Страница 40 из 51
«Вот привязалась!» — Сергей резко отодвинулся.
— Не для нас ваши вина.
— Ой, право, какой... стеснительный. А еще военный! Да ну, пойдем же!
— Вот что, девушка! Катись ты от меня. Не там ищешь. У меня жена есть.
— Жена! Венчаная! Верность до гроба! — Сонечка нервно захохотала. — Эх, ты! Старый быт тебя заедает!
— Сказал бы я, кто тебя заедает, да... материть баб не привык!..
— Тюфяк!
Сонечкины каблучки процокали вверх по лестнице, хлопнула дверь, и снова стало тихо.
— Ровно сцепи сорвалась... — сказал Сергей про себя и задумался.
«Ошалели девки... Вот и в заводской слободе сколь хошь таких... Но не все же такие. Палашка вон в каком котле, а соблюдает себя.. И вторая с ней девушка, тихая такая, Катерина... Васильевна, кажись... Сказывали, Вепреву она шибко полюбилась, с собой хотел взять ее. Не согласилась... Не такой, стало быть, жизни ищет... Так оно, в одном поле и рожь растет, и лебеда... Однако лебеды что-то шибко много... Видишь ты, старым бытом попрекнула. А под каждого стелиться — это, значит, новый быт!..»
Брумис оборвал его размышления.
— Дело есть, Сергей!
Он сел рядом, минуту помолчал и спросил:
— Вытерпишь ночь без сна?
Сергей удивился.
— Чудной вопрос. Ежели надо...
— Надо. Очень надо. Больше некому. Пойдем объясню.
Поднялись наверх. Брумис плотно прикрыл дверь и рассказал Сергею, что завтра съезду предстоит решить самый важный вопрос: назначить главнокомандующего всеми боевыми силами Северо-Восточного фронта и утвердить состав главного штаба. Брумис считал, что единственная кандидатура — Бугров. У него и опыт партизанской борьбы, и авторитет среди бойцов. О преданности его делу революции и говорить нечего.
— Согласен?
— Лучше не найти, — подтвердил Сергей.
— Поедешь к Бугрову. Убедишь его, если станет отказываться. Согласуешь состав главного штаба. До отряда верст не менее полсотни. Ты, как я заметил, верхом ездить можешь?
— Верхом — не пешком.
Брумис улыбнулся.
— Это кому как. Мне, пожалуй, пешком легче. Пятьдесят верст. К рассвету доберешься, если лошадь не будешь жалеть и себя. На обратный путь дадут в отряде другого коня... ну, а седло, конечно, останется то же самое.
Не за чины воюем
Палашка всегда спала до самого подъема, как убитая, а тут что-то проснулась, едва забрезжил рассвет. Наверно, от духоты. Вчера пекла хлебы, и добрая русская печь всю ночь исправно отдавала тепло.
Катя, спящая на лавке у стенки, тоже вся разметалась, сбросила одеяло и лежала в рубашке, открывавшей до колен стройные ноги с полными тугими икрами, положив голову на ладонь и сладко, по-детски причмокивая во сне пухлыми губами.
Палашка одела ее и приоткрыла створку окна. Свежий воздух обдал приятной прохладой разгоряченное тело. Катя облегченно вздохнула, повернулась на спину и закинула руки за голову. Одеяло приподнялось горбиком, обозначив высокую, ровно дышавшую грудь. Палашка легла, тоже закинула руки за голову. Закрыла глаза, но сон не шел. Шли одна за другой мысли, все чаще одолевавшие ее.
Не такой представлялась ей жизнь в партизанском отряде. Совсем не такой... Кто она?.. Стряпуха и судомойка... Катя, та хоть то бумагу какую перепишет, то книжку почитает бойцам. А ей, Палашке, одна забота: щи варить, потом котлы скрести... Насмелилась, сказала Бугрову Николаю Михалычу, чтобы записал во взвод разведчиков, а то надоело день-деньской мотаться с поварешкой. Отругал командир, да еще как обидно сказал: «Надоело — шагай домой! За косу не держим». А Санька, заместо того чтобы поддержать, на смех поднял: «Тоже мне разведчица!.. Владимир Яныч сказал: «Вы у нас сестры милосердия». Достал где-то книжку. Велел по ней учиться перевязки делать. Почитай, неделю перевязывали с Катей друг другу руки, ноги, голову... Больше-то кого перевязывать? Сколько уж стоим в этом селе? Все, вишь, готовятся, новобранцев обучают. Понаделали из соломы чучелов и колют их штыками. Да еще братка смастерил какую-то штуковину, зажмут в нее винтовку, один целится, а другой круглой жестянкой по стене водит... А то уйдут всем отрядом за околицу и ползают по оврагам, скрадывают друг друга... Санька, как братка уехал, в командиры вышел. А ума не прибыло, такой же верченый. Опять стал Катерине голову морочить. Только раскусила она его бесстыжие повадки, сразу отшила... Да и он-то ведь с тоски озорует. Не по его характеру сиднем сидеть. Братка говорил: «К зиме всю контру выведем...» Вот она, зима-то, — не седни, завтра. А конца не видно. Когда же будет настоящая жизнь?
