Рейд

Я изучаю устаревшую систему жизнеподдержания, бросаю взгляд на штуцер, который мне имплантировали в предплечье в Академии тысячу лет назад. Сможет ли эта древность сохранить мою систему чистой и здоровой?

– Такая система жизнеподдержания подвигает человека к молитве. Командир смеется.

– Главный хозяин не станет слушать. Чего ему беспокоиться о хромоногом военном корреспонденте, порхающем с одного прыща на другой на заднице мироздания? У него игра куда крупнее.

– Благодарю.

– Сам напросился.

– В конце концов я научусь думать мозгами, а не яйцами.

Для остальных запуск – скучное времяпрепровождение. Даже те, для кого это задание первое, уже поднимались по этой лестнице на тренировках. Они просто отключаются. Я переживаю несколько вечностей. Слова пилота не облегчают моего состояния:

– Мальчики и девочки, мы пропихнулись мимо пары бомберов. Жаль, вы не видели, как они танцуют, убираясь с нашей дороги.

Я смеюсь, и это должно звучать дико. Ближайшие коконы дергаются. Лица без тел смотрят на меня странно, почти сочувственно. Потом у них начинают закрываться глаза. Что происходит?

Нас усыпляет система жизнеподдержания, к которой нас подключили на время рейса. Удивительно. Чтобы приехать на Ханаан, этого не потребовалось. Я отключаюсь.

Мне никак не удается понять этих людей. Их язык – набор эвфемизмов, их жизнь – ритуал. Они необычайно суеверны. Их жаргон уникален. Они настолько молчаливы и безучастны, что кажется, будто они вообще ничего не воспринимают.

Все как раз наоборот. Необычная профессия сделала их сверхчувствительными, но они отказываются выставлять это на всеобщее обозрение. Им, чтобы сохранить свою личность, приходится скрывать щели в созданной ими броне.

Бомбежка мне не понравилась. Я видел и слышал, как за мной по пятам следует Смерть. Моя Смерть. Бомбардировщики преследовали не кого-нибудь, а именно меня.

Военным нечасто приходится видеть белки вражеских глаз. Расстояние между кораблями в строю – сто тысяч километров. И космолетчики ощущают эту дистанцию психологически.

Клаймеры порой оказываются на расстоянии рукопашного боя. Достаточно близко, чтобы выстрелить из ручного оружия, если кому-то захочется выйти из корабля наружу.

Лексикон клаймерщиков призван деперсонифицировать контакт с врагом и лишить его эмоциональной нагрузки. Язык вообще часто бывает средством дистанцироваться.

Здесь никто не сражается с противником. Здесь конкурируют с той фирмой. Есть и другие похожие эвфемизмы. Самые распространенные выражения для обозначения противника – мальчики сверху (если тема обсуждается на Ханаане), господа из той фирмы, коммивояжеры (я думаю, потому, что, кочуя из одного мира в другой, они мимоходом стучатся в нашу дверь) или еще что-нибудь подобное. Здесь никто не погибает. Здесь покидают компанию, совершают огромное количество поступков, связанных с темой досрочной отставки, или одалживают лошадь у Гекаты. Этимология последнего выражения никому не известна.

Я стараюсь приспособиться к этому языку. Защитная окраска. Пытаюсь быть лингвистическим хамелеоном. Через несколько дней я буду разговаривать, как местные, и так же, как они, буду напрягаться, услышав что-нибудь, сказанное прямо.

Командир говорит, что перелет на Тервин оказался воскресным пикником. Все равно что через реку переправиться. Господа из той фирмы были заняты собственными бомбардировщиками.

Тервин нельзя назвать настоящей луной. Это астероид, который перевели на орбиту, приближенную к круговой. Двести восемьдесят три километра в длину и около ста в диаметре. По форме – нечто вроде жирной сардельки. Бывают астероиды и побольше.

Система жизнеподдержания будит нас, как только подъемник входит под защитный зонтик Тервина. В нашем отсеке нет иллюминаторов, но я видел записи. Подъемник войдет в один из тех портов, благодаря которым поверхность маленькой луны напоминает швейцарский сыр. Здесь не только база для клаймеров, но еще завод и шахта. Люди-червяки пробираются вглубь и пожирают внутренности. Большое космическое яблоко с зараженной сердцевиной.

Это началось еще до войны. Кому-то пришла в голову гениальная мысль вскопать Тервин и сделать из него индустриальный рай. Затем предполагалось объехать Ханаанскую систему и найти другие астероиды на растерзание.

Одной несбывшейся мечтой больше.

Система выгрузки начинает подгонять нас прежде, чем мы успеваем окончательно проснуться. Я вываливаюсь из своего кокона, кручусь волчком и, пока не удается ухватиться за что-то твердое, врезаюсь в полдюжины людей. Гравитация почти отсутствует. Астероид не вращается. Об этом меня не предупреждали.

Жаловаться некому и некогда. Яневич по лестнице выволакивает меня наружу, в нишу, отделенную от стыковочного отсека шлюзом. Яневич – наш старпом. Он читает имена по списку, а наши люди тем временем подтягиваются.

Становясь в строй, леди и джентльмены обмениваются массой непотребных выражений. Матери этих мальчишек были бы шокированы поведением своих отпрысков. Матери девушек отреклись бы от своих дочерей.

Меня изумляет, как молодо они выглядят. Особенно женщины. Им еще рановато знать, для чего на свете существуют мужчины, и тем не менее…. Боже! Так ли они молоды? А может, это я так быстро старею?

Задаю очередной свой вопрос:

– Почему господа из той фирмы не привели сюда флот линкоров? Они бы запросто разнесли Ханаан и пару лун в придачу.

Яневич игнорирует меня. Командир изучает лица окружающих и демонстрирует свое. Бредли резвится, как маленький ребенок в первый день на новой детской площадке. Только Уэстхауз не скупится на слова:

– Пытаясь быстро захватить Внутренние Миры, они растянулись слишком редкой линией. Эти парии, что нам досаждают, еще только проходят боевую подготовку. Им придется проторчать здесь пару месяцев и потерять много крови, пока они добьются чего-нибудь. А когда мы выйдем отсюда – это уже совсем другое дело. На тех трассах – профи. Начальника одного из отрядов называют Палач. После черной смерти ничего хуже не было.

Голос Уэстхауза меня достал. Стоит ему почувствовать, что его слушают, он становится занудой.

– Допустим, они введут в бой линейные корабли. Их пришлось бы оттянуть от Внутренних Миров. Тогда их наступление застопорится. Если мы заставим их распылить силы, они потеряют инициативу. А потрепать мы их можем порядочно. Клаймеры становятся несносными, когда их загоняют в угол.

Тут в его голосе слышится оттенок гордости…

– Ты хочешь сказать, что они не могут себе позволить ни тратить время на то, чтобы выдворить нас отсюда, ни оставлять нас в покое?

– Да. Игра на удержание. Вот как это называется.

– По голосети передавали, что мы им здорово досаждаем.

– Уж это точно. Только благодаря нам Внутренние Миры еще держатся. Они намерены сделать что-нибудь….

Уэстхауз краснеет под каменным взглядом командира. Слишком уж он разоткровенничался, слишком прямо заговорил, слишком воодушевился. Командир не поощряет абстрактный энтузиазм, вдохновлять должна лишь конкретная работа. Да и там должно проявлять сдержанную компетентность, а не ковбойское рвение.

– Статистика. Они учатся на ходу. Дела идут все хуже и хуже. Кончились легкие времена. Славные времена. Но пока мы строим клаймеры быстрее, чем они отправляют их в отставку. Через месяц в строю будет еще одна эскадрилья.

Он оставил меня, чтобы обменяться приветствиями с маленьким, очень смуглым лейтенантом. Небелых в команде мало, большинство из нас – коренные ханааниты.

– Ито Пиньяц, – говорит Уэстхауз, побеседовав с этим человеком. – Начальник оружейного и второй помощник. Хороший парень. В карьере не преуспел, но дело знает здорово.

То же самое мне говорил Старик.

– На чем я остановился?

Я слышу шепот Яневича:

– Продувка туннеля нагретым воздухом.

Уэстхауз не замечает этой реплики:

– А…. Ну да. Время. Вот в чем все дело. Все мы подгоняем песочные часы нашего собственного истощения.