Ванька Каин

   — Когда бы не было на нём... того, так не боялся бы, — сказал Иван. — Плохо, что ушёл... но всё равно отыщем...

XII

Меньше двадцати молодцов у Ивана никогда не было, доходило и до тридцати. И у каждого из них были свои доносители, у некоторых помногу, открытых и тайных. У одного на фабриках, у другого в банях, у остальных на москворецких пристанях, в таможнях, в консистории и монастырях, в питейных погребах, кабаках и харчевнях — вся Москва была охвачена без изъянов и пропусков, включая дворцы вельмож и царские и притоны и норы воровские-разбойные. Больше же всего молодцов с десятками доносителей он держал при торговых рядах, что располагались от Красной площади до стены Белого города между Варваркой и Никольской. Лишь немногим меньше Кремля был этот великий торговый город первопрестольной. Да и немало известных русских городков не могли бы сравниться с ним по размерам. А уж с товарными богатствами и деньгами, которые оборачивались тут, вообще на Руси ничто не могло сравниться — круглый год ведь работали. И сколько тут уворовывалось, какие аферы, преступления и страсти закручивались, разве теперь представишь! Ведь лавок-то, лабазов, погребов, сараев в основном каменных и в два этажа были многие тысячи и все в рядах, рядами: иконный ряд, седельный, котельный, железный, коробейный, бумажный, манатейный (мантии монахов, накидки, зипуны, подержанная верхняя одежда), кожаный, лапотный, сайдашный (оружейный), крашенинный, плетной, овощной, завязочный, кружевной, золотной, ирошный (ирга — козлиная или овечья шкура, выделанная вроде лайки), шапочный, красильный, суконный смоленский и суконный московский, скорняжной, серебряной, ветошный, хлебный и калашный, сурожский шёлковый, мыльный, сапожный, скобяной, рыбный просольный, самопальный, медовый, москательный, машинный, фонарный, вандышный (верши большие для рыбной ловли из лозы), восковой, замочный, щепетильный, игольный, селедный, луковый, чесноковый, шерстяной, семенной, офенный, рыбный живой, орешный, масляный, холщовый...

Так вот, как только в этих рядах или где ещё в Москве случалось что не пустячное, противозаконное, или открывалось, или подозревалось, молодцы сразу доносили ему, и он решал, как поступить: последить ещё, искать дальше, брать немедленно.

И все дела теперь делил надвое: для приказа и для себя.

Ведь помимо сенатского указа о полном ему доверии и обязательной помощи всеми и вся, и прежде всего воинскими командами, существовал ещё тот приказ князя Кропоткина о неусыпном наблюдательстве за ним, и он сведал, что оно не отменялось и ведётся, и сведал, конечно же, кем именно: один был из его же молодцов, пригретый беглый матрос — желтолицый, желчный, хапужистый, скаредный Перфильев Ипат, а второй — солдат-верзила из приданной команды Бабрак Васька, слабый на выпивку, вечно искавший, где бы чего глотнуть горячительного. Трогать их, понятное дело, пока не стал — пусть доносят, что он подсунет. Но понимал, что наверняка есть ещё наблюдатели, поскрытней, которых пока не открыл и которые тоже ведь следят буквально за каждым его шагом. И стучат. И сколько их?

Поэтому-то и поделил все дела на: для приказа и для себя.

Для приказа были все преступления крупные, тяжкие, смертные, опасные распространением, безнадёжные. Это когда человек хоть и по мелочи ворует или мошенничает или ещё чего творит и его уже не раз арестовывали, били плетьми, гноили в казематах, а он выходит — и опять!

И все взятия для Сыскного делал теперь только воинскими командами. Нарочно обошёл после сенатского указа всех московских начальников, удостоверяясь, получили ли они сей указ, и договариваясь, как и поскольку солдат будут ему отряжать в случае нужды.

А нужды эти случались непрерывно: большие облавы, разные штурмы с оцеплениями, приступами, разбиваниями ворот, вышибаниями дверей и окон, погонями, бывало и с пальбой, битьём, связываниями, повальными погромными обысками с лазаниями на чердаки, в погреба, потайные ходы и норы, случалось, и в собачьи конуры, с долгими пересчётами и переписью всего найденного и конфискованного. С препровождением схваченных, связанных преступников и злоумышленников по улицам Москвы непременно под большой и крепкой охраной солдат с ружьями, на которые, прослышав, всегда сбегался смотреть народ, иногда великое множество. И все, конечно, тут же всё горячо обсуждали, наверняка и потом разнося о Каине и его могуществе и неукротимости все новые и всё более невероятные слухи и небылицы.

Он на это и рассчитывал, превращая все взятия с воинскими командами в как можно большие и громкие показухи, чтобы тайным доносителям было что доносить: какой-де Каин образумившийся, даже перестал водить схваченных сначала в свою пыточную, сразу прямо в приказ всех ведёт.

Кто-то даже пустил по Москве фразу, что «главнокомандующий теперь на Москве Ванька Каин», которую везде повторяли и повторяли, в том 'числе, иронически посмеиваясь, и воинские начальники, признавая, однако, что он действительно немало погани повычистил в первопрестольной за последнее время.

В самом деле: взял для приказа пришлую шайку в восемнадцать человек, ограбившую со смертоубийствами Сибирский приказ. Пятеро из неё были казнены. Взял шайку атамана Алёшки Лукьянова из тридцати семи человек, на которой были разбои и смертоубийства. Взял в Покровском селе тридцать пять человек, ограбивших подчистую и спаливших помещика Мелистина. Взял девять человек, обокравших церковь в Троицком подворье у Боровицких ворот. Взял компанию чуть не в сорок человек, которая промышляла доносами-оговорами, от коих пострадало более ста семидесяти человек. Оговорщики получали по закону часть имущества оговариваемых. Взял помещика Милюкова, сдавшего подложно в рекруты не своих тридцать человек. Взял гренадера Телесина, капрала Еналина, солдата Руднева и нескольких суконщиков, грабивших неоднократно компанейщиков Насырова, Куприянова и Бабушкина.

Много было дел для приказа.

Для себя же делал вот что.

Донесли, что мясники на Полянке и в Хамовниках бьют скотину на дому. А законом это строжайше запрещалось, велено было бить только на скотобойнях, дабы не случалось в разных местах какой заразы. Сам неспешно обошёл всех тамошних мясников и пообещал закрывать на их нарушения глаза — за соответственное отблагодарение, разумеется.

В трёх домах были открыты тайные волочильные производства из серебра и золота. Опять никого из этих промышленников к себе не тягал — вообще все эти дела делал вне собственного дома, так что в его команде о них ведали ещё лишь трое-четверо из самых приближённых помощников, умевших очень крепко держать язык за зубами, — Лёшка Шинкарка, Волк, Тулья. Так вот, опять же сам побывал у этих волочильщиков и договорился, что не только не станет их арестовывать, но будет впредь покровительствовать при всяких опасностях и даже охранять, чтобы кто иной о них не разнюхал.

Брал за это серебряными слитками и золотой канителью.

В корчемной конторе увидел в сенях дожидавшегося своей очереди смоляной чёрности остроглазо-весёлого парня в кандалах. Рядом, раскрыв слюнявый рот, сладко сопя, спал грузный, видно, подвыпивший стражник с ружьём. Малый вдруг подмигнул весело Ивану, кивнул на стражника и засверкал такими же, как у Каина, ярко-белыми зубами. Иван первый раз видел такие похожие, и тоже разулыбился.

— Иван Осипыч! Ослобони! — даже не понижая голоса, попросил парень и притронулся кандалом к рваному кафтану. — Триста рублёв в подкладке. Все твои! Надоело...

Кандальные ключи были, как всегда, в кармане. Иван присел, отпер на смоляном яркозубом кандалы, осторожно перенёс и надел их на вытянутые ноги и руки сопящего стражника, а когда тот шевельнулся и облизал мокрый рот, даже ласково погладил по плечу и придержал, чтобы не расшевелился и не проснулся — и запер кандалы на нём. Парень еле держался, закусив губы, чтобы не расхохотаться. Ибо в сенях корчемной конторы мимо них в это время ходили люди, напротив неподалёку у стены сидели на корточках и видели всё это три явно приезжих крестьянина. Со смоляным парнем и вышел из конторы, взяв, конечно, обещанные триста рублей.