Страница 25 из 44
Суета
На сей раз моя задача — вылечить важное лицо от заикания. Из-за этого заикания застопорилась его блестяще начатая карьера. Я велел ему рассказать про случай в его ранней юности, после которого он стал заикаться. Он рассказал, что подглядывал, как его отец совокуплялся с родственницей матери, жившей в их доме, что отец это заметил и основательно побил его, пригрозив кастрировать, если он расскажет матери. Рассказывая, он сильно заикался. Я попросил его рассказать всю историю еще раз, но — более подробно. Он рассказал, причем заикался меньше. Я попросил повторить историю еще и еще раз. Повторяя историю в десятый раз, он не заикнулся ни разу. Он сам был поражен этим явлением. Я сказал ему:
«Отныне Вы не будете больше никогда заикаться». После излечения этот человек уверял меня в том, что я сам не знаю цены себе, что мне надо присвоить все высшие ученые степени, дать институт и клинику. Я сказал ему, что мои способности имеют силу только при том условии, что я веду свой нынешний жалкий образ жизни, что, получив все то, о чем говорил он, я эти свои способности утрачу немедленно. Будь я профессором из почтенного института, я не смог бы вылечить его. Ведь его лечили многие специалисты, светила, не так ли? А результат? Существо, принимающее ежедневно ванну, спящее на хрустящих простынях и питающееся свежими овощами зимой, не может творить чудеса. Оно может вытворять только пакости. После этих моих слов партийный чиновник велел гнать меня в шею.
Он крикнул вдогонку, что, если я попадусь на его пути или он услышит, что я занимаюсь своей антинаучной агитацией, он велит выслать меня из города. Он не заикался при этом. Путь для продолжения его блестящей карьеры был открыт.
Выслушай и поверь
— Я все время полемизирую с собой, — говорит мой собеседник. — На сей раз предметом моей внутренней полемики была причина, которая и привела меня сюда.
— Если бы я рассказал про свою жизнь, никто не поверил бы, что это все было на самом деле, — сказал я себе.
— А ты и не рассказывай, — ответил я опять-таки сам себе, — все равно же не поверят.
— Верно, — сказал я (теперь уже не разберешь, что тут есть утверждение и что возражение), — но все-таки жаль, что так никто и не узнает, как я прожил жизнь. Подохну скоро, и все исчезнет. И будет так, как будто бы ничего и не было. А ведь я прожил жизнь дай Бог всякому, есть о чем рассказать.
— Это тебе самому кажется, что есть о чем рассказать, — усмехнулся я. — А для прочих людей это все суть сущие пустяки. К тому же люди покрупнее тебя исчезали бесследно. А сколько таких было, есть и будет?! И жизнь их наверняка поинтереснее твоей. Да что люди! Целые общества исчезли, не оставив никакой памяти о себе. Целые миры! Звезды! Галактики! А тут какое-то ничтожество, о котором даже не было ни одного упоминания в могучем книжно-журнально-газетном потоке нашего времени.
— Ну и что?! — возмутился я. — Плевать мне на Галактики, звезды и общества. Их много, а я один. Для меня моя жизнь важнее и интереснее, чем, например, эволюция некоей звездной системы за тридевять земель. Вдумайся сам внимательнее в эту проблему! В самом деле, какое тебе дело до того, что за тридевять земель произошел какой-то странный взрыв сверхогромной звездной системы, в которой было два миллиарда планет, населенных секстильонами и квинтильонами живых существ? Ты же не астроном, не философ и не член общества «Знание». Ты на этой мировой катастрофе гроша ломаного не заработаешь. А вот то, что тебя в ближайшее время на пенсию попрут, это — действительно проблема!
— Верно, — согласился я, — проблема.
— А за что, спрашивается? Работаю я не хуже других. И, уж во всяком случае, не хуже молодых ребят и девчонок, которыми теперь буквально кишит наше учреждение.
— Чудак, — грустно сказал я, — попрут, потому что заведующий на твое место хочет взять молоденькую смазливую блондиночку. Он за обещание устроить ее в наше учреждение уже и взятку получил. И приличная любовница будет. Ненадолго, конечно. Как только она устроится здесь, она найдет себе покровителя посерьезнее. Но это потом. А пока…
— А пока надо меня выпихнуть (выпереть, вытолкнуть, выбросить, списать, — сколько для этого слов есть!) на пенсию. Смешно сказать: даже мое мизерное место кому-то понадобилось. А я оказался неспособным постоять за себя даже на этом примитивном уровне. Почему?
— Вот именно, — торжественно заявил я, — почему? Хотя бы для этого стоит рассказать о своей жизни.
— Но кто тебя будет слушать? — съехидничал я. — Что было в твоей жизни заслуживающего внимания других людей? Тем более никто же не поверит, ты сам говоришь.
— Не беда, — нашел я выход из затруднения, — можно найти человека, который за плату согласится выслушать меня и поверить. И вот я, как видите, здесь. Много, конечно, я заплатить не могу — зарплата у меня мизерная. Но по силе возможности… Я понимаю, чем больше платишь, чем внимательнее тебя слушают и больше верят… Но я на многое не претендую. Хотя бы немного выслушайте, хотя бы чуточку поверьте.
И я слушаю очередную печальную и унылую историю человеческой жизни. И верю в ней каждому слову. Человеку надо верить. Верить людям есть обязанность Бога.
Цинизм
Есть явления, которым я не знаю общего названия, но роль которых познал сполна: это — явления, которые лишают святости человеческие чувства, мысли, намерения, порывы, отношения. Это — цинизм, пошлость, скабрезность, наглость, бесцеремонность и прочее в том же роде. Мы с Антиподом проходили мимо самого шикарного ресторана в городе. Вдруг я через окно увидел Ее в компании мужчин и женщин, судя по виду — артистов. Я замер от неожиданности и от смысла увиденного. Антипод проследил мой взгляд, понял, в чем дело.
— А я ее частенько вижу тут, — сказал он с презрительной усмешкой. — Какой же ты все-таки юнец! Нашел в кого влюбляться!
Банальная и посредственная потаскушка, пытающаяся сделать хотя бы малюсенький шажок в жизненной карьере за счет смазливой мордочки и соблазнительных форм.
— Но она же не виновата, — возразил я.
— Ну да, — сказал он, — ее совратили, развратили, вынудили. Не будь таким наивным. Если человек не захочет сам быть совращенным, его никто не в силах совратить. Можно изнасиловать, но не совратить. Тут совращение добровольное и расчетливое. Уверен, и родители тут постарались. Они ведь заботились о счастье единственной и любимой дочери. Наверняка они сами пригласили того человека, от которого зависело зачисление ее в труппу театра, и подсунули ему свое свеженькое, испеченное специально для совращения и разврата чадо.
— Пусть так, — говорю я. — Зачем это видеть? Мы же не подглядываем за людьми в туалете. Так зачем нужно заглядывать за кулисы жизни?! Можно ведь смотреть лишь на сцену, причем издалека.
— Эх ты, — сказал он, пожимая плечами. — А еще Бог. Жизнь есть не спектакль, а сражение. В нем все есть сцена и все есть кулисы. Плюнь на нее. Не стоит она того, чтобы мучиться. Что, тебе других баб мало? Да с твоей внешностью такую красотку можно найти, что…
— На Небесах, — сказал я, — не ищут возлюбленных. Там их предназначают. Она мне…
— Хватит ныть, — сказал он. — Видишь, пара девчонок на нас поглядывает? Заткнись и следуй за мной!..
Но из нашей атаки ничего не вышло.
— Пошли вы к черту, — сказала одна из девиц, закуривая сигарету. — Мы своих ребят ждем.
Со мной чуть истерика не случилась от смеха, когда я посмотрел на выражение лица Антипода.
— Вот б…и, — сплюнул он, когда мы отошли немного. — Что творится с народом? Страшно прикоснуться к человеку…
Хаос мыслей
Религия не должна быть скучной и унылой. И не должна быть стадной. Она должна быть индивидуальной и жизнерадостной, вернее — жизнеутверждающей. Она не должна унижать людей. Никакого коленопреклонения и ползания на четвереньках и на пузе! Стоять и ходить прямо, с достоинством! Долой смирение! Да здравствуют бунт, отвага, бесшабашность, беззаботность!