Страница 74 из 109
Восемьсот немцев уверенно шля в атаку. Они знали: против них горсточка людей. Они уже предвкушали вкус и запах победы. «Победа пахнет русской кровью и немецкой водкой», — так обещал господин обер-офицер. Рота Деркача молчала.
Враг полз, враг подступал все ближе и ближе, враг уже бежал — вперед, вперед, форвертс! Рота молчала. Пятьсот, четыреста, триста метров... Уже слышно хриплое дыхание врага. Уже можно разглядеть лица, до странности одинаковые и безликие. Уже видны железные бычьи лбы касок, ощеренные рты... Но рота молчала. Прижалась к родной украинской земле и молчала.
Поле пахло чебрецом и гречишным медом, шелестел кучерявый золотой ясень, буйно цвела гречка, — был до терпкой горечи сладок запах родной земли. Леонтий Деркач молча лежал на КП. Из-под запыленной каски чуть поблескивали его усталые глаза, они не мигали, хотя все время напряженно глядели прямо перед собой: туда, где враг. Немцы надвигались все ближе и ближе. Вот двести пятьдесят, вот двести метров. Хотелось закричать: черт подери, из какой стали сварены ваши нервы, товарищ лейтенант?! Какую волю, какую железную силу надо иметь, чтобы спокойно смотреть, как ползет на тебя многоликое, многорукое, огнедышащее чудовище, и не вскочить, не выстрелить, не закричать, а хладнокровно лежать, сжав сердце, как патрон в обойме, и ждать! Упрямо, терпеливо ждать.
Ждать той единственной минуты, которая приносит победу наверняка.
2. КАК ЗАКАЛЯЛИСЬ НЕРВЫ
Две простые истины твердо усвоил Леонтий Деркач за свою долгую красноармейскую жизнь. Истина первая: смелого человека убить трудно, труса — легко. Тонну свинца нужно, чтобы убить храбреца, отвечающего огнем на огонь; шального осколка хватит для мечущегося в панике труса. Вторая истина: побеждает тот, у кого нервы крепче, кто дерется весело.
Два учителя было у Леонтия Деркача в армии: командир Мельник и комиссар Федченко. Командир учил пониманию боя, комиссар — пониманию жизни.
Под командой Мельника Деркач дрался десять лет назад на границе с бандами. Но запомнился Деркачу не посвист пуль, не стоны раненых, не дыхание боя. Запомнилась веселая улыбка Мельника. И его манера: бывало, попадет взвод под сильный огонь, Мельник сейчас же скомандует:
— Все в канаву! Ложись! Закуривай!
Бойцы увидят веселое лицо командира, закурят, пахнет в воздухе горьковатым дымом родной махорки — и успокоятся. А командир тут же задачу ставит. Потом обведет бойцов веселым взглядом, опросит:
— Ну, кто на горячее дело идти хочет?
Ясно — все хотят. Покурили, успокоились, поняли, что пуля — дура.
И Деркач тоже любит в трудную минуту скомандовать:
— Ложись! Закуривай!
Прибежит к нему запыхавшийся, испуганный боец. Губы прыгают, лицо перекошено, точно плохо набитая пулеметная лента, ворот гимнастерки расстегнут. Еще с ходу кричит:
— Товарищ лейтенант! Това...
— Стой! — строго остановит его Деркач. — Ложись. Отдышись. Закуривай. Закуривай, тебе говорю! Ну, что там у вас случилось?
И сразу лицо «гонца» принимает нормальный вид. И самому ему уже кажется, что в самом-то деле ничего ведь не случилось. Он оглядывается: все спокойно вокруг. Командир спокоен. Связист лежит у телефона, спокоен и он. Г де-то рядом рвутся снаряды, да черта ли в них! Он закуривает (хорошо пахнет махорка!) и уже спокойно, трезво, дельно рассказывает все как есть.
Мне пришлось наблюдать эту манеру Деркача. Я заметил при этом, что сам он не курит. Я подумал, что нет у него папирос, вышли, и предложил свои. Он отказался.
Оказалось, лейтенант Леонтий Деркач сроду не курящий.
3. КАК РОС КОМАНДИР
Командир Мельник сделал из Деркача лихого бойца. Комиссар Федченко воспитал в Деркаче командира.
Это комиссар разглядел его в массе переменников, пришедших на очередной сбор. Вызвал к себе. Поговорил. И вдруг распахнул перед ним неожиданные горизонты.