Но когда Палашка попыталась представить себе, какая же должна быть эта будущая настоящая жизнь, которую она так нетерпеливо ждет, которую так ждут все окружающие ее люди, за которую многие из них положат свои головы, — не смогла сразу ответить себе...
Какая она будет, эта настоящая жизнь? Что в ней будет? Легче осознавалось, чего не будет.
Не будет диких, наводящих ужас набегов карателей. Не будут расстреливать, вешать, засекать шашками людей. Не будут так мучить людей, как мучили Романа Незлобина, проволочив живого привязанным к хвосту лошади. Не будут грабить и сжигать села и деревни. Не будет пристава и урядников в заводской слободе. Не будет хитрого и жадного немца управляющего... А будет жизнь справедливая. Начальниками будут хорошие, справедливые люди. Такие, как Владимир Янович и братка Сергей... и Николай Михалыч... он тоже справедливый человек, хоть и обидел ее... И кончится война. Перестанут убивать друг друга. Перестанет изнывать сердце в тревоге. Никто не убьет тогда ее Саньку. Тогда он будет совсем ее. Тогда они будут все время вместе...
Нет, она знала, чего ждет от будущей, настоящей жизни!..
Рассвет все еще не утвердился в окне, а Палашке казалось, что она уже долгие часы проводит без сна со своими думами.
Хоть бы уж скорей рассвело. Все равно не уснешь.
Слышно было, как за окном, смотревшим на улицу, прохаживался взад-вперед часовой. Когда он приближался к окну, шаги становились слышнее, удалялся — звук шагов словно растворялся в предрассветной тишине... Вот уже долго не слышно шагов. Наверно, присел на крыльце...
И вдруг резкий окрик:
— Стой! Кто идет?
Что ответили, Палашка не расслышала.
— Стой, говорю!
— Своих не признаешь!
Этот голос Палашка признала бы из тысячи других. Братка! Вот радость-то! Вовсе не чаяла увидеть так быстро.
Надела на бегу сарафан, выскочила босая на крыльцо, изукрашенное инеем.
Мешковатый парень в пестрой телячьей полудошке, перепоясанной ремнем, взяв ружье на изготовку, вел недружелюбные переговоры с приезжим.
— Ты что, рехнулся! — накинулась Палашка на парня. — Это помощник командира нашего.
Помощника командира парень не знал. Но уж, конечно, знал Палашку, два раза в день наполнявшую его котелок щами и кашей.
Закинув ружье за спину, парень проворчал:
— На лбу у ево не написано!
— Здравствуй, товарищ боец! — сказал Сергей.
— Здорово, стало быть... — все еще не очень приветливо отозвался парень.
— Насовсем, братка? — радостно спросила Палашка.
— Нет. А ты чего босая на снег выскочила! Иди в избу. Я сейчас, только коня привяжу, — и повернулся к парню: — Товарищ боец, позови мне командира отряда.
Парень хмуро возразил:
— Не велено с поста уходить.
И снова Палашка напустилась на него.
— Не убежит твой пост! Через дом отсюдова Бугров. Стукни в окно, скажи: Набатов приехал.
— Иди в избу! — повторил Сергей. — Без тебя договоримся.
Но Палашка не умела сразу уступать. Шагнула в избу, но дверь не прикрыла и выглядывала, дожидаясь, пока Сергей привяжет коня.
— Ой, братка, вчера бы тебе приехать!
— А сегодня нельзя? — пошутил Сергей, устало и осторожно опускаясь на лавку.
— Вчера Кузьма Прокопьич был. Письмо тебе привез.
— Чего ж ты молчишь? Давай скорей!
Палашка принесла свернутое треугольником письмо. Сказала со вздохом: