Страница 19 из 51
— Найдешь их отсюдова, — возразил Аниська.
— Они нас найдут.
И нашли. Даже быстрее, чем располагал Вепрев.
У подпольного Иркутского ревкома везде были свои люди. К концу января связь между заключенными в тюрьме и ревкомом была установлена. К заключенным стали проникать сведения с воли, в подпольном ревкоме знали, чем дышит тюрьма. Ревком предостерегал от всяких самостийных попыток освобождения и поставил первой задачей: усыпить бдительность тюремного начальства и для этого прикинуться смирившимися и раскаявшимися.
Не легко было склонить к этому всех. Среди трехсот человек, выживших в эшелоне смерти, были и горячие головы. Вепрев и другие коммунисты подавали пример в трудной науке притворной покорности.
— Не гляди ты волком на конвоира, — внушал Вепрев огромному, лохматому, вечно хмурому Трофиму Бороздину. — Не выдавай себя.
— Целоваться мне с ним, скажешь!
— Целовать тебя он и сам не захочет, а опаску вызывать ни к чему. Береги злость. Придет время, пригодится.
— Пока придет, растеряешь.
— Тебе и говорят, копи!
В один из весенних дней тюрьму посетил управляющий губернией Яковлев. К его приезду готовились. Тюремное начальство наводило чистоту и порядок. Вепрев и остальные, связанные с ревкомом, подготовили своих товарищей.
Управляющий губернией остался доволен как чистотой и порядком в казармах, так и почтительным вниманием к его особе со стороны заключенных. Он приказал выстроить всех на тюремном дворе и произнес речь. Речь была длинной и высокопарной. Управляющий губернией много распространялся о служении родине, о высоких идеалах русской революции, предавших родину большевистских комиссарах и закончил многозначительным напоминанием о том, что Родина-мать строга, но и милостива и, карая отступников, всегда готова простить осознавших свои заблуждения.
— Что-то больно ласковый губернский начальник, — удивился Аниська, возвратись в казарму.
Трофим Бороздин посмотрел на него сердито:
— Нужны ему, потому и ласков!
— Верно, Трофим. В корень смотришь, — подтвердил Вепрев.
Ему уже известно было, что губернское начальство, обеспокоенное размахом партизанского движения в низовьях Ангары, намеревается использовать пленных красноармейцев в отрядах, посылаемых на подавление партизанских очагов. Ревком предлагал вступать в эти отряды.
Через несколько дней приехал начальник губернской милиции, щеголеватый офицер в подполковничьих погонах.
Также приказал выстроить всех на плацу.
Его речь была значительно короче и сводилась к предложению искупить вину свою перед родиной.
Закончив речь, подполковник скомандовал:
— Офицеры русской армии, три шага вперед!
Вепрев вышел из строя.
— Фамилия?
— Вепрев.
— В каком чине?
— Подпоручик.
— Подпоручик Вепрев! Вы слышали мое предложение?
— Готов искупить вину перед родиной!
— Поручаю вам, подпоручик, сформировать два взвода по пятьдесят солдат. И помните, — подполковник сделал внушительную паузу, — вы отвечаете головой за каждого!
— Будет сделано, господин подполковник!
Подпоручик Вепрев не медля приступил к выполнению задания. В первый взвод зачислил всех, кто ехал с ним в вагоне, а сейчас был с ним в одной казарме.
— А я, братцы, ни хрена не понимаю, — говорил ошалевший от радости Аниська. — Замест того, чтоб расстрелять, мне винтовку отдают?
— Некому ее больше дать. Ты последний защитник остался у господина губернатора, — пояснил с усмешкой Вепрев.
— Этот защитит!.. — и тут уж захохотала вся казарма.
— Красная армия наступает, — продолжал серьезно Вепрев. — Верховный вот-вот пятки смажет из Омска. Все, какие были у белых войска, брошены на фронт. А здесь партизаны поддают жару. Вот и хватаются господа губернаторы за соломинку.
Поручик Малаев закатил сцену начальнику губернской милиции.
— Вы с ума сошли! Я буду жаловаться командующему округом! Подсовываете дерьмо вместо моих боевых орлов. Ликвидировали боевую единицу, а поручик Малаев отдувайся!
Поручик имел основания быть недовольным.
Его отряд, наводивший всю зиму ужас на крестьян приангарских деревень, весной попал в засаду. Партизаны Шиткинского фронта в жестоком бою истребили почти половину отряда. Когда же снаряжали карательную экспедицию капитана Рубцова, у поручика Малаева забрали еще два взвода из оставшихся четырех. Обещали пополнить пепеляевцами, находившимися на излечении в Иркутском лазарете. И вот вместо надежных, проверенных в бою солдат дали пленных красноармейцев.
— На кой мне черт эта красная сволочь! — кричал взбешенный поручик. — Я буду жаловаться командующему!
— Во-первых, дорогой поручик, — спокойно и чуть пренебрежительно отвечал начальник губернской милиции, — командующий сообщил, что не даст ни одного солдата, и приказал нам использовать все резервы. Во-вторых, перебежчики и ренегаты — это самый надежный контингент. Они сожгли свои мосты.
Поручик остался при своем мнении, но спорить было бесполезно. Предстоял далекий рейд. Капитан Рубцов застрял в Илимской тайге, а в тылу у него, на нижней Ангаре, забурлила Кежемская волость. Утихомирить ее поручалось поручику Малаеву.
«Проверю на деле», — сказал себе Малаев.
Первая проверка подтвердила подозрения. Вепрев — единственный офицер среди бывших красноармейцев — отказался выполнить приказ.
За такое — пристрелить на месте! И оттого, что не посмел, поручик корчился от злости, бранью выплевывая подступавшую ярость.
— Пристрелить собаку на месте! Струсил, струсил!.. Не таких снаряжал на тот свет!.. А тут... Боевой офицер!.. Насквозь тебя вижу, красный выкормыш... Завтра сам будешь расстреливать!.. Второй раз не спущу!
Уже под утро Вепрев разбудил Трофима Бороздина.
Трофим, как всякий старый солдат, проснулся мгновенно.
Протер глаза, склонился к уху Вепрева.
— Сейчас?
— Нельзя. Третий взвод на отшибе... — еще одну минуту подумал и твердо, как окончательно решенное: — Скажи всем, чтобы к вечеру были готовы.
— Какой сигнал?
— Мой выстрел.
— Всех кончать будем?
Перед глазами Вепрева молодой солдат, запевала первой роты... Василием, кажется, зовут его... плясун, заводила, веселый беспечный парень... И его тоже?..
Ответил хмуро:
— Дело покажет.
Узенькие глазки Малаева были зорки и приметливы.
Цепким взглядом охватил он широкую пустынную улицу с двумя рядами навечно срубленных домов. Аршинные лиственничные бревна, почерневшие от времени, грозились пережить эпоху. Разве только огонь мог помешать им в этом.
Между домами не было просветов. Они смыкались надежно сработанными из лиственничных же плах оградами, высотою вровень с верхними венцами домов, — и оттого улица казалась похожей на длинный коридор, и особенно выразительно было ее безлюдье.
Поручик Малаев не предупреждал местную власть о прибытии отряда и потому не ждал встречи с хлебом-солью. Его поразило отсутствие любопытствующих. Не каждый же день в селе появляются воинские части. По-видимому, весть о вчерашнем расстреле уже донеслась сюда.
Одинокая женская фигура на пустынной улице издали бросилась в глаза.
Женщина в городском платье быстро шла навстречу. Когда она шагах в десяти от Малаева свернула с дороги и быстро вбежала на высокое крыльцо длинного, крытого железом дома, стала понятной причина ее торопливости. Она спешила навстречу, чтобы не встретиться лицом к лицу.
Но Малаев успел разглядеть ее.
Среднего роста, худенькая, с тонкой талией. Лицо быстро промелькнуло. Оно не показалось красивым, но глаза запомнились. Большие, чуточку встревоженные и чистые... Чистота их царапнула...
Поручика Малаева не любили женщины. Конечно, в Иркутске, столице колчаковского тыла, городе, нашпигованном военными всех национальностей, — блестящими и галантными французами, солидными и чопорными англичанами, веселыми и шумными чехами, настороженными и вкрадчивыми японцами, — не было недостатка в женщинах, слетающихся невесть откуда в такие города.