До сих пор Леонтий Деркач так понимал свою жизнь: суждено ему вечно пахать землю. Но комиссар сказал:
— Землю, Леонтий Максимыч, вспашут и без тебя. А кто будет защищать эту землю, если придется? Пахарей много, хороших командиров куда меньше. Надо тебе, Леонтий Деркач, стать командиром.
— Командиром? — Тут Деркач грустно усмехнулся. — Может, товарищ комиссар, вы сведения не имеете, какая у меня горькая грамотность?
— Знаю, — неумолимо ответил комиссар. — Грамоте тебя научим.
И стал учить. На квартиру к себе вызывал. Сам к Деркачу ходил. Сам от него зачет за четыре класса школы принял. Стал Деркач младшим командиром, потом старшиной. Казалось бы, достиг. Всего достиг. Всем доволен Деркач. Только комиссар недоволен. Комиссару мало.
— Мы посылаем тебя, Деркач, на курсы младших лейтенантов, — сказал он однажды.
— Что?! — ужаснулся Деркач.
Ничего не боялся Деркач — ни огня, ни воды, ни бога, ни черта. Грамоты боялся.
Однако комиссар путевку дал, пришлось ехать. И поехал. И отлично кончил курсы, стал командиром. Опять он доволен, комиссар — нет. Комиссару мало.
Будешь командовать ротой, Деркач, — сказал он однажды, — Иди, принимай пятую роту.
— Да вы знаете, что это за рота? — только и спросил Деркач.
— Знаю. Потому и посылаем тебя.
Не было во всем полку роты плачевней пятой. Словно нарочно сюда собрали все, что было худшего в полку. Маметкулов плохо видит. Цвин плохо слышит. Пасько — самый недисциплинированный в полку, его давно хотели как негодного «списать» куда-нибудь. Резов, Масолов. Березовский — все как на подбор, о всех худая слава.
И только в одном повезло Деркачу: в политруке. Замечательный политрук пришел в роту — Гарежа, криворожский горняк, комсомольский работник.
Так началась эта дружба, потом освященная в бою. Гарежа любил Деркача за боевой опыт, распорядительность, знание дела. Деркач уважал политрука за недоступную ему самому высокую грамотность, понимание людей и событий. Храбростью, презрением к смерти отличались оба, но это подразумевалось само собой, об этом и речи нет.
Оба они стали сколачивать роту. Работали, не жалея сил. Все средства и подходы применяли.
С этой-то некогда плачевной ротой и пошел на войну лейтенант Деркач. Вот эти-то некогда горькие бойцы и лежали в ячмене, когда восемьсот немцев яростно шли на них в атаку. Лежали и молчали, послушные приказу командира.
4. ТРИ АТАКИ
Атака, о которой мы рассказывали вначале, была уже третьей. До этого на роту Деркача уже обрушилось два вала. И обрушились оттуда, откуда он их меньше всего ожидал.
Когда немцы первый раз появились на левом фланге роты. Деркач, как всегда, спросил своего друга:
— Ну, политрук, что будем делать?
— Пойду на левый фланг, — просто ответил Гарежа.
— Иди. Бери взвод с правого фланга, два пулемета. А я вам еще три миномета подброшу.
Было мало сил у лейтенанта Деркача, но он уже давно научился маневрировать малыми своими средствами. Маневренность умножает силы.
Тогда-то и было решено: подпустить врага как можно ближе, чтобы бить сильнее.
Батарея-то и встретила первый вал немцев, — рота Деркача молчала. Немцы появились из-за высотки, и на них сразу же обрушился артогонь. Первая атака была отбита артиллеристами.
Деркач вытер пот со лба. Через бинокль было видно, как беснуется на высотке какой-то немецкий офицер, останавливает бегущих, грозит им парабеллумом.
«Значит, будет еще одна атака!» — подумал Деркач.
Как раз в это время ему и сообщили, что поддерживавшая его батарея переходит на другие позиции.
«Что ж, — подумал он, — значит, там нужнее. Ну. теперь выручай, Данилейченко...»
Данилейченко был командир минометной роты.
Из-за высотки снова двинулись немцы. На этот раз их было сотен шесть-семь. Рота Деркача молчала, зато в полный голос заговорили минометы Данилейченко. Эта маленькая артиллерия стреляла неутомимо. Она превысила все уставные нормы скорострельности. Мины падали на врага с убийственной точностью. Куда хотел наводчик — туда падала мина. Минометный расчет сержанта Григорьева (наводчик Сарчев, заряжающий Михайлин, снарядный Долгополов) обрушил шесть мин прямо в гущу противника.