День разгорается

Появление шпика изумило Потапова. Уже давно никто из товарищей не замечал за собой слежки. Со дня опубликования манифеста казалось, что ни охранки, ни жандармов не существует. Конечно, все хорошо понимали, что жандармерия и шпики никуда не девались, а только притаились и перешли на какие-то новые способы и методы борьбы с революционерами. Но появление шпика, как в прежнее время, было странно и не могло не встревожить.

Встревоженный Потапов добрался до товарищей и рассказал им о замеченной за собою слежке.

— За старое принимаются! — недоумевающе закончил Потапов. — С чего бы это?

Товарищи заинтересовались рассказом Потапова. Некоторые недоумевали так же, как он, другие считали, что тут нет ничего неожиданного:

— Жандармы, видать, старого-то и не бросали! Просто мы не всегда замечали за собой шпиков. Наверное, набрали поумнее и поопытнее!

— Во всяком случае, это хорошо, что Потапов обнаружил шпика. Будем осмотрительнее...

Галя весело, как уже давно не смеялась, расхохоталась, увидев перед собою Павла в неуклюжей солдатской шинели, в трепаной папахе, в башлыке.

— Ой, Павел, какой ты смешной!

— Ладно! Нечего тебе глумиться надо мной! Тут тебе не брат твой, швестер, а нижний чин! Так и заруби себе на своем курносом носу: нижний чин!

Не переставая смеяться, Галя оглядела брата со всех сторон, оправила на нем шинель, заправила лучше башлык. Она знала, что Павел отправляется на солдатский митинг, куда штатским, «вольным» вход был затруднен. Ей было обидно, что она не сможет попасть на этот первый митинг военных.

— А если б я, Павел, переоделась сестрой милосердия?

— Не выйдет, швестер! — отверг Павел ее план. — Сиди дома. Мы, нижние, чины, не уважаем сестричек!..

Оба засмеялись. Павел ушел.

Митинг происходил в самом большом помещении города. Все входы и выходы были заняты караулом, поставленным устроителями митинга, и караульные строго следили за тем, чтобы как-нибудь не проскользнул на митинг «вольный». Павел прошел беспрепятственно. В громадном зале, доотказу переполненном солдатами, было душно и пахло казармой. На большой сцене за столом, покрытым зеленым сукном с серебряной бахромой, о чем-то совещались несколько человек. Павел узнал среди них товарищей, так же, как и он, переодетых солдатами. Протолкавшись поближе к сцене, Павел отыскал свободное место у стены и втиснулся на него. В зале стоял глухой рокот. Солдаты разговаривали сдержанно и приглушенно. Ничего не напоминало в их поведении распустившейся и буйствующей толпы. Павел вспомнил обывательские разговоры о «бунте», о готовящемся погроме и усмехнулся. Со сцены прозвучал звонок. Разговоры стали затихать. В зале быстро все успокоилось. Тысячи глаз устремились на сцену, где появились новые люди, которые заняли места за зеленым столом.

Было совсем тихо в переполненном солдатами зале, когда из-за стола на сцене вышел солдат с лычками на погонах, подошел к рампе, вытянулся, как в строю, и отчетливо, словно рапортуя, сказал:

— Товарищи солдаты! Дозвольте первый митинг свободных воинов свободной России считать открытым! Ура!

Павел вздрогнул от грохота, всколыхнувшего зал, солдаты дружно подхватили:

— Ура!.. Ура!.. Ура!..

— Теперь, — продолжал солдат со сцены, выждав пока не стихли крики, — объявляю повестку дня: доклад о положении и вопрос об увольнении по домам...

— Правильно! — взорвалось в зале. — Правильно!..

— И кроме того, — докончил открывший митинг, — кроме того обсудим о правах. Слово для доклада даю товарищу оратору...

Из-за стола поднялся докладчик. Павел с трудом узнал в нем Старика. А узнав, радостно и настороженно вытянулся вперед. Сергей Иванович был без очков. Мешковатая шинель сидела на нем неуклюже и был он подобен многим запасным, взятым из деревни, от сохи, от земли. И он как-то по-мужицки поднял руку и погладил свою бородку.

В зале задвигались. Павел заметил, что его соседи внимательно вглядываются в Старика.

— Товарищи!.. — начал Сергей Иванович, но кто-то придирчиво и неприязненно прокричал:

— Какой части?.. Скажи, какого полка?..

