Флэшмен под каблуком

Там был юркий маленький Феликс, со своими школьными баками и в очаровательном мальчишеском кепи. Он скромно заулыбался и помахал мне рукой – Феликс, величайший отбивающий в мире среди джентльменов, заметьте, подвел меня к калитке и призвал команду Кента издать троекратное «ура» в мою честь. Потом опустилась тишина, и постукивание моей биты по ямке отдавалось неожиданно громко. Полевые присели на позициях. «О, Б-же, – думаю я, – это серьезная переделка, и мне кровь из носу надо добыть несколько очков после такого-то приема». И, внутренне весь сжавшись, я посмотрел на Альфреда Минна.

В лучшие времена он был верзилой – шесть футов и почти двадцать стоунов, с лицом красным, словно поджаренный бекон в гарнире из черных баков. В тот миг он показался мне настоящим Голиафом, и если вы скажете, что человек не может сойти за башню с расстояния в двадцать пять ярдов, то значит, вы не видели молодого Эльфи. Тот улыбался, лениво подкидывая мяч, казавшийся в его могучей ладони не более чем вишенкой, и притоптывал одной ногой – прямо-таки рыл землю, ей-богу! Старина Эйслби кивнул мне, прохрипел «Играем!», и я покрепче ухватил биту, а Минн, сделав шесть быстрых шагов, взмахнул рукой.

Я видел мяч в его ладони, на высоте плеча, и затем что-то просвистело мимо моего правого колена, и не успел я поднять биту, как кипер уже перекинул мяч стоящему наготове Феликсу. Я в ужасе сглотнул, ибо готов был поклясться, что даже не видел, как летела эта пр-тая штуковина. Кто-то из зрителей закричал: «Здорово зевнули, сэр!». Футах в четырех от меня оседало облачко пыли: видно, сюда он и приземлился. «Г-ди И-се! – подумал я. – Только бы не попал!» Феликс стоял в каких-нибудь десяти футах от меня и не отрывал глаз от моей ноги; Минн снова взял мяч, проделал шесть коротких шагов и я подался вперед, зажмурив глаза и стараясь выставить биту туда, где в прошлый раз взметнулась пыль. Бита подпрыгнула от мощного удара, едва не вывернув мне руки, я открыл глаза и обнаружил, что мяч высоко взвился над калиткой.

– Побежали! – заорал Брук.

Честное слово, я хотел, но ноги отказывались служить, и Брук вернулся назад, качая головой.

«Это надо остановить, – думаю, – пока меня не изувечили насмерть». Паника, смешанная с яростью и гневом, обуяла меня, когда Минн развернулся снова. Он подбежал к черте, взмахнув рукой, и я метнулся в отчаянном прыжке, размахивая что есть мочи битой. Резкий щелчок и мгновенное облегчение подсказали мне, что я отбил низкий мяч с внешней стороны в полную силу, и он, должно быть, уже где-нибудь над Уилтширом – пять пробежек, не меньше. Я готов был сорваться с места, но заметил, что Брук не пошевелился, а Феликс, который со своей позиции полевого разве в карман мне не заглядывал, пожимает плечами и улыбается мне, лениво подкидывая мяч левой.

Один сатана знает, как он сумел поймать эту ч-ву хре-ну – да она должна была лететь как ядро из пушки. Но Феликс даже бровью не повел, и мне не осталось ничего иного, как поковылять обратно в павильон под сочувственный гул толпы; я помахал в ответ битой и приподнял шляпу. В конце концов, я подающий и то хотя бы один раз отразил удар. И встретил лицом к лицу три мяча Альфреда Минна.

Мы закончили отбивать, набрав 91 очко, и Феликс «выловил» Флэши. Счет неплохой, но «Кент» обещал легко обойти нас. Будь это матч в один хэнд, так, скорее всего, и случилось бы. Досадуя на себя за ноль – как же это я не заработал очко на втором мяче? – я был тепло принят в павильоне, поскольку все знали, с кем имеют честь. Несколько человек даже пожали мне руку, а леди любовались моей статной фигурой и перешептывались между собой под зонтиками. Элспет была в восторге от моего мужественного обличья, но недоумевала, почему я вышел, когда калитка моя цела, – разве не она цель игры? Я пояснил, что мой мяч перехватили в воздухе, она же сочла это нечестным и заявила, что тот коротышка в кепи – большой жулик, на что джентльмены вокруг разразились смехом и предложили ей испить пунша с содовой и обратиться в комитет с жалобой на правила.

