пор Политсекретариат был обречен на выслушивание многословнейших докладов Святоши; многие подшучивали над ним, как, например, Б, который однажды, после пространного выступления Ж по вопросам внешней политики, сказал, что, разумеется, Главный идеолог обязан заботиться о внешней безукоризненности решений Политсекретариата, но нельзя же требовать от его членов, чтобы они сами еще и верили выдвинутым аргументам. Во всяком случае, недооценивать Ж не стоило. Святоша держался за власть и отстаивал завоеванное положение своими средствами, в чем и предстояло теперь лишний раз убедиться, ибо Ж первым попросил слово у А. Он поблагодарил А за выступление при открытии заседания, отметил, что это выступление проникнуто высокой государственной мудростью. Анализ революционного процесса на современном этапе и рассмотрение положения дел в государстве были блестящими, непреложен вывод о необходимости роспуска Политсекретариата. В качестве Главного идеолога он хотел бы, мол, сделать лишь одно замечание. Как уже показал А, налицо определенный конфликт, который заключается в том, что внешне государству противостоит революция, на самом же деле противостоит не революция, а партия. Ведь, вопреки довольно широко распространенному мнению, партия и революция — это не одно и то же. Революция представляет собою динамический процесс, партия — более статичное образование. Революция изменяет общество, партия устанавливает для него определенную форму государственности. Это внутреннее противоречие проявляется в том, что партия больше тяготеет к государственности, нежели к революции, поэтому та вынуждена вновь и вновь революционизировать партию; можно даже сказать, что движущей силой революции служит именно человеческое несовершенство, которое присуще партии как статичному образованию. Поэтому революции приходится пожирать в первую очередь тех, кто, действуя от имени партии, стали врагами революции. Перечисленные Министром тяжелой промышленности были когда-то подлинными революционерами, это так, тут нет никаких сомнений, однако из-за ошибочного представления, будто революция уже закончена, они превратились в ее врагов и, следовательно, подлежали уничтожению. Вот и сегодня речь идет о том же: Политсекретариат, сконцентрировав у себя всю власть, лишил партию должной значимости в возможности быть движущей силой революции, но и сам Политсекретариат не справляется со своей задачей, поскольку имеет власть, но утратил связь с революцией, отгородился от нее. Ему важнее сохранять власть, а не изменять мир, ибо всякая власть тяготеет к тому, чтобы стабилизировать как государство, которое подчинено Политсекретариату, так и партию, которая ему подконтрольна. Итак, для дальнейшего развития революции ныне необходима борьба против Политсекретариата. И необходимость этой борьбы должна быть осознана Политсекретариатом, ему надлежит принять решение о самороспуске.