День разгорается

Павел познакомился с Трофимовым в прошлом году летом на загородной массовке. С тех пор Павел не выпускал печатника из виду и часто прибегал к его помощи, когда дело шло о типографских работах. Нашел он его и теперь.

— Есть срочное дело, товарищ Трофимов, — сказал он ему, — хорошо бы и набрать и напечатать в вашей типографии это воззвание. Завтра бы к вечеру. Очень нужно...

Трофимов прикинул на глаз размер набора и на мгновенье задумался.

— Набрать наберем, — ответил он, — а вот на счет печати...

— Нельзя будет? — огорченно перебил его Павел.

— Кто тебе сказал, что нельзя? — угрюмо вскинулся Трофимов. — У нас, если нажать, все можно... Только сроку ты мало даешь... Сколько печатать-то?

Павел назвал цифру.

— Оставляй оригинал! — коротко согласился печатник. — Оставляй. Будем нажимать!..

Воззвание было готово к сроку. Трофимов сам принес его в условленное место... Павел радостно похвалил:

— Здорово! Молодцы вы, типографщики! Не подводите!..

Трофимов улыбнулся. Улыбка его была мимолетной и едва приметной, но лицо его от этой улыбки сразу подобрело и помолодело.

— Сказал я тебе: нажмем! Вот и нажали!..

Они расстались довольные друг другом.

Но выйдя на улицу, Трофимов вдруг затосковал. Вот была у него важная и захватывающая работа, вот с жаром и увлечением исполнил он ее, а теперь что? Пусто и неуютно и людей близких вокруг нет... Трофимов невольно повернул на знакомую улицу и медленно, но уверенно дошел до пивной. Он вошел в заведенье хмурый, с сердитым лицом. Но за столиком, когда появилась пара пива, когда залпом выпил он первую кружку и с наслаждением обсосал с щетинистых усов жидкую пену, ему стало легче. Он размяк, лицо его стало приветливым. Он огляделся, высматривая в толпе посетителей кого-нибудь, с кем мог бы перекинуться парою слов. Допивая вторую бутылку, Трофимов уже твердо решил, что ему непременно нужно поговорить по душам. За соседним столом сидели трое. Им было, повидимому, весело, они смеялись. Один из них рассказывал что-то смешное и слушатели его заливались хохотом. Трофимову было завидно глядеть на них. Он пил и поглядывал в их сторону. А они, заметив, что он интересуется ими, примолкли, вполголоса сказали друг другу что-то и рассказчик привстал и крикнул Трофимову:

— Приятель! присаживайся к нам! В компании веселее!

Захватив недопитое пиво и кружку, Трофимов охотно пересел к своим соседям.

Они быстро и легко познакомились. Новые знакомые Трофимова оказались рабочими шубного завода. Руки у них были в краске и пахло от них кислым запахом овчины. Самый старший из них, тот, который рассказывал смешные истории, налил из своей бутылки пива в кружку Трофимова:

— Пей, товарищ, за первое, как говорится, знакомство!

Трофимов принял угощение и заказал еще пару.

Когда в его голове уже изрядно зашумело и на сердце у него стало тепло, когда старший шубник порассказал несколько смешных историй и все вволю насмеялись, к столу подошел высокий, с рыжей окладистой бородой человек. Развязный, с хитро бегающими глазами, с неверной улыбкой на толстых губах, он сразу не понравился Трофимову. Собутыльники Трофимова равнодушно взглянули на подошедшего.

— Честной компании! — громко закричал он. — Мое почтение! Желаю с православными совместно парочку раздавить... Эй, малый, ставь пару пильзенского!..

Не дожидаясь ответа, рыжий придвинул стул и уселся за стол.

— Душа у меня открытая! — шумно продолжал он, захватывая с блюдечка пригоршню моченого гороха. — Гляжу, ребята веселые! Я и пошел!.. А ну, выпьем по первой!..

Трофимов нехотя взял стакан. Его новые знакомые выпили не колеблясь.

Рыжий расположился за столом хозяйственно и уверенно. Старший из шубников, прищурившись, вгляделся в него и рассмеялся.

— Ты чего? — спросил его рыжий, зажав бороду в громадный волосатый кулак. — Признаешь меня, что ли?

— Да как будто так... — не переставая смеяться, подтвердил шубник.

— А я тебя что-то не помню?..

— Где тебе всех упомнить!

Трофимов стал прислушиваться внимательнее к этому разговору. Он подметил в глазах рыжего некоторое замешательство. А шубник лукаво прищурился и продолжал:

— Где, говорю, всех упомнить!.. Ты, может, сотни народу перещупал...

— Не понятно мне, о чем ты...

— Ай, и всамделе ты забыл? А помнишь, когда забастовка была, ты к нам приходил, забастовщиков бить звал?..

Трофимов резко повернулся и, расплескав пиво, в упор поглядел на рыжего... Шубник подмигнул своим товарищам и, довольный тем, что смутил рыжего, придвинул тому наполненный стакан:

— Откушай!

Но рыжий не прикоснулся к стакану. Наклонив упрямо голову, он минуту помолчал. Потом внезапно прервал молчание нарочито веселым возгласом:

— Вот дьявол! И верно! Только вы тогда струсили, не пошли с християнами!.. А ловко мы их в те поры поподчевали!

— Гад ты!.. — раздельно и громко сказал Трофимов. — Сволочь!..

Рыжий резко повернулся к печатнику и оглядел его яростным взглядом.

— Ты кто таков, чтоб ругаться? Кто таков?!

— Рабочий я человек! — поднялся Трофимов. — А тебя не только ругать, тебе в глаза наплевать нужно!..

Шубники с лукавым любопытством следили за этой перебранкой. Рыжий поглядел на них и, не встретив сочувствия, вышел из-за стола.

— Пошли вы к дьяволу! — выругался он. — Я думал, люди как люди, а тут жидовские подлизалы!

Старший шубник прыснул со смеху:

— Бутылочку-то свою забери, приятель!..

Рыжий рванул со стола бутылку и свой стакан и ворча удалился.

— Зачем же ты, товарищ, такого гада к столу допустил? — негодующе обратился Трофимов к шубнику.

— А пущай! — незлобиво махнул рукой шубник. — С ним, вишь как весело!

— Весело... — насупился Трофимов. — Он против рабочих, он на погром, сам говоришь, подбивал, а мы с ним за одним столом!

Шубники переглянулись и взялись за стаканы. Трофимов поймал их торопливые прячущиеся взгляды. Трофимову стало тоскливо. Легкий хмель давно уже вылетел из его головы. Компания стала ему сразу чужой и неприятной. Он подозвал полового и начал расплачиваться.

— Уходишь? — удивились шубники.

— Ухожу... Прощайте!..

Шагая по скованному морозом, покрытому хрустящим снегом тротуару, Трофимов огорчался и негодовал. Огорчался он оттого, что не удалось ему отдохнуть в тепле и в легком опьянении, а негодовал на себя: связался с первыми встречными и напал на погромщика!..

И, вспомнив, что еще недавно он участвовал в таком хорошем и удачном деле в типографии, Трофимов почувствовал горячий стыд, который никак не мог перекрыться оживавшей в его душе прочной гордостью...

Самсонов прочно устроился у Огородникова. Ребятишки, сначала дичившиеся чужого человека, на завтра же привыкли к семинаристу и называли его дяденька Гаврила. «Дяденька Гаврила» приходил домой поздно вечером, приносил провизию и начинал готовить ужин на железной печке. Ребята обступали его, глядели на его стряпню и слушали веселый вздор, который он им рассказывал. С Огородниковым Самсонов сошелся очень легко. Огородников в первый же вечер узнал все, что можно было знать о семинаристе, о его доме, о семинарии и об истории, которая заварилась там. А потом, после того, как сам Огородников рассказал о себе, семинарист стал наставлять своего хозяина, «в делах политики», как он выражался. Огородников жадно впитывал в себя те крупицы знаний, которыми Самсонов делился с ним. Огородников узнавал о политических партиях, об их программах, о борьбе. Огородников впервые познавал, что не все борющиеся с самодержавием являются настоящими и крепкими революционерами, что много есть таких что зря называются революционерами. Он узнавал, что есть несколько партий и что среди них только одна — действительно революционная и верная партия рабочего класса.

Огородников недоумевал. Он перебивал своего нового учителя, засыпал его вопросами, наивными, простыми и трогательными. Самсонов воспламенялся, ему льстило что он может помочь чем-то, чему-то научить взрослого человека, рабочего. Он приносил Огородникову нелегальные книжки и помогал ему читать их. С трудом преодолевая свою малограмотность, Огородников прочитал эти книжки залпом, просиживая до рассвета у чадящей керосиновой лампы, и воспринял все, что прочитал в них, как откровение. И он, когда ему многое открылось по-новому, многое, что чуял он лишь рабочим своим нутром и никак не мог уложить в стройные мысли, он теперь с радостной растерянностью твердил Самсонову: