У пристани

— Кой черт три тысячи, — кричал один голос, доносившийся ясно и до поселян, — тридцать тысяч, говорю вам, плюньте мне в глаза, коли не так!.. Сюда прибыли хлопы, привезли нашему пану воеводе провиант, так говорят — несметное число, а за песьей кровью двигаются еще татары.

— Татары! — воскликнуло разом несколько голосов.

— Да, татары! — повторил первый. — А мы вот здесь и будем сидеть в этой мышеловке, пока они не придут и не погонят нас на арканах в Крым.

— Ну, за нашими стенами нечего опасаться! — возразил задорно один из молодых бунчуковых товарищей.

— Нечего опасаться? — вмешался в разговор старый рубака-гусар. — А пан разве пробовал бороться с нечистою силой? То-то! Ус еще мал! В руках у ведьм еще не был! А у этого Мороза состоят при войске такие колдуньи-чаровницы, что своими заклятьями откроют всякий замок, отопрут всякие ворота.

— Да вот сказывали, — осмелился вставить слово и простой жолнер в панскую беседу, — что напустят эти ведьмы с Лысой горы такой туман на глаза, что настоящего ворога и видишь, а бьешь своего вместо ворога, а то еще нашлют страх, такой страх, что от одного козака десятка два нашего брата бежит, бо всякому представляется, что то не один козак, а целая сотня, а на самом деле иногда окажется, что то даже был не козак, а пенек.

— Ха-ха! — вскинулся молодой шляхтич. — Хороши жол­неры! Вот уж именно у страха глаза велики!

— Положим, что туман на глаза и напускает страх, а страх есть паскудство, — поддержал юношу старый гусар, — однако с вовкулаками[7] сражаться невыгодно, по опыту знаю, а у этого шельмы-пса, говорят, тридцать вовкулак на службе.

— Триста, ясновельможный пане, — отозвался возбужденно жолнер, — Далибуг, триста!

— А что же они, эти вовкулаки? — раздались нерешительные вопросы.

— Что? И панство не знает? — изумился гусар. — А то, что ни стрела, ни пуля, ни ядро их не берет. Выстрелишь в этого дьявола, а стрела либо пуля ударится и от него назад тебе в сердце летит.

— Не может быть! — вскрикнули многие и оглянулись с суеверным страхом.

— А бей меня нечистая сила, коли не правда! Кроме того, они и огонь могут чарами перебрасывать, да вот я вам расскажу случай...

Остальная часть разговора не долетела уже до путников, так как рассказчик понизил свой голос до таинственного шепота, а слушатели обступили его тесным кружком. Однако и то, что было услышано, доставило, очевидно, большое удовольствие передовому фурщику, так как под усами его промелькнула улыбка.

Над городом между тем спустилась темная ночь. Блеснувшие сначала две-три звездочки вскоре погасли, закрытые набежавшими клочьями туч; сквозь темную мглу, окутавшую город, вырезывались смутно тяжелые очертания башен, зубчатые стены, вершины остроконечных кровель костелов. Защищенные своими стенами и часовыми, обитатели нижнего города уже мирно спали; не видно было в местечке огней, даже фонарь над нижнею брамой висел незажженный, только из-за верхней крепостной стены светились красноватым огнем два окна в замке. Было тихо. Изредка протяжно и уныло перекликались вартовые нижней стены с вартовыми верхней, да прорывался иногда где-то тоскливый собачий вой.

— Что же нам так дарма стоять? — запротестовал тихо погоныч. — Распаковаться бы, а то, чего доброго...

— Да вон там шпиг проклятый бродит, — отозвался кто-то из темноты, — уж мы его дурим, дурим, даем осматривать все одного и того же, а то и телеги ярмарчан, дак чертов лях все-таки к нашим мажам прется.

— Допрется своего, подожди! — хихикнул кто-то.

— А что, пан купец, — остановил подходящего к возам мещанина передовой, — заехать бы нам куда распаковаться, не то задохнется живность.

— В ратушин двор, вот сюда, — распахнул мещанин ворота, — здесь пока безопасно... вот только тот пес... да и полночь близко.

Но его тихую речь прервал неожиданно отчаянный вопль вратаря, раздавшийся среди возов и замерший в оборванном стоне. Крик этот заметили все-таки ближайшие вартовые на нижней стене и, засуетившись, начали всматриваться в глухую тьму и учащенно перекликаться. Возы между тем въехали поспешно в закрытый двор ратуши.

