У пристани

— Как? Кто? — всколыхнулась тревожно толпа.

— Крюк и Косонога. Я их толкал, толкал, — холодные лежат, как колоды.

— Где, покажи? — бросился было Сыч, а за ним и остальные к указанному погонычем возу, но в это время к Хмаре торопливо подошла какая-то фигура в керее, прошмыгнувшая незаметно в ворота, и начала ему нашептывать что-то на ухо.

Козаки приостановились.

— Так уже спокойно на нижней стене? — спросил тихо Хмара, когда фигура замолчала.

— Хоть тура гоняй! Есть свой и на верхней! — ответил пришедший и, затесавшись в толпу, стал таинственно передавать то тому, то другому какие-то распоряжения.

— Слушай, Сыч, — отвел Хмара атлета козака в сторону, — на тебя возлагает атаман наиважнейшую справу: отбери ты человек пять-шесть завзятцев да и ступай.

Тут он понизил тихий говор до шепота и начал разъяснять ему что-то, сильно жестикулируя руками. Сыч слушал внимательно и только по временам кивал утвердительно головой да расправлял энергично свои чудовищные усы.

— Пора! — скомандовал наконец Хмара, и козаки, ощупав оружие, начали строиться в боевой порядок перед воротами ратуши, а Сыч, поднявши вверх свою полуторапудовую мащугу, осторожно прокрался со своими молодцами в ворота. Мащуга эта была выкована из языка колокола, который защищал он в Золотареве; это оружие никогда не изменяло ему и наводило панический страх на врагов.

На правой башне вышнего замка, на верхней площадке, за зубчатой, с прорезными бойницами стеной, прохаживался молодой вартовой в шлеме и кольчуге, с увесистою алебардой в руке, с тяжелым палашом у пояса, прохаживался неуверенным шагом взад и вперед и всматривался тревожно в черную тьму, подозревая, что там внизу и вдали творится что-то недоброе. Напугали ли его рассказы про колдунов и про всякую нечистую силу, помогающую схизматам, или выпитое венгерское, перемешавшись с литовским медом, подогрело сильно его воображение, но ему казалось, что в нижнюю браму плывут на хмарах какие-то черные, чудовищные кажаны (летучие мыши) и разносятся по улицам местечка, что даже слышится шелест их дьявольских крыл. Вартовой с ужасом припадал за зубцом стены и принимался будить спавшего мертвецким сном своего товарища.

— Стасю, Стасю, слухай-ка! — толкал он ногой под бок храпевшего стража. — Проснись! Нечистая сила нас обступает... Проснись!

Но товарищ только переворачивался на другой бок и переменял тон храпу.

— А, чтоб тебя, шельму, пса! — ругался вартовой и принимался снова будить. — Напился, как свинья полосатая, а тут один стой! Как же я справлюсь с дьявольским наваждением, как поборюсь с нечистою силой? Да вот уже под самой башней шевелится что-то... О, будьте вы прокляты, чтоб я один тут... лучше до костела... Ой, кто там? — выронил он из рук алебарду. — Езус-Мария!

— Это я, пане рыцарю, свой, — успокоил его знакомый голос мещанина, что сегодня угощал всех так щедро. — Пан, верно, добре устал, — продолжал он вкрадчиво, — где же стоять так долго? Это может только хлоп, потому что он с детства привык, а вельможному пану нужно и полежать, и припомнить себе что-нибудь такое, чтобы и слюни потекли... Ха-ха! Позвольте, я пана сменю, повартую, а пан выспится по-пански.

— Да тут не то сон, а и хмель из головы вылетит, вацпане, — обрадовался живому лицу шляхтич, поставленный в это тревожное время комендантом крепости Дембовичем для надзора за наемною стражей, — этот вот трупом лежит, а другой вон, наемное быдло, тоже колода колодой... и я один... Положим, что я сам могу защищать эту башню... но что же это за порядки? Я бы вот таких, для примера на кол...

— Совершенно верно, вельможный пане, — согласился мещанин, — но теперь опасаться нечего, все спокойно: наши муры и железные брамы защитят нас и от стотысячного войска... так поберегите вашу силу и храбрость для злой годины, а теперь отдохните, я постою за вас...