В преддверие нашего выхода на поле я ограничился бокалом пива, стараясь быть в форме к подачам, но трек-тый Браун не спешил выпускать меня – не сомневаюсь, считал распутника недостойным начинать овер[21]. Я сделал вид, что меня это не волнует, и, расхаживая вдоль ограждения, болтал со зрителями, красноречиво пожимая плечами, когда Феликс и его парни здорово отбивали мяч, а это случалось почти при каждой подаче. Я заявил зевакам, что нам не хватает задора, и вскинул руку; они же в ответ разразились криками: «Даешь Флэша! Да здравствует Афганистан!» и так далее, что было весьма любезно с их стороны.

Мне удалось привлечь к себе внимание леди из расположенных поблизости экипажей, и я настолько увлекся, подмигивая и красуясь, что прозевал длинный отскок и получил за это нагоняй от Брауна. К этому времени пара пташек начала подпевать городским, так что над полем поднялся форменный гвалт: «Даешь Флэша!», в котором сливались низкий бас и высокое сопрано. Наконец Браун не выдержал и махнул мне. Толпа взвыла, а Феликс спокойно, как всегда, улыбнулся и приготовился отбивать.

В целом он отбивал мою первую серию с осторожностью, заработав только одиннадцать очков – намного меньше, чем я заслуживал. Еще бы, волнуясь, я подавал с жуткой силой: первый мяч прошел на уровне его головы, а три последующих легли с кошмарным недолетом. Зрителям это пришлось по вкусу, как и Феликсу – чтоб его! – первую подачу он не достал, зато вторую отбил на четыре очка, срезал третью, а четвертую запустил прямо в экипажи у павильона.

Толпа смеялась и ликовала, Браун тем временем кусал от досады губы, а Брук разочарованно хмурился. Но они не могли убрать меня, не дав закончить серию. Я заметил, как Феликс сказал что-то партнеру, и тот хохотнул. На исходную я шел насупившись и прихлопывал кулаком от досады, при виде чего зрители развеселились пуще прежнего.

– Подсыпь им афганского перчика, Флэши! – вопил один.

– Орудия к бою! – горланил другой.

Я размял кисть, сдвинул на затылок шляпу, и народ опять разразился криками.

Когда Браун пригласил меня подавать второй раз, гул стоял нестерпимый: они ждали продолжения веселья. «Так вы его получите, ребята», – думаю я, подбегая к черте. Толпа следила за каждым моим шагом. Первый мой мяч приземлился в аккурат посередине площадки, высоко взмыл над головой отбивающего и они сделали три пробежки. Это снова поставило против меня Феликса, и я пошел назад, стараясь не слышать криков и ворчания Брауна. Я повернулся и уже по приподнятым плечам Феликса понял, что тот намеревается отправить мой мяч аж до самых деревьев. Я сфокусировал взгляд на точке, расположенной на линии с внешней стойкой калитки, – он был леворукий, а стало быть, для моих правых подкруток калитка оставалась открыта, как амбарные ворота, – и твердо решил подать самый лучший, самый быстрый мяч в своей жизни.

Таким он и стал. Я уже говорил, что был хорошим подающим, а эта подача получилась самой лучшей, можно сказать, неберущейся. Первую я испортил специально, чтобы окончательно убедить всех, что они имеют дело с тупым пулялой, в котором мозгов не больше, чем градусов в несвежем пиве. Готовясь ко второй, я всеми фибрами устремился к цели, вложив в бросок почти все силы, но без излишества, чтобы не сбить мяч с пути. И в тот миг, как он вылетел у меня из ладони, Феликс был обречен. Признаюсь, мне повезло, что точка приземления оказалась лысой; мяч просвистел у него на уровне стоп, в то время как Феликс ждал его на высоте уха, и не успел соперник дернуться, как столбик калитки отлетел прочь.

От рева зрителей вздрогнули небеса; Феликс шел за мной, качая головой и бросая на меня озадаченные взгляды, тогда как товарищи по команде хлопали меня по спине, и даже Брук не удержался, закричав: «Отлично подано!». Восхищение я принимал с видимым безразличием, но в голове крутилась мысль: «Б-же мой, Феликс! Феликс!» Ту калитку я и на титул пэра не променяю. Затем мне предстояло вернуться на землю, так как толпа уже приветствовала нового игрока, и я, подобрав мяч, оказался напротив высокого угловатого малого с длинными руками и укороченной битой.

21

Серия подач в крикете.