Возглас был подхвачен многими. За зеленым столом быстро стали переговариваться, солдат, открывавший митинг, шагнул к рампе, но Старик поднял обе руки кверху и замахал ими.

— Обождите! — уверенно прокричал он. — Какой части это безразлично! Вы вот послушайте о чем я стану говорить, а уж когда поймаете меня, что неправильно сказал, тогда требуйте документы, увольнительную записку!..

По рядам прокатился одобрительный смех. Павел облегченно перевел дух. «Молодчина! — подумал он с гордостью о Старике, — выкрутился!»

— Правильно! — закричали в разных местах зала. — Наплевать какой части! Говори, товарищ!..

— Докладывай об положении!.. На счет дома, на счет дома!.. На счет увольнения!..

Сергей Иванович прислушался к этим крикам, улыбнулся, потом снова потрогал бородку, причем рука его по привычке прыгнула вверх, к снятым очкам, потом кашлянул.

— Итак, значит, товарищи, о современном положении...

Павел знал содержание доклада Сергея Ивановича и поэтому приготовился поскучать несколько времени. Сергей Иванович должен был говорить о знакомом, о том, что Павлу было хорошо известно и что Павел, как ему казалось, мог бы и сам неплохо рассказать любой аудитории. Но когда Старик стал просто, и словно беседуя с близкими людьми, говорить эти знакомые вещи, Павел насторожился. Что-то новое и свежее было в словах Старика, такое, что заставило Павла по-новому услышать, по-новому почувствовать это знакомое и давно известное. Павел подался вперед, упершись на спинку передних кресел. Впереди, так же подавшись вперед, сидели серой сплошной массой солдаты. Было тихо и каждое слово Сергея Ивановича слышали отчетливо во всех углах зала, на хорах, в ложах.

Сергей Иванович говорил о казарме, о начальниках, о гнете солдатской дисциплины. Он говорил о революции, которая призвана освободить народы и сделать трудящихся хозяевами жизни. О манифесте 17 октября, содержавшем пустые обещания. О войне, которая не нужна была трудовому народу и которая стоила ему многих жизней. Застывшие в глубоком внимании солдаты жадно слушали Сергея Ивановича, когда он говорил о солдате-гражданине, о том, что вот они, собравшиеся здесь, заслужили того, что-бы, наконец, отправиться по домам, а их задерживают здесь затем, чтобы их руками задушить народную свободу. Он наметил ряд требований, которые участники митинга должны предъявить начальству и за которые должны упорно и единодушно бороться. Он кончил просто, без излишних выкриков: замолчал и устало поднес руку к несуществующим очкам.

И снова в зале взорвался грохот. На этот раз грохот этот не был угрожающим. Люди хлопали в ладоши, топали ногами. Люди возбужденно и благодарно кричали:

— Правильно!.. Верно!.. Спасибо, товарищ!..

Сергей Иванович вслушивался в этот грохот, не трогаясь с места. Улыбка вспыхивала на его лице. Глаза радостно сияли. Уловив затихание шума, он поднял руку. И когда люди, поняв, что он хочет еще что-то сказать, затихли, он смеясь сообщил:

— Тут, товарищи, вначале кто-то спрашивал, какой я части. Так должен теперь сообщить вам, что я говорю здесь, как представитель политической партии. Я, товарищи, от комитета российской социал-демократической рабочей партии. И на нашем знамени написано: пролетарии всех стран, соединяйтесь!..

Новую партию прокламаций Матвей и Елена набирали и печатали с увлечением.

— Хорошо составлена! — похвалил Матвей, прочитав перед тем, как набирать, оригинал. — Узнаю стиль Старика.

— Просто и убедительно, — согласилась Елена.

Окна их квартиры были по-зимнему изукрашены белыми снежными узорами. На кухне топилась железная печка, бока которой огонь раскрашивал в прозрачно-малиновый цвет. Порою в квартире бывало очень холодно и тогда Матвей и Елена оставляли на время работу и подходили к печке погреться. У печки, у тепла они затихали и избегали глядеть друг на друга. Иногда Матвей, задумчиво поглядывая на игру огня в печке, что-нибудь вспоминал и начинал рассказывать. Елена любила эти рассказы. Она уютней устраивалась на табуретке, обхватывала руками колени и внимательно и чутко слушала. Казалось, не было конца рассказам Матвея, так много, на взгляд Елены, он знал и испытал.