Страница 44 из 44
Итак, с этой минуты я вычеркиваю Ее из своего сознания и сердца, начинаю спокойно спать по ночам и проявлять здоровый интерес к другим женщинам.
И всяческая суета
Он — известный в городе артист. Красавец-мужчина… был когда-то. Но сейчас он — преждевременно постаревший развратник. Но жалуется он не на потерю сил и не на внешние признаки старости, а на потерю памяти. Сколько тысяч раз ему аплодировали! А он не может вспомнить ни одного случая конкретно. Баб у него перебывало — поди, сосчитай! А воспроизвести в воображении хотя бы одну встречу в деталях никак не может. А ведь он артист! Сколько съедено, выпито, видано! И как будто ничего не было. Пусто. В чем дело?! Он готов заплатить большие деньги, лишь бы я вернул ему способность воспроизводить в памяти прожитые удовольствия. Иначе зачем все это было? Пил, жрал, гулял, бедокурил для того, чтобы вспомнить было что. А вспомнить-то, оказывается, нечего.
Что это — его личная болезнь или общее правило? Если болезнь — лечи! Он платит. Если общее правило, почему он не знал раньше, почему ему никто не говорил об этом?
Этот человек — не единственный в моей практике, дающий повод и материал для размышлений на тему об отношении памяти и реальности. Оказывается, и тут есть свои законы, неподвластные людям. И тут есть своя мера. Если мера нарушена, за это приходится расплачиваться. Есть, например, нижняя граница удовольствий и верхняя. Если нарушена верхняя граница, то начинает действовать такой закон: чем больше имеешь, тем меньше запомнится, тем бледнее и абстрактнее воспоминания, тем меньше удовольствия от припоминания. Упомянутый выше артист — характерный пример этому. Вылечить его невозможно. Он обречен на состояние внутренней опустошенности и озлобленности, на стремление иметь еще больше. Но возможности его сокращаются. Хронический алкоголизм и наркотики — вот что его ждет. Впрочем, уже не ждет, он уже катится по этой дорожке. Через год, максимум — через два он «загнется». Я это прочел в его взгляде.
Притча о мудрости
Он вошел в храм, и ученики обступили Его.
— О, Учитель! — воскликнули они. — Скажи, как нам быть? Мы сожрали и выпили по тридцать рублей, а собрали наличными всего трешку. Нас ведь в милицию заберут, это чревато последствиями.
— О, дети мои, — сказал он. — Из любого положения есть выход. Идите в туалет. Там в коридоре слева есть окно. Через него вы можете избежать опасности.
И ученики вняли Его словам. И покинули храм, сохранив трешку. И явилась разъяренная официантка.
— А кто будет расплачиваться? — возопила она. Потом явился директор храма.
— А кто будет расплачиваться? — возопил он. Наконец явился милиционер.
— Кто-то должен расплачиваться, — спокойно, но строго сказал он. — Придется тебе, Лаптев, платить. Больше некому. Сейчас вот составим протокольчик и…
— Я его знаю, — сказал разочарованный директор. — У него нет ни гроша. Дай ему пару раз по морде, чтобы неповадно было, и вышвырни вон.
— Хватит и одной оплеухи, — сказала подобревшая официантка. — Он же ни при чем, он же только что пришел.
Послание Богине
Бог и церковь
В нашем городе всего одна действующая церковь, а число людей, обслуживающих ее и живущих за ее счет, не меньше, чем до революции, когда в городе было больше двадцати церквей. Действующих, разумеется, — тогда недействующих церквей не было. Есть даже епископ, чего не было до революции. Этот факт говорит о том, что в советских условиях даже церковь существует как типичное советское учреждение — по тем же общим социальным правилам. Среди моих пациентов попадаются верующие люди и даже церковные деятели (включая попов и самого епископа). Любопытно, советские церковные начальники страдают теми же болезнями, что и советские партийные и государственные чиновники, а также прочие лица, занимающие более или менее высокие или выгодные посты (заведующие магазинами, например). Одного из высших лиц местной церковной иерархии я лечил от импотенции (зачем ему сексуальные способности?!), а другого — от хронического алкоголизма.
Но не это самое интересное в моих наблюдениях. Большинство моих пациентов — атеисты в традиционном смысле. Они не признают существование Бога, не посещают церковь, не соблюдают религиозные обряды. Но в моем смысле они часто веруют сильнее, чем традиционно верующие. Они переживают состояние веры. Правда, временно, порою — лишь на время, пока идет сеанс лечения. Это я их привожу в состояние веры. Они при этом верят в меня как в Бога. Верующие в традиционном смысле поддаются этому моему воздействию с трудом, с гораздо меньшей силой или совсем не поддаются. У них состояние веры привычное, но слабое. Именно потому что привычное и постоянное. Мое открытие в этой связи состоит в следующем. Современный человек, атеист по убеждениям, может развить в себе способность приходить под влиянием таких людей, как я, или сам приводить себя в состояние веры, причем — более сильное, чем традиционно верующие люди. Лишь немногие религиозные фанатики прошлого могли достигать очень высокого уровня состояния веры (одержимости). Я уверен в том, что очень многие люди нашего времени, особенно — высокообразованные и с тонким интеллектом, могут при желании достигать этого уровня. В моей практике встречались случаи, когда даже партийные работники высокого ранга приходили в состояние исступленной веры. Если бы можно было заснять на кинопленку и записать на магнитофон то, что творилось с самим Сусликовым, когда я лечил его от официально неизлечимой болезни, вы бы не поверили в реальность этого. Мне приходилось даже сдерживать его. Он, например, хотел тайно окреститься. И мне стоило труда отговорить его от этого.
С одним высокопоставленным попом у меня состоялся такой разговор после сеанса. Он спросил меня, почему я, человек глубоко религиозный (он в этом уверен), не посещаю их церковь. Если я хочу, сказал он далее, он мог бы мне устроить встречу с самим епископом.
— Вы, конечно, читаете газеты и слушаете заграничные радиостанции, — сказал я. — И знаете, что наш Генсек, посетив одну европейскую страну, отказался встретиться с руководителем компартии этой страны. «Левые» на Западе возмущались. А напрасно. Негоже главе великого государства посещать главу малюсенькой западной компартии, которая сходна с нашей компартией лишь по названию. Я — творец новой великой религии, и негоже мне делать визиты к деятелям религии, лишь словесно сходной с моей.
Поп сказал, что я — шизофреник или параноик. Я пожал плечами.
— Ты, сын мой, — сказал я, уходя, — здоров. А кто есть я — не твоего ума дело.
Искушение
Однажды пригласили меня в одну компанию рассказать о моей системе жизни. Среди собравшихся был серый (таким было мое восприятие его) человечек. Слушал он меня очень внимательно. После моей лекции он спросил разрешения проводить меня.
— Ты, парень, — сказал он, — цены себе не знаешь. Да с такими способностями, как у тебя, деньги лопатой загребать можно. Только не в этой провинциальной дыре. Тут дураков не так много осталось. Надо в столицу подаваться. А там!..
Я сказал, что мне о столице и думать нечего, что я каждую минуту могу быть изгнан и из этой «провинциальной дыры» куда-нибудь в еще большую глушь, что у меня нет прописки, да и паспорта нет.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.