— Пожалуй, спасибо, — согласился было сначала вартовой, но потом заупрямился, желая порисоваться своей рыцарской храбростью, — нет, впрочем, нет! Не могу сойти с поста — долг и честь, триста перунов! Моя сила и мой меч нужны в эту минуту... Я слышу внизу, у башни, шепот и шелест, словно карабкается дьявол... Ну так вот мы и подождем его с угощением, — куражился рыцарь, не предполагая даже и возможности чего-либо подобного.

— Что пан говорит? — встрепенулся мещанин, и если было бы хоть немного светлее, то вартовой заметил бы, какою смертельною бледностью покрылось его лицо. — Это невозможно... это наши... может быть, подвыпивши, улеглись под башней и сопят. — А в голове у него кружились всполошенные мысли: «Вот еще выдаст, — и пропадет вся затея. Боже мой, что же делать? В шлеме и кольчуге... кинжалом не доймешь...» Да я ничего не вижу и не слышу, — добавил он вслух, — то пан, верно, хотел подшутить надо мной, напугать.

— Нет, нет... вон там они, — нагнулся вартовой через выемку в зубцах башни, — и не свои... посмотри.

Мещанин тоже нагнулся. У самой стены, за выступом, словно кто-то возился, и вдруг этот выступ осветился мигающим светом и послышался явно низкий, ворчливый шепот:

— Что ж это, ни веревки, ни лестницы никакой нет? Скучно ждать... Хоть люлькой разве развлечься!

— Слышишь, слышишь, вацпане? — встревожился уже шляхтич не в шутку. — Видишь?

— Ничего не вижу... где, где? — удивился мещанин. — То речка шумит, она как раз огибает здесь башню.

— Да нет, вон, вон, погляди! — перегибался шляхтич, показывая на выступ башни. — Бей тревогу!

«Господи, помоги!» — сверкнуло молнией в голове мещанина; он нагнулся, схватил неожиданно шляхтича за ноги и, с удвоенною отчаянною силой приподняв их, толкнул вартового вперед; перевес тяжести помог ему, и шляхтич, успевши лишь взвизгнуть, ринулся вниз, ударился о выступ стены и шлепнулся с страшным плеском в реку. Целый фонтан брызг обдал подножие башни.

— Ух!.. С нами крестная сила! Вот шлепнулся какой-то чертяка... аж люльку брызгами загасил! — раздались несдержанные возгласы внизу.

— Тише вы там! — крикнул мещанин сверху. — Ловите веревку, торопитесь!..

— Ага! — пробасил кто-то и натянул веревку.

В это время раздался гулкий удар колокола с православной церкви в местечке.

XIV

Мещанин оглянулся с испугом. В царствовавшей кругом тишине чуткое ухо могло отличить тихий шепот и брязг. Всполошенные раздавшимся криком шляхтича и ударом колокола, двое ближайших вартовых тревожно засуетились и, крикнув: «Вартуй!» — сбежали вниз на дворище замка. На этот-то призывный оклик с нижней стены не последовало ответа.

— Гей, живее, — понукал, перегнувшись через стену, мещанин, — того и гляди, ударят в набат.

— Аще прийде и в девятый час... — послышалась близко октава, и вспыхнувшее где-то зарево прорезало в это мгновение тьму, осветив зловещим отблеском лезущих по веревке козаков. Из-за откоса показалась первая, с развевающимся огненным оселедцем, голова Сыча...

А зарево разрасталось. Вот под одной из темных кровель внизу побежало змейкой светлое пламя, вот под другой, под третьей вспыхнули огненные языки, а вот повалил из высокой крыши густой черный дым; освещенный с одной стороны далеким заревом, он подымался эффектными клубами. Ярко-красные огненные полосы вихрились, сливались в широкие потоки; багровым пологом дым застилал небо; зубчатые стены вышнего замка, высокие шпили костелов и остроконечных крыш казались на темном фоне его облитыми светящейся кровью...

Поднялся в местечке страшный гвалт и слился с учащенным набатом.

В замке ударили тревогу. Полусонные, полупьяные за-щитники крепости выскакивали в испуге на дворище, поспешно пристегивая оружие, надевая на ходу латы, кольчуги.

Пан Чаплинский, комендант Дембович, капитан Яблоновский, хорунжие, есаулы высыпали из замка и начали строить свои команды; некоторые с факелами бросились было на стены, чтобы осветить неприятеля, но факелы при разыгравшемся море огня, охватившего дугой крепость, казались дымящимися лучиками и были совсем не нужны.