Избранное

Звёзды с неба не хватать!

Ныряльщики за ракушками — тонут,

Но кто в рубахе — что тому тюрьма или сума?!

Бросаюсь головою в синий омут —

Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама!

Но до того, душа моя, по странам по Муравиям

Прокатимся — и боги подождут, повременят.

В морскую гальку сизую, в дорожки с белым гравием

Вобьём монету звонкую, затопчем — и назад.

А помнишь ли, голубушка, в денёчки наши летние

Бросал я в море денежку — просила ты сама.

И может быть, и в озеро те ракушки заветные

Забросил я для верности — не Сангия-мама.

[1978]

ИЗ ДЕТСТВА

Аркадию Вайнеру

Ах! Время — как махорочка.

Всё тянешь, тянешь, Жорочка.

А помнишь — кепка, чёлочка

Да кабаки до трёх.

А чёрненькая Норочка

С подъезда пять — айсорочка,

Глядишь — всего пятёрочка,

А вдоль и поперёк.

А вся братва одесская…

Два тридцать — время детское,

Куда, ребята, деться, а?

К цыганам в «поплавок»!

Пойдёмте с нами, Верочка, —

Цыганская венгерочка.

Пригладь виски, Валерочка,

Да чуть примни сапог.

А помнишь вечериночки

У Солиной Мариночки —

Две бывших балериночки

В гостях у пацанов.

Сплошная безотцовщина,

Война, да и ежовщина,

А значит — поножовщина

И годы до обнов.

На всех клифты казённые

И флотские, и зонные,

И братья заблатнённые

Имеются у всех.

Потом отцы появятся,

Да очень не понравятся.

Кой с кем, конечно, справятся,

И то — от сих до сех.

Дворы полны — ну, надо же!

Танго хватает за души,

Хоть этому да рады же,

Да вот ещё нагул…

С Малюшенки — богатые,

Там шпанцири подснятые,

Там и червонцы мятые,

Там Клещ меня пырнул.

А у Толяна Рваного

Братан пришёл с «Желанного»

И жить задумал наново,

А был хитёр и смел.

Да хоть и в этом возрасте,

А были позанозистей,

Помыкался он в гордости

И снова загремел.

А всё же брали соточку

И бацали чечёточку,

А ночью взял обмоточку

И чтой-то завернул.

У матери бессонница,

Все сутки книзу клонится.

Спи! Вдруг чего обломится, —

Небось не в Барнаул.

[1978]

ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ…

Я сам с Ростова, а вообще подкидыш,

Я мог бы быть с каких угодно мест,

И если ты, мой бог, меня не выдашь,

Тогда моя свинья меня не съест.

Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле.

Живу и не считаю ни потерь, ни барышей.

Из детства помню детский дом в ауле

В республике чечено-ингушей.

Они нам детских душ не загубили,

Делили с нами пищу и судьбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,

Любил друзей, гостей и анашу,

Теперь — чуть что чего — за нож хватаюсь,

Которого, по счастью, не ношу.

Как сбитый куст, я по ветру волокся,

Питался при дороге, помня зло, но и добро.

Я хорошо усвоил чувство локтя,

Который мне совали под ребро.

Бывал я там, где и другие были —

Все те, с кем резал пополам судьбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Нас закалили в климате морозном,

Нет никому ни в чем отказа там.

Так что чечены, жившие при Грозном,

Намылились с Кавказа в Казахстан.

А там — Сибирь, лафа для брадобреев,

Скопление народов и нестриженых бичей,

Где место есть для зеков, для евреев

И недоистреблённых басмачей.

В Анадыре что надо мы намыли,

Нам там ломы ломали на горбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Мы пили всё, включая политуру,

И лак и клей, стараясь не взболтнуть,

Мы спиртом обманули пулю-дуру,

Так, что ли, умных нам не обмануть?

Пью водку под орехи для потехи,

Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему — пилав.

В Норильске, например, в горячем цехе

Мы пробовали пить стальной расплав.

Мы дыры в дёснах золотом забили,

Состарюсь — выну, — денег наскребу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Какие песни пели мы в ауле,

Как прыгали по скалам нагишом!

Пока меня с пути не завернули,

Писался я чечено-ингушом.

Одним досталась рана ножевая,

Другим — дела другие, ну, а третьим — третья треть.

Сибирь! Сибирь — держава бичевая,

Где есть где жить и есть где помереть.

Я был кудряв, но кудри истребили,

Семь пядей из-за лысины во лбу.

Летела жизнь в плохом автомобиле

И вылетала с выхлопом в трубу.

Воспоминанья только потревожь я,—

Всегда одно: «На помощь! Караул!»

Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,

А место битвы — город Барнаул.

Когда дошло почти до самосуда,

Я встал горой за горцев, чье-то горло теребя.

Те и другие были не отсюда,

Но воевали, словно за себя.

А те, кто нас на подвиги подбили,

Давно лежат и корчатся в гробу, —

Их всех свезли туда в автомобиле,

А самый главный вылетел в трубу.

[1976-1978]

* * *

Когда я об стену разбил лицо и члены

И всё, что только было можно, произнёс,

Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:

— Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

При ваших нервах и при вашей худобе

Не лучше ль чай испить иль огненный напиток,

Чем учинять членовредительство себе —

Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток.

Он сказал мне: — Приляг,

Успокойся, не плачь.—

Он сказал: — Я не враг,

Я — твой верный палач.

Уже не за полночь — за три,

Давай отдохнём.

Нам ведь всё-таки завтра Работать вдвоём.

Раз дело приняло приятный оборот —

Чем чёрт не шутит — может, правда, выпить чаю?

— Но только, знаете, весь ваш палачий род

Я, как вы можете представить, презираю.

Он попросил: — Не трожьте грязное бельё.

Я сам к палачеству пристрастья не питаю.

Но вы войдите в положение моё —

Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.

И не людям, прости,—

Счет веду головам.

Ваш удел — не ахти,

Но завидую вам.

Право, я не шучу,

Я смотрю делово —

Говори что хочу,

Обзывай хоть кого.

Он был обсыпан белой перхотью, как содой,

Он говорил, сморкаясь в старое пальто:

— Приговорённый обладает, как никто,

Свободой слова, то есть подлинной свободой.

И я избавился от острой неприязни

И посочувствовал дурной его судьбе.

— Как жизнь? — спросил меня палач. — Да так себе… —

Спросил бы лучше он: как смерть — за час до казни?..

— Ах! Прощенья прошу,—

Важно знать палачу,

Что, когда я вишу,

Я ногами сучу.

Да у плахи сперва Хорошо б подмели,

Чтоб моя голова Не валялась в пыли.

Чай закипел, положен сахар по две ложки.

— Спасибо! — Что вы! — Не извольте возражать!

Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,

А грязи нет, — у нас ковровые дорожки.

Ах, да неужто ли подобное возможно!

От умиленья я всплакнул и лёг ничком.

Он быстро шею мне потрогал осторожно

И одобрительно почмокал языком.

Он шепнул: — Ни гугу.

Здесь кругом стукачи.

Чем смогу — помогу,

Только ты не молчи.

Станут ноги пилить —

Можешь ересь болтать,

Чтобы казнь отдалить,

Буду дольше пытать.

Не ночь пред казнью, а души отдохновенье.

А я уже дождаться утра не могу.

Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,

Я крикну весело: — Остановись, мгновенье,—

Чтоб стоны с воплями остались на губах!

— Какую музыку, — спросил он, — дать при этом?

Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,