Прошло еще несколько времени. Тишина стала мертвой. Мрак сгустился еще больше... даже силуэты стен и башен потеряли свои очертания.

Вдруг на стене у нижней брамы блеснул огонек и раздался крик вартового:

— Гей, до брамы!

К темной, слабо освещенной фигуре неслышно подошла другая... Фонарик сделал в воздухе какой-то вольт и вместе с державшей его рукой вылетел из амбразуры вниз... Послышался глухой стук падения тяжелого тела... Приблизившийся второй часовой тоже почему-то вскинул неестественно руками и опустился за зубцом стены... С поля приблизилось осторожно к браме несколько всадников, закутанных в кереи; обвязанные тряпьем копыта их коней не издавали даже на мосту никакого звука.

Из маленького окошечка над брамой послышался оклик:

— Как гасло?

— Полночь! Огонь! — ответили беззвучно двигавшиеся тени.

На остроконечной вершине ратуши пробило звонко и отчетливо двадцать четыре удара.

Когда подводы въехали на двор ратуши и ворота торопливо закрылись за ними, то фурщики и погонычи бросились поспешно к возам разбрасывать сено и снимать с кошей набитые соломой и половой мешки.

— Эй, живей, хлопцы! — командовал и суетился передовой фурщик. — Не задохся бы, храни господи, наш провиант.

— Едва убо не прияхом смерти! — поднялась в это время из первого воза целая копна и, отряхиваясь ногами и руками от клочьев сена, начала фыркать и отплевываться. — А чтоб тебе всякой нечисти в нос и в рот! Поналезло этого проклятого сена, как волу какому-нибудь в утробу!

— Сычу-то, конечно, сено не в смак, — засмеялся передовой, — ему бы мясца лучше.

— А ну его, — отхаркивалась колоссальная фигура, — теперь бы мокрухи впору, чтобы прочистить от сенной трухи горло. Жажду! — пустил он октавой.

— Есть, есть, паны лыцари, — отозвался кто-то в темноте, — тут и барыло, и кухли.

— Вот спасибо! — воскликнул обрадованный козак и поспешил на голос к барылу.

— Только по одному кухлю, не больше, — раздался в темноте голос передового Хмары.

На других возах сено тоже зашевелилось и начало подыматься само собой; с некоторых возов стали выскакивать без посторонней помощи тяжелые мешки... Происходило что-то сверхъестественное, могущее нагнать на каждого не посвященного в тайну зрителя смертельный ужас; но фурщики ничуть не дивились этому чуду, а приветствовали радостными восклицаниями каждый оживающий воз, каждый соскочивший куль.

— Ага, и очерет зашевелился! А вот и лантухи поднялись, и полова посыпалась без ветру! — слышались тихие замечания.

— Это, братцы, Гонывитер так зевнул, — засмеялся кто— то, — гляди, словно вихрем закружил сенную труху.

— Ачхи! — раздалось в это время гомерическое чиханье, и над возом показалась огромная всклокоченная голова. — Ну его к нечистой матери с такой ездой... — поднялась с этими словами плечистая фигура и, потянувшись, расправила свои плечи так, что целые кипы соломы повалились с них, и произнесла мрачно: — Горилки!

Погонычи подбегали между тем к каждому опроставшемуся козаку и, помогши ему оправиться, подводили к барылу. То там, то сям воздвигались тени и направлялись к тому же пункту.

— А что, не задохся ли, Дуля? Добре ли выспался, Квач? Как лежалось, Роззява? — раздавались везде тихо приветствия. В темноте все явственнее и чаще стали слышаться бряцанье оружия, остроумные замечания, шутки и сдержанный смех.

— А что, братцы, — обратился наконец передовой к собравшейся у бочонка порядочной уже кучке козаков, — живы ль да здоровы все родычи гарбузовы?

— Да, кажись, все, Хмара! — начали оглядываться и считать друг друга темные силуэты.

— И подкрепились, во славу божию, — пробасил Сыч, — так что довлело бы помахать теперь и руками, а то словно онемели от долгой лежни.

В это время к козакам подбежал молодой погоныч и объявил испуганным голосом, что двое козаков умерло.

7

Вовкулака – человек, который может превращаться в волка.