Страница 9 из 24
Смеялись уже втроем. Здорово, когда начальство шутки понимает. Хуже, когда оно такое, как товарищ Фактор со всей революционной и очень серьезной тупостью.
А еще за это время я подумал, что можно так вот запросто спалиться лексиконом двадцать первого века. Как два пальца об асфальт. Ну, вот… Теперь за губой следить надо. И базар фильтровать. Как штандартенфюреру Штирлицу, который пока где-то в Красной армии на посылках бегает как Максимка Исаев.
Мехлис, обождав, пока сестра милосердия скроется в каретном сарае, задал вопрос:
– Так что за слово вы последним употребили про раввинов?
Ого! Начальство перешло с «ты» на «вы». Плохой признак. Посмотрел в светлые честные глаза комиссара и ответил:
– Я сказал, что мне, как свободному от религии человеку, что поп, что раввин – мо-но-пе-ни-суально, – последнее слова сказал по слогам, для особо одаренных.
– Погоди, сам догадаюсь, – сказал комиссар, закатывая зрачки под брови.
Красиво думает. Видать, наш комиссар головоломки любит: сканворды всякие, ребусы, ментаграммы. Тем временем Мехлис потер ладонью подбородок, пару раз кивнул кудрями и промолвил с некоторой растяжкой слов, как будто не совсем был уверен в сказанном:
– Моно – это по-гречески один. Помню. Или по-древнегречески… Могу и попутать: в классической гимназии не учился, а в коммерческом училище этот язык не преподавали. А пенис по-латыни будет… – Тут он весело расхохотался, не договорив фразы. Открыто так засмеялся, заливисто. – От, медицина… – В восторге комиссар, присев, ударил себя ладонями по ляжкам. – Даже мат у вас латинско-древнегреческий. Но и старого взводного фейерверкера[22] тебе с панталыку не сбить, – погрозил он мне пальцем.
Я в это время закончил выпрягать кобылу и стал заводить ее в конюшню.
– Ладно, Георгий Дмитриевич, обихаживай кобылу не торопясь, я скоро к вам загляну, – крикнул мне вслед комиссар. – Посмотрю, как устроились.
– Как это понимать? – спросила меня Наталия Васильевна, когда я вернулся в каретный сарай.
– Что понимать? – не понял я вопроса.
– Эти заигрывания комиссара с нами.
– Перетерпим, милая. Надо перетерпеть. Ты только помни, о чем ты не должна говорить. Ни при каких условиях.
– Я помню, – заверила она меня. – Я не баронесса. У меня не было мужа полковника. И вообще я мещанка необразованная со смешной фамилией Зайцева.
По ее щекам потекли невольные слезы.
Обняв расстроенную женщину, сказал:
– Любимая, так надо. Так надо для того, чтобы ты выжила в этой мясорубке, в которую превращается Россия. И все это очень и очень серьезно. Вопрос жизни или смерти. Я тоже обеспокоен поведением комиссара, но отказать ему от дома не можем. Здесь он наша единственная защита. ПОКА мы здесь.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказала она и спрятала лицо у меня на груди, когда я собрался губами осушить ее слезинки.
Потом мы молчали, стоя обнявшись, даря друг другу свое тепло.
Мехлис пришел в каретный сарай через двадцать минут, когда и кобыла была обхожена, напоена и угощена копной свежего сена, и кипяток был уже готов, и Наташа плакать перестала. Он принес с собой цибик[23] черного байхового чая. Цейлонского. В красивой жестяной коробочке Товарищества чайной торговли и складов «Медведев М. П. и наследники». И горсть мелко колотого сахару в синем бумажном фунтике.
– Это вам мой подарок на свадьбу, – сказал комиссар, вываливая это богатство на стол. – Чем богат…
Наталия Васильевна подняла на меня круглые, ничего не понимающие глаза, с трудом удержала готовую упасть на пол челюсть, но промолчала. Умница моя.
Надо было резко менять тему. Что я и сделал, ни секунды не медля.
– Вот сейчас, Лев Захарыч, мы ваши подарки с нашим удовольствием и опробуем, – постарался придать своему голосу торжественное выражение.
И тут же повернулся к Наталии Васильевне.
– Милая, возьмешь на себя труд по заварке этого божественного напитка?
– Конечно, милый, – ответила она немного странным голосом.
Хорошо хоть улыбается.
Мехлис, слава богу, нашего тихого скандала не заметил. Тем более что я тут же загрузил его другой проблемой:
– Лев Захарыч, что-то все же надо делать с названием моей должности. При нынешней революционной моде все вокруг сокращать до начальных слогов уж очень смешна она на слух.
– Согласен, – ответил комиссар, – но в штате полка именно так твоя должность и прописана. И в старой армии она так же называлась.
– А для чего мы революцию делали? – спросил я его в лоб. – Для чего пели «до основанья, а затем мы наш мы новый мир построим»?
– Вижу, у вас уже есть решение этого вопроса, – констатировал Мехлис.
– Есть, – ответил ему, – переименовать эту должность в начальника медицинской службы полка.
– И таким образом поднять ее в классе с коллежского асессора до надворного советника[24], – засмеялся комиссар.
– При чем тут старые чины, которые уже почти год как отменили? – сделал я удивленное лицо. – Весь вопрос в том, что мне крайне не нравится, когда меня называют пепепупо.
– Ну вы еще не в худшем положении. Вон у Троцкого в Реввоенсовете появился в помощниках замкомпоморде, и то ничего. Не жалуется, – улыбнулся Мехлис.
– Кто-кто? – вмешалась в наш разговор Наталия Васильевна.
– Заместитель командующего по морскому делу, – ответил ей Мехлис, кивнув своими кудрями. – Сокращенно: замкомпоморде. Это еще что… Как вам, Наталия Васильевна, нравится такая организация, как Чеквалап?
Наташа удивленно открыла рот, потом сказала:
– Даже догадаться не могу, что может за этим скрываться.
– Не буду вас томить, – ответил Мехлис, – это всего лишь Чрезвычайная комиссия по заготовке валенок и лаптей при Совнаркоме.
– А лапти зачем? – пришел и мой черед удивляться.
– По новой военной форме Красной армии рядовым в пехоте положены кожаные лапти, по типу малороссийских чеботов. На сапоги кожи не хватает, на ботинки – квалифицированных сапожников, – удовлетворил комиссар мое любопытство. – Вот таким образом и вышли из положения. Как я сам уже понял: при любых потрясениях обувь – самое узкое место в снабжении.
Наталия Васильевна тем временем разлила по кружкам восхитительно ароматный чай, который и на вкус оказался дореволюционного качества. В двадцать первом веке секрет изготовления такого чая был уже утерян.
Пили по-крестьянски, вприкуску. Зажимаешь между зубами кусочек колотого сахара и протягиваешь сквозь него чай. Без странных звуков не обходилось. Чувствовалось, что все мы трое так чай с детства пить не привыкли. Что если и пили с сахаром, то внакладку. Но в данном случае это было бы слишком транжиристо.
– Только блюдечка нам не хватает для полного счастья, – заявила сестра милосердия, явно пытаясь пошутить.
– С блюдечка будет по-купечески, – возразил я ей. – В наше время такая манера пития чая может быть рассмотрена как контрреволюционная. Тем более в присутствии комиссара бригады и большевика.
Мехлис оторвался от кружки и заметил:
– Ехидный ты мужик, Георгий Дмитриевич. Тяжело тебе будет по жизни. Хорошо ты на меня нарвался – я шесть лет артиллеристами командовал. А многие, те, что из босяков в командиры вышли, относятся к своим должностям ох как серьезно, шуток не понимают, да и обидчивы чрезмерно. Ты это учти на будущее. Кстати, ты так и не сказал, зачем потребовалось перекрестить свою должность? Уже немного зная тебя, я подозреваю, что в этом предложении есть и второе дно.
С сожалением я поставил кружку на стол – там оставалось больше половины душистого напитка – и внес предложение:
– В первую очередь чтобы среди бойцов было уважение к должности. А какое уважение к пепепупо?
– А начмедслуп, по-твоему, уважения вызовет больше? – ехидно улыбнулся Мехлис.
22
Взводный фейерверкер – унтер-офицерский чин в артиллерии Русской императорской армии. Командир орудийного взвода. Равен современному сержанту.
23
Цибик – 1. Караванный вьючный деревянный ящик, покрытый воском и обшитый кожей, для перевозки чая весом до 2 пудов (32 кг). Ребро такого ящика около 60 см. 2. Розничная фабричная упаковка чая, пачка весом 50 грамм. Именно она и подразумевается в тексте.
24
Надворный советник – гражданский чин седьмого класса Табели о рангах, равный армейскому подполковнику.