Когда судьба мстит

– Я обязательно постараюсь сделать его счастливым, поверь мне! – говорила я, обращаясь почему-то к роялю. – Я очень, очень хочу, чтобы он был счастлив… Я все для этого сделаю… – обещала я, хлюпая носом.

Но успокоения мне это не принесло, и рамы картин начали казаться мне хищными оскаленными пастями, готовыми вот-вот поглотить меня, а книжные шкафы стали угрожающе надвигаться, чтобы раздавить, расплющить врага своего хозяина. С трудом сориентировавшись, я бросилась к стене, примыкавшей к квартире Наташи и начала стучать по ней, как бешеная. Прекратила же я только тогда, когда она, в ночной рубашке и накинутом поверх халате, почти силой оторвала меня от нее.

– Что случилось, Елена Васильевна?

Она смотрела на меня круглыми от ужаса глазами и была перепугана ничуть не меньше, чем я.

– Наташа! – мои зубы выбивали мелкую дробь, а сама я дрожала от страха. – Кто была та женщина, которая жила в этой квартире с Владом. Кто она? Такая невысокая, стройная, молодая блондинка. Она еще в такой длинной тельняшке с укороченными рукавами ходила.

– С чего вы взяли, Елена Васильевна? – спросила она, отводя глаза, и я тут же все поняла.

– Я видела ее, Наташа, – устало произнесла я. – Она все еще здесь. – Вам надо одеться, Елена Васильевна, а то простудитесь, – явно смирившись с неизбежным, сказала Ната. – А Павел предупредил, что, если с вами что-нибудь случится, то он нам головы оторвет. И пойдемте на кухню. Чай попьем, что ли…

– Хорошо, – согласилась я. – Но только, пожалуйста, расскажи мне всю правду с самого начала. Ты ведь, наверное, все знаешь? – И она, соглашаясь, кивнула головой.

И вот, сидя в три часа ночи на кухне чужой, да-да, совершенно чужой для меня квартиры, я слушала историю, от которой мне стало так больно, что все мои предыдущие мучения показались сущей ерундой.

– Владислава Николаевича мать в роддоме оставила сразу же после его рождения. Вот он ни одной женщине никогда в жизни и не верил, думал, что, если уж родная мать могла с ним так обойтись, то остальные еще хуже, поэтому и не женился никогда. А вас тогда в «Сосенках» он просто пожалел. Он Саше сказал, что если на котенка в детстве натянуть львиную шкуру и воспитывать, как льва, то ничего хорошего в результате не получится – просто исковерканная кошачья жизнь.

«Вот это да! – невольно подумала я. – Оказывается Орлов, как и Игорь до него, смог понять мою истинную, глубоко запрятанную сущность, которую я и от самой-то себя скрывала самым тщательным образом! Да, впрочем, и неудивительно – его жизнь заставила научиться разбираться в людях, иначе бы не выжил и не добился бы ничего». А Наташа, тем временем, продолжала:

– Поэтому и ремонт в вашей квартире затеял, чтобы помочь как-то, только серьезно он на вас тогда не смотрел. А вот, когда он от друга вашего об Игоре узнал, то показалось ему, что он, наконец, встретил женщину, на верность способную, даже мертвому. Понимаете, Елена Васильевна, – она заглянула мне в глаза, – он подумал, что вы с ним потому, что он смог…

– Я поняла тебя, Наташа, – я покивала головой. – Он решил, что смог заменить мне Игоря, что к жизни сумел меня вернуть.

– Да, Елена Васильевна. А когда понял, что он вам на раз поиграться нужен, то разозлился здорово, и не на вас, а на себя, что так в человеке обманулся. Вернулся он в полк, а тут Светланка. Понимаете, они в Оренбурге в одном детском доме воспитывались, только он намного раньше, конечно. У них принято каждый год на вечер встречи выпускников приезжать туда – дом все-таки, хоть и не родной, но ведь они там столько лет провели – вот там-то они впервые и встретились, Светланке тогда пятнадцать лет было. Она рассказывала, что как увидела его, так и влюбилась с первого взгляда, а после торжественного собрания вечер был, вот он ее танцевать и пригласил. Они тут вспоминали этот свой первый танец, – невольно улыбнулась она, – и Владислав Николаевич смеялся и говорил, что Ланочка – он ее так называл – красная была, как рак, и в ордена его уставилась, глаза поднять боялась. А через два года она ему в любви призналась, а он ей: «Дочка! Да ты посмотри на меня! Я же по сравнению с тобой старик древний! Выбрось ты эти глупости из головы!». Потом Светланка медучилище закончила и стала добиваться, чтобы сюда на работу попасть – адрес-то в детдоме был, Орлов всегда поздравления к праздникам туда посылал. Добилась она, приехала. Тут многие холостые офицеры за ней ухаживать пытались, только для нее один Владислав Николаевич на свете и существовал. А он к ней все по-прежнему: «Дочка» да «Дочка». А ей, в общем-то, ничего от него и не надо было: только б видеть его, знать, что он рядом есть. Она хорошая, добрая… Действительно светлая… С нами дружила, с малышами возилась… На Орлова, вообще, как на икону, смотрела… Она ведь как думала? Он командир полка, а она кто? Медсестра простая. Не пара они. Говорила я ему и не раз, что любит она его. И Саша говорил, и Тата с Лешей… А он все отмахивался: «Старый я для нее!».

Наташа замолчала, уставившись в стол, а потом тряхнула головой, словно очнулась, и стала рассказывать дальше.

– Вернулся Орлов тогда в полк злой, как сто чертей, и пошел на следующий день перед полетом давление мерить, а Светланка увидела его такого, губы у нее задрожали… Он спрашивает: «Что с тобой, дочка? Кто обидел?», а она ему: «Мне за вас, Владислав Николаевич, обидно» и расплакалась. Посмотрел он ей в глаза и понял, что счастье-то его все это время рядом было, а он его не видел. Вот с того дня у них все и началось.

Каждое ее слово вонзалось в мою душу раскаленным кинжалом, и она уже кричала от боли в крик и истекала кровью. А я сидела, сцепив зубы, и про себя молилась о том, чтобы Наталья не поняла, как же мне сейчас плохо, как неистово я себя ненавижу за все совершенные глупости и ошибки.

– Перед тем, как нам из «Сосенок» после отпуска уезжать, Панфилов попросил Сашу передать Орлову, что у вас ребенок от него будет. А когда мы приехали и увидели, что Светланка уже у Владислава Николаевича живет, то решили ничего не говорить – вам-то он совсем не нужен, а она его любит. Да и сам Батя совсем другим человеком стал, у него даже взгляд изменился. Вы же знаете, какой он у него был.

– Помню, конечно: дерзкий, наглый, бесшабашный.

– Вот-вот. А тут у него глаза просто сиять начали, он каждую свободную минуту домой спешил, говорил, что у него, наконец-то, Дом появился. Настоящий, с большой буквы Дом.

– А почему они не зарегистрировались?

– Они хотели на Новый год в Оренбург поехать, чтобы там и зарегистрироваться, и прямо в детдоме свадьбу сыграть. Мечтали, как они своих друзей детства и воспитателей на нее позовут…

– Ладно, – перебила я ее, потому что слышать все это было для меня уже совсем невмоготу. – Что дальше было?

– Дальше? – мгновенно погрустнела Ната. – Дальше Панфилов ждал-ждал от Орлова каких-нибудь известий, а тот, естественно, молчал – он же не знал ничего. Вот дядя Володя ему и позвонил. Владислав Николаевич сказал ему, что потом прилетит и ребенка вашего усыновит, а нас отругал, что вовремя ему ничего не сказали. Только не хотел он жизнь со Светланкой с обмана начинать вот и рассказал ей все.

– Кретин! – невольно вырвалось у меня. – Ваш Батя законченный идиот! Да разве же можно было любимой и любящей женщине все это говорить!

– Он такой, какой он есть! – обиделась Наташа. – Светланка его и таким любит! – она гневно посопела носом, но стала рассказывать дальше: – А Светланка… Она же ваши фотографии видела… И мы о вас ей рассказали…

– Все ясно! Можешь не продолжать! Я уже все поняла! – я горько застонала и помотала головой. – Эта маленькая дурочка решила, что он на самом деле любит меня, а с ней связался от отчаянья или чего-то такого в этом же духе, и теперь не может бросить ее из благородства и прочих высоких чувств. А тут еще и ребенок! А поскольку она-то любит его, а не себя, то и счастья желает ему, а не себе, она и решила уехать сама, чтобы освободить его, чтобы он смог быть счастлив с, – я криво усмехнулась, – любимой женщиной. Так?