Когда судьба мстит

Приехавший отец, увидев маму в ее новом виде: в брючном костюме, стриженую, крашеную и накрашенную, побагровел и взревел:

– Ты, что это, бабка, белены объелась? Или на старости лет ума лишилась? Ты чего это над собой сотворила? Ты перед кем это здесь хвостом крутишь? Это кто тебя на такое сподобил?

Мама испуганно сжалась, глаза ее погасли, как будто кто-то свет выключил, и она мгновенно стала прежней: забитой, робкой и бессловесной. И я при виде этого мгновенно взбесилась:

– Я, папа! – с металлом в голосе сказала я. – У меня здесь люди бывают! Павел Андреевич со своей невестой Ирочкой заезжает, например. А еще Панфилов, Печерская, Власов, Репнины! – Это было истинной правдой, потому что они частенько, возвращаясь в усадьбу, заезжали к нам посмотреть на Гошку. – И я не хочу, что моя мама компрометировала меня своим видом! – от души рявкнула я. – Я не могу позволить, чтобы моя мама, при моем-то положении, выглядела хуже, чем последняя прислуга из «Сосенок»! Тебе понятно?

– Ну-ну! – только и сказал папа и быстренько уехал.

– Спасибо тебе, доченька! – со слезами на глазах сказала мама, когда за ним закрылась дверь.

– За что? – удивилась я.

– За все, родная! За все! – непонятно ответила она, но я не стала вникать и переспрашивать, потому что от наших с отцом криков проснулся и заплакал сынуля, и я бросилась к нему.

Наше мирное житье-бытье закончилось в один момент. Мама с Орловым уехали на очередной концерт классической музыки, а я курила, стоя на крыльце и думала о том, что все больше и привыкаю к тому, что Влад есть в моей жизни. Я привыкаю видеть его каждый день, сидеть вместе с ним за столом, а вечерами, если мы никуда не едем, у Гошкиной кроватки, смеяться его шуткам, слушать, как он играет на гитаре и поет. А еще я понимала, что, если так и дальше пойдет, то недалек тот день, когда я сама приду вечером в его комнату. И вот после этого вся наша и так донельзя запутанная история уже ни в коем случае добром не кончится, по крайней мере, для меня. Одно дело любить человека (пусть даже он тебя не любит) на расстоянии, когда между вами ничего нет и быть не может, и совсем другое – врасти в него всеми корнями, привязаться, как к родному, а потом своими руками отдать другой женщине. Нужно было что-то срочно делать, только вот что? И, главное, как?

Я тоскливо вздохнула, поглядела на уходящую к «Сосенкам» дорогу, как будто оттуда мог кто-то прийти и дать мне ответ или, хотя бы, совет, и тут вдруг поняла, что что-то не так, что-то непонятное меня беспокоит и настораживает. Я начала внимательно осматриваться по сторонам и нашла. Дело в том, что по обеим сторонам этой, ведущей к усадьбе дороги были установлены бетонные столбы с закрепленными на них мощными прожекторами и камерами наблюдения, так вот, теперь две камеры были повернуты на наш коттедж. Зачем же за нами наблюдать? Чтобы оградить нас от грабителей? Но ничего ценного здесь нет, это с первого взгляда понятно – на фоне соседских особняков наш выглядит бедным родственником, да и не такие уж мы беззащитные – в доме два пистолета, мой и наградной Влада. Но тогда получается, что наблюдают за нами для нашей же личной безопасности. Но кому могут понадобиться две пожилые женщины, военный летчик, совершенно никого в городе не знающий, маленький ребенок и я? И получилось у меня, что именно я могу кому-то понадобиться с очень нехорошими целями. Я вернулась в дом и схватилась за телефон, чтобы позвонить Панфилову – он отвечает за всеобщую безопасность, значит, вопрос к нему. Мне ответила какая-то женщина, и я начала судорожно вспоминать, как зовут его жену, но так и не вспомнила и просто сказала:

– Добрый вечер! Будьте добры, пригласите, пожалуйста, Владимира Ивановича к телефону.

– Здравствуй, Лена! – ответила мне женщина, и тут до меня дошло, что я разговариваю с Юлей.

– Юля! Это ты? – потрясенно воскликнула я. – Вы теперь вместе живете? – Потом поговорим, – шепотом ответила она и уже громко сказала: – Володечка!

Тебя Лена к телефону!

– Юлька! – раздался издалека голос Панфилова. – Последи пока за морковью, чтоб не пригорела!

– А не вы ли говорили, мой господин и повелитель, что плов дело чисто мужское и женских рук не терпит? – рассмеясь она.

– Юлька! – с притворной суровостью в голосе рявкнул Пан. – Без ужина останемся! – и уже мне в трубку: – Что случилось, Лена?

– Да, наверное, это мне у вас нужно спросить, – довольно сердито сказала я. – Почему камеры слежения на мой дом направлены? Что нам угрожает?

– Да, ничего, – начал Панфилов, но я оборвала его:

– Опять со мной втемную сыграть решили? Ну? Что происходит? – Дело в том, Лена, что Наумов свои акции Павлу оставил, – медленно ответил он. Услышав это, я тут же почувствовала, как у меня похолодели руки, и яростно взорвалась:

– Ну, не твою ли мать! Я же говорила этому придурку, чтобы он их государству завещал!

– Он так сначала и сделал, Лена. А потом, в декабре, завещание изменил и оставил акции Павлу, а все остальное – своей любовнице Машке.

– Вы выяснили, почему он это сделал? – с замирающим сердцем спросила я, хотя и так уже точно знала, что сама была тому причиной.

– Да говорил я с этой шалавой, – буркнул он. – Она сказала, что Наумов объяснил ей, что у государства их забрать смогут, а вот у Павла – шиш.

– Но ведь Павел же может отказаться от наследства? – спросила я, сама не веря в то, что такое в принципе может произойти.

– Уже нет, – безрадостно объяснил Панфилов. – Когда стало известно, что хозяином завода практически станет Матвеев, к нему целая делегация рабочих пришла, которые очень просили его завод принять – знают же, что он единственный, кто сможет его на ноги поставить и к жизни вернуть. И Павел им слово дал.

– Все ясно, – тоскливо сказала я, а потом решительно заявила: – Давайте договоримся так, Владимир Иванович: приезжайте завтра утром в «Сосенки» и я туда подойду… Разговор один есть… Как вы любите говорить, непростой…

Попрощавшись с ним, я, как ни странно это прозвучит, облегченно вздохнула: вот оно решение моей проблемы. «Если по-умному разыграть эту карту, демонстрируя опасение за жизнь моих родных, то все должно прокатить, – думала я. – А то, что «Осы» женщин и детей не трогают, маме с Орловым знать вовсе не обязательно. Таким образом, объяснение простое: я в этой гнусной истории замешана так, что дальше некуда, и они, находясь рядом со мной, подвергаются опасности, так что есть прямой смысл разъехаться. Я в целях безопасности своих близких и в связи с необходимостью участвовать в расследовании переберусь в город, а Влад с мамой и Гошкой – в усадьбу. Вот так мы и начнем отвыкать друг от друга, что нам всем в преддверии неизбежной разлуки и требуется». И я тут же позвонила Матвею.

– Павел, я уже в курсе всего. Завтра утром приду и кое-что объясню, только ты дождись меня обязательно. А теперь просьба: приюти в том же домике, где Орлова собирался поселить, еще и мою маму с сыном, чтобы я за них не беспокоилась. Сделаешь?

– Естественно, Лена. Зачем спрашивать-то? А о чем разговор пойдет? – Да все о том же, Павел, – грустно сказала я и вздохнула: – Я, дурочка, наивно полагала, что эта история уже закончилась, а ей и конца не видать. Так что наберись терпения – разговор нам предстоит длинный. Ну, все! – в заключении сказала я. – Значит, завтра утром я тебе свое семейство с рук на руки передам и выхожу на работу. Пора!

Потом я позвонила Вячеславу:

– Слава, собери завтра утром ребят, возьмите машины и приезжайте в коттедж. Вам нужно будет Зинаиду Константиновну с Орловым и Гошкой в «Сосенки» перевезти со всеми их вещами, а бабу Валю со всеми ее пожитками и мою мебель с прочим барахлом – в город, потому что я туда перебираюсь. Варвара Тихоновна вам объяснит, что где стоит. Да и вы и сами помните.

– Елена Васильевна, – осторожно и вкрадчиво спросил Вячеслав. – Вам кто-то угрожает, раз вы своих родных в безопасное место перевозите?

– Точно пока не знаю, но подстраховаться, думаю, будет нелишне. Если уж глупая птица уводит врага от своего гнезда, то мне это тем более надо сделать.