Рейд

То, что экипаж может быть исключительно однополым, – неприятная особенность клаймеров. Живя в десегрегированном обществе, я не особенно шлялся по бабам, но период вынужденного воздержания ожидаю без всякого восторга.

Там, дома, об этих проблемах ничего не знают. По голосети гонят исключительно торжественные проводы и треп о доблести и славе. Их задача – привлекать добровольцев.

Клаймеры – единственные военно-космические корабли с однополыми командами. Ни на каком другом корабле нет таких психологических нафузок, и добавлять к ним запутанные и взрывоопасные сексуальные проблемы – самоубийство. Это выяснилось в самом начале.

Причины мне понятны. Факт от этого приятнее не становится.

С командиром Джонсон и ее офицерами я познакомился в Тербейвилле. Они рассказывали мне, что при таких нагрузках женщины становятся аморальными, как худшие из мужчин, если судить по меркам мирного времени.

Но чего нынче стоят эти мерки? С ними на полдюжины конмарок можно купить чашку натурального кофе со Старой Земли. Без них – то же самое за шесть конмарок на черном рынке.

Первый бомбер кладет цепь бомб вдоль нашего следа и застает нас врасплох. Взрывная волна подхватывает бронетранспортер, встряхивает его одним страшным рывком, и я моментально глохну. Остальные как-то успели вовремя закрыть уши руками. Бомбардировщик летит, как светящаяся дельтовидная бабочка, откладывающая в море яйца.

– Придется строить новые подъемники, – говорит Уэстхауз. – Будем надеяться, что наши потерн пришлись на «Цитроны-4».

Ремни безопасности вдруг превращаются в западню. Меня охватывает паника. Как мне, привязанному, в случае чего выбраться?

Командир мягко трогает меня за плечо. Странно, но это успокаивает.

– Почти на месте. Несколько сотен метров осталось.

И тут же бронетранспортер останавливается.

– Ну, ты пророк.

Я стараюсь подавить свою тревогу и притворяюсь, что это мне удается. Проклятое небо издевается над нашей человеческой уязвимостью, швыряя в нас оглушительные залпы смеха.

Небо взрывается: пикирует второй бомбардировщик, рассыпая свои подарки. Удачливое наземное орудие пробило в его корпусе аккуратное круглое отверстие, за ним тянется дым, летят пылающие куски, он виляет. Я опять не успел закрыть уши руками. Яневич и Бредли помогают мне выбраться из бронетранспортера.

Бредли говорит:

– У них броня слабовата. Звук далекий, будто сказано в двух километрах отсюда.

Яневич кивает.

– Интересно, удастся ли им теперь его починить?

Старпом сочувствует коллегам.

Пробираясь по развалинам, я несколько раз спотыкаюсь. Должно быть, ударная волна сбила с толку мой вестибулярный аппарат.

Вход в Ямы надежно спрятан. Всего лишь еще одна из многочисленных теней среди развалин, нора человеческого размера, ведущая в навозную яму войны. Щебенка – не камуфляж. Гвардейцы в полном боевом снаряжении ждут, когда кончится бомбежка и настанет пора расчищать мусор. Они надеются, что работы будет немного.

Мы плетемся по скудно освещенным коридорам подвала. Под ними – Ямы, известняковые пещеры и туннели военного времени, глубоко под старым городом. Мы проходим по четырем длинным мертвым эскалаторам, и только потом попадается работающий. Постоянные бомбежки сделали свое дело. Каскад эскалаторов погружает нас еще на три сотни метров в глубь шкуры Ханаана.

Мое снаряжение, все мое в этом мире имущество помещается в одном парусиновом мешке массой ровно в двадцать пять кило. Мне пришлось долго стонать и плакать, выпрашивая дополнительные десять для камеры и дневников. Членам экипажа – не исключая Старика – дозволено только пятнадцать.

Последний эскалатор выгружает нас на узкий мостик, ведущий к пещере размером с дюжину стадионов.

– Это шестая камера, – говорит Уэстхауз, – ее называют Большим Домом. Всего их десять, а сейчас копают еще две.

Жизнь здесь бурлит исступленно. Повсюду люди. Впрочем, большинство из них ничем не заняты. Почти все спят, несмотря на индустриальный грохот. Во время войны на комфорт всем наплевать.

– Я-то считал, что на Луне-командной тесно.

– Здесь почти миллион человек. Их никак не удается вывезти.

Под нами пыхтят полсотни производственных и упаковочных линий. Пещера напоминает гимнастический зал «Джунгли» сумасшедших размеров или муравейник, если бы муравьи владели техникой. Звон, лязг и грохот, как на адской наковальне. Наверное, именно в таких местах карлики из северных мифов ковали себе оружие.

Из всех заводов, что я видел, этот, сколоченный на скорую руку из спасенного оборудования и устаревший на века, был самым простым. Ханаан стал миром-крепостью в силу обстоятельств, а не по плану. Его поразил недуг, называющийся «стратегическое местоположение».

Он все никак не станет настоящим оборонным предприятием.

– Здесь изготовляются небольшие металлические и пластмассовые части, – поясняет Уэстхауз. – Механическая обработка, горячая штамповка, литье. Сборка микросхем. То, что невозможно делать прямо на Тервине.

– Сюда, – говорит командир. – Мы опаздываем. На экскурсии нет времени.

Балкон выходит в туннель. Туннель ведет к морю, если я не потерял ориентацию. Мы попадаем в пещеру меньшего размера и не такую шумную.

– Город бюрократов, – сказал Уэстхауз. Местные жители, очевидно, не имеют ничего против такого эпитета. Большая новая вывеска гласит:

Добро пожаловать в город бюрократов

Просьба не есть местных жителей

Далее – перечень названий ведомств со стрелкой напротив каждого. Командир направляется в сторону Департамента формирования личного состава.

Уэстхауз говорит:

– Те пещеры, которые ты не видел, в основном представляют собой склады или ремонтные мастерские для подъемников, или мастерские для их сборки, или погрузочно-разгрузочные узлы. Приходится непрерывно восполнять потери.

Он усмехается. Почему у меня такое ощущение, будто он мне готовит пакость?

– Следующий этап опасен. Подъемник не защищен ничем, кроме энергетических экранов. Не может даже увернуться. Выстреливает из стартовой шахты, как пуля, и прямо на Тервин. Та фирма обязательно пару раз стреляет наудачу.

– Зачем тогда покидать поверхность планеты? Почему не остаться на Тервине?

Движение туда-сюда стоит многих человеческих жизней. И с военной точки зрения бессмысленно.

– Помнишь, что творилось в «Беременном драконе»? А там ведь еще только для офицеров. Тервин слишком мал, чтобы выдержать три или четыре роты. Психология. После патруля человеку нужно место, где расслабиться.

– Очиститься от скверны?

– Ты верующий? Тогда ты найдешь общий язык с Рыболовом.

– Нет, я неверующий.

Кто в наши дни верующий?

Процедура допуска приятно коротка. Моя персона озадачивает женщину на контроле. Тыча авторучкой в текст, она копается в моих предписаниях. Я спешу за остальными, в сторону нашей стартовой шахты, где толпа мужчин и женщин ожидает погрузки в подъемник. Присутствие офицеров нисколько не смущает обменивающихся оскорблениями и откровенными предложениями.

Подъемник оказывается мрачной штукой. Этот – один из самых первых, маленьких, типа «Цитрон-4», который Уэстхауз мечтал видеть жертвой бомбежки. Пассажирский отсек строго функционален. Ничего, кроме системы жизнеобеспечения и сотни противоперегрузочных коконов, каждый из которых висит, как сосиска в причудливой коптильне или новый сорт банана, закручивающийся вокруг ствола. Я лично предпочитаю кушетку, но таких удобств на военном транспорте не бывает.

– Самоходный гроб, – говорит командир. – В тылу его называют «Цитрон-4».

– Дристон Четыре, – говорит Яневич. Уэстхауз начинает объяснять. Похоже, что объяснять – цель его жизни. А может быть, я единственный, кто его слушает, и он кует железо, пока горячо.

– Планетарная оборона делает все возможное, но потери пока все-таки достигают одного процента. И пассажирские подъемники вносят в эту статистику свой вклад. Порой здесь мы теряем больше людей, чем в